Да-да, всё верно: речь идёт именно о Конституции России, принятой общенародно 12 декабря 1993 года, в непростой для страны год.
Живая классика
Если почитать газеты начала 90-х, то чаще всего о новой российской конституции писали в духе Салтыкова-Щедрина: «Чего-то хотелось: не то конституции, не то севрюжины с хреном...»
Между тем полная цитата нашего гения сатиры сегодня читается как настоящее пророчество.
«Чего-то хотелось: не то конституции, не то севрюжины с хреном, не то взять бы да ободрать кого-нибудь. Заполучить бы куш хороший – и в сторону. А потом, „глядя по времю“, либо севрюжины с хреном закусить, либо об конституции помечтать. Ах, прах её побери, эту конституцию! Как ты около неё ни вертись, а не даётся она, как клад в руки! Кажется, мильон живых севрюжин легче съесть, нежели эту штуку заполучить! И что это за конституция такая, и для чего мне её вдруг захотелось – право, и сам не знаю».
Николай Крамской. Портрет писателя Михаила Салтыкова-ЩедринаЕщё вспоминается Александр Николаевич Островский – знаменитая сцена из пьесы «Горячее сердце», где городничий Серапион Мардарьич Градобоев спрашивает у арестантов:
– Друзья любезные, как хотите: судить ли мне вас по законам, или по душе, как мне бог на сердце положит.
И узники хором умоляют:
– Суди по душе, будь отец, Серапион Мардарьич».
Не правда ли, звучит актуально, знакомо, современно?
Значит, за 150 лет ничего не изменилось? А если так, то имеются ли основания надеяться, что изменится? Может быть, это русская судьба, одно из проявлений национальной самобытности?
Не держись закона, как слепой забора
На сайте РБК на днях опубликовали результаты соцопроса ФОМ: 47 % опрошенных считают Конституцию формальным документом, не определяющим жизнь страны, 43 % полагают иначе.
Но вот что неизвестно: кто из опрошенных хотя бы раз открывал Конституцию России?
А вы, читатель, скользящий взглядом по странице, читали ли вы нашу Конституцию? Хотя бы о своих правах и свободах – бегло, чтобы понять, что могу, а что должен. Концептуально, так сказать, в принципе. А голосок внутренний уже возражает: а зачем?
И варианты ответов уже готовы:
а) скучно, пусть юристы читают;
б) хоть наизусть выучи – практической пользы никакой.
И насколько такой обречённый, равнодушный, обывательский взгляд далёк от панегирика праву от Марка Туллия Цицерона: «Одна книжица XII таблиц весом своего авторитета и обилием пользы воистину превосходит все библиотеки всех философов».
И вроде живём в правовом (согласно статье 1 Конституции РФ) государстве, с верховенством закона, гарантией прав и свобод человека и гражданина. Но, как говорил Мальчиш-Кибальчиш, «всё хорошо, да что-то не хорошо...»
А Цицерону мы ответим русской пословицей: «На людей законы, а на себя рассуждение».
Правовое государство – звучит, конечно, неплохо. Огорчение только от того, что, ратуя за него, мы должны быть готовы и сами жить по праву.
Но заглянем в себя и будем честны: принцип «друзьям всё, врагам закон» нас устраивает. Главная забота не в торжестве закона надо всеми (ст. 19 Конституции: все равны перед законом и судом), а в том, чтобы не попасть в число тех самых «врагов», по отношению к которым закон применяется избирательно. Вот в чём проблема нашего правосознания – фактическое согласие абсолютного большинства с избирательностью правоприменения. Мы настроены игнорировать право как неудобный регулятор поведения.
Такое недоверие к государству и праву не возникло вдруг. Перефразируя Лескова («Русь крещена, но не просвещена»), предположим, что Россия провозглашена правовым государством, но реально не воспитана в уважении к праву и не уважала его никогда. Отчего же так?
«Вот скажи мне, американец, в чём сила?»
В одном трэвел-шоу с участием Владимира Познера был такой эпизод: немолодой и совсем не сентиментальный американец из Монтаны, оказавшись перед оригиналом Декларации независимости с подписями отцов-основателей страны, не смог сдержать слёз. Это было сильно – абсолютно религиозный восторг перед святыней. «Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными и наделены их Творцом определёнными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью. Для обеспечения этих прав людьми учреждаются правительства, черпающие свои законные полномочия из согласия управляемых».
При всех исторических провалах (рабство, расизм и т. д.) борьба за права человека, рассматриваемого как носителя неотчуждаемых прав, стали в США основой общественного мировоззрения. Роль государства при этом вторична, сугубо служебна.
Очевидно, что герой сюжета понимает значение главного документа для страны в целом, для каждого жителя, для него лично. Значение это – и символическое, и вполне утилитарное – только возрастает с годами. И к своей Конституции большинство американцев испытывает священный трепет.
Квазирелигиозное отношение иногда замечается и у нас. Но отношение как к Евангелию до переворота 17 года: оклад Евангелия на аналое целовали, но никогда не читали и по нему не жили. В общем, до Бога высоко, до Конституции далеко.
Все предшествующие эпохи текущая власть создавала условия жизни, исключающие воспитание здорового правосознания. А всего-то нужно лет 20 спокойного общественного развития в ситуации реального разделения властей. Плюс свобода слова. Недаром американцы так за неё держатся. Будет свобода слова – потянутся и остальные свободы, и суд вынужденно станет независимым, а граждане – равны перед законом и судом.
Свобода слова – лекарство от тотальной лжи и лицемерия, а ведь именно лицемерие губит государства. Оказывается, запрос на правду, неискоренимо присущий человеку, делает лицемерие смертельным для любой власти.
Фото: pixabayА будем ли мы гордиться своей Конституцией? Её создателями? Плакать, глядя на неё? Вряд ли. И дело не в том, плоха она или хороша как нормативный акт. В отличие от отцов-основателей США, подписи которых стоят под текстом Декларации, а сама она хранится как главная, почти религиозная, святыня, я бы при всём уважении не смог бы назвать отцами русской демократии и творцами нового русского государства людей, хотя и написавших хорошую Конституцию, но положивших начало концу первого, пусть и корявого, но свободного российского парламентаризма. Каким бы прекрасным ни был текст Конституции, сама она несёт родовые травмы политического кризиса 1993 года и совершенного неоправданного насилия. И это не изменится, это уже часть нашей постсоветской истории.
Не стоит предъявлять претензии к тексту Конституции: для торжества подлинной конституционности как демократического мировоззрения правильных слов недостаточно. Нужно главное – отношение к Конституции не как к ритуальной декларации, а как к документу высшей юридической силы, непосредственно определяющему мою повседневную жизнь.
Приведённый опрос ФОМ показывает, что это не так. И можно предложить следующее объяснение, почему не так.
Вопрос антропологический
Русский народ воспитан в православии. Для православия не характерен внешний юридизм. Правила веры принимаются не в силу соблюдения легитимной процедуры, а в силу общего консенсуса, соборно. Не случайно отвергнутые народом высшие церковно-законодательные форумы именовались разбойничьими. И русское секулярное правосознание, как почти всё секулярное в современном мире, является отголоском христианской традиции. Только это «христианские истины, сошедшие с ума» (Г. Честертон).
Для русского религиозного сознания предшествующих эпох юридический закон не связан с высшим Благом, а значит, неинтересен. А поскольку исходит от государства, то и опасен.
Как писал Николай Бердяев, русский народ – это народ конца в смысле мессианском, положительно-эсхатологическим. Но у русского христианского эсхатологизма есть и негативная сторона, когда болезненно апокалиптическое стремление к завершению истории может осуществляться в катастрофических формах (помните, «Зачем нам такой мир, если в нём нет России?»).
Если здоровый анархизм (не путать с анархией) действительно присущ русскому народу, то с таким мирочувствием трудно устраивать общественный быт, удобную, комфортную во всех аспектах (бытовом, правовом, экологическом и т. д.) жизнь. У русских нет того дара формы, который имеется в избытке у условно западных формальных законников. Наше – это устремлённость в будущее, библейское или коммунистическое, апокалиптичность, неудовлетворённость настоящим, неумение и нежелание устраиваться в истории.
Нередко, рассуждая о присущем русским правовом нигилизме, вспоминают шуточное стихотворение Бориса Алмазова:
По причинам органическим
Мы совсем не снабжены
Здравым смыслом юридическим,
Сим исчадьем сатаны.
Широки натуры русские,
Нашей правды идеал
Не влезает в формы узкие
Юридических начал...
Но такая высокомерная самооценка – мы люди свободы, духа, а не формального порядка – приводит не к преодолению права (не в силе Бог, а в правде), а к беззаконию и беспорядку. Правовой нигилизм как частное проявление русского нигилизма, не означает духовного преодоления правовых начал жизни, а на практике приводит к отрицанию самых минимальных правил. И вот мы либо бунтуем, свергаем, либо до поры раболепно подчиняемся нормам, в глубине считая их навязанными и несправедливыми. В голом псевдо-духовном отрицании права один шаг до «всё дозволено». Что и подтвердил переворот 1917 года. С высоты намерений (пусть даже идеально-коммунистических) мгновенно низверглись в дьявольское беззаконие. Западный юридический формализм с презрением называли «вексельной честностью»: ведь мы выше этого, мы над законом. И вот посрамлены за гордыню, теперь собираем крохи национального самосознания, ищем русскую идею, но опять начинаем забывать о простом праве. Не выдержал русский народ собственной высоты, гигантского потенциала, всегда обречённо нереализуемого. Энергия XIX – начала XX века ушла в разрушение. Здоровый анархизм народа, отравленный голым отрицанием права русской интеллигенцией, сломал великую страну.
Поэтому вопрос об отношении русских к российской Конституции – антропологический. Неконституционное правоприменение только выявляет нашу антропологическую повреждённость. Рост правосознания – не самоцель, а сопутствующий «бонус» нравственного возрождения русского человека, гуманизации общества. А это задача не столько для правоведов, сколько для того самого гражданского общества. Правосознание как представление о границах дозволенного есть у каждого человека. Но именно архаичное правосознание (право сильного), или «одичавшее» (по выражению Ильина) правосознание (всё поделить), является реальной бедой современного российского общества. И впереди долгий процесс исцеления, без которого санация репрессивных законов и оживление замершей Конституции России невозможно.
Государство-семья
Надо сказать, что любое государство не слишком заинтересовано в росте правосознания граждан. Потому что гражданин с правосознанием становится требовательным («исполняйте вашу Конституцию») и неудобным налогоплательщиком, которого уже не устраивает бесконтрольность и несменяемость власти.
Я не предлагаю вдруг полюбить Конституцию России. Она не Закон Божий, который «слаще мёда и капель сота». Но живая Конституция нормализует отношения власти и граждан, выстраивает правильную иерархию, в которой роль государства – обеспечительная, вторичная, а первичны жизнь и свободы человека (статья 2 Конституции РФ).
Проблема в том, что власть российского государства стояла и стоит, как заметил один философ права, не на правовых отношениях (например, на политическом договоре правительства с населением), а на интимных, чувственных, эротических отношениях народа к правителю. Фигура верховного правителя должна быть такой, чтобы привлекать. Он не может быть просто избранным чиновником, временным, сменяемым, безликим и бездушным. Он может быть только отцом, лидером, то есть носителем власти, вышедшим из безликого положения, спасителем. А это отношения уже не деловые, а сугубо интимные. В отношении народа к властителю всегда есть «бессознательное стремление к замене власти эротическим союзом», как писал отец Сергий Булгаков. Это уже не просто государство, а государство-семья.
Патерналистская модель отношений в государстве-семье предполагает инфантильное согласие на воспитательные меры со стороны отца-кормильца.
– Вот деньги на обед, чтоб в 10 часов вечера был дома, а с хулиганами я сам разберусь.
– Папа, да я уже взрослый!
– Взрослый?! Так, где мой ремень?!
Эх, ну ладно...
Зачем вам свобода совести, например? От неё одни проблемы-: баптисты эти, кришнаиты. Давайте её ограничим, и всем станет только спокойней. К сожалению, современный общественный договор между народом и властью допускает такие действия. Шажок за шажком – и вот мы уже живём в мире Великого инквизитора.
«Растёт правосознание»
Реальная жизнь даёт не много поводов уважать право как часть общей системы государственного регулирования. Ещё Герцен заметил, что вопиющая несправедливость одной половины законов научила народ ненавидеть и другую, а полное неравенство перед судом убило в нём всякое уважение к законности. Боюсь, что в обозримом будущем мало что изменится и Конституция так и останется сборником правильных слов – чудесных, но далёких от жизни. Пока не актуализируется внешним образом запрос народа на высшие свободы – сло́ва, совести, собрания, неприкосновенности и другие, пока народ не повзрослеет настолько, чтобы отказаться от патерналистской зависимости, пока не осознает человек на диване, что глава № 2 Конституции России – это вот прямо про него, про его достоинство, безопасность и, уж чего там, комфорт, – ничего не изменится. Свободы, описанные в Конституции, – это минимальные условия для счастья, сформулированные юридическим языком. Вы можете быть счастливы без права говорить, мыслить, верить, передвигаться? Это вряд ли.
Фото: pixabayДля повседневного утверждения прав личности нужны личности. Значит, правосознание для русского человека – это не столько вопрос права и правоприменения, а прежде всего просвещения и духовного развития в личность, которая эти права и свободы способна оценить. Раскрепощение русского человека, пробуждение его достоинства, пушкинского «самостояния», воспитание этической чуткости в вопросах различения добра и зла, права и беззакония, неприятия подделок под видом законов и прочих симулякров общественной жизни.
Времена меняются, и Россия уже дорого заплатила за пренебрежение праву и правде.
Сегодня отсутствие развитого правосознания у граждан, а значит, запроса на добрые законы, привело к массовому появлению ограничительных норм. Народ не видит эти приступы государственного невроза. На радаре «одичавшего правосознания» такие нормы и действия просто незаметны. Не отвлеклись даже на пенсионную реформу – что-то зажглось на радаре и сразу погасло.
Но тот же опрос ФОМ наряду с неверием в действенность Конституции показал парадоксальное наличие запроса на её изменение (68 % опрошенных), причём именно в части увеличения социальных гарантий.
Изменение отношения к естественным правам начнётся с возрождения достоинства человека, его самоуважения, пушкинского «величия его». Полагаю, что вернуть достоинство и понимание личной важности базовых свобод, без гарантированной реализации которых человек расчеловечивается, необходимо для выживания нации.
Ещё с университетских времён начала 90-х в голове навсегда закрепилась мысль выдающегося русского юриста Б. Кистяковского: главное и самое существенное содержание права составляет свобода. И эта мысль примиряет русский запрос на духовную свободу с нормативным её закреплением.
Всё это здесь, в прекрасной Конституции России 1993 года. Говорите, она не исполняется? Но пусть всё-таки она будет (в действующей редакции главы второй) как правильный ориентир, чтобы, когда всё плохо, мы знали, а как же это, когда хорошо: «Человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина – обязанность государства. Права и свободы человека и гражданина являются непосредственно действующими. Они определяют смысл, содержание и применение законов, деятельность законодательной и исполнительной власти, местного самоуправления и обеспечиваются правосудием» (статьи 2 и 18 Конституции России).
