«Для XIX века то, что мы строим нацию, вовсе не означает, что мы отказываемся от строительства империи. Великие нации были нациями внутри империй, – напоминает историк Алексей Миллер, – и граница между национальным и имперским может проходить очень по-разному»
Представление о национальном государстве возникает после Первой мировой войны в результате дефолта империй, и сегодня национальных государств в чистом виде почти не сыскать. Существует ли строгая дихотомия «национальное – имперское»? Обязательно ли нация означает либо роспуск империи, либо её «переработку» в национальное государство? Как может решаться вопрос о границах нации и её однородности или многосоставности? В этих и других вопросах национального и государственного строительства «Стол» разбирается вместе с доктором исторических наук Алексеем Миллером, профессором Европейского университета в Санкт-Петербурге, одним из ведущих специалистов по национальному вопросу.
Профессор Европейского университета Алексей Миллер. Фото: ЕУСПбПубликуем стенограмму лекции, прочитанной Алексеем Миллером в проекте «Русские беседы».
В окружении империй
Русь познакомилась с империей где-то в VIII–IX веке, когда населявшие её люди сами приезжали в Константинополь или когда их привозили туда в качестве рабов варяги.
Со следующей империей эти люди познакомились в XIII веке. Это было болезненное знакомство, в результате которого на несколько веков земли, которые мы привыкли называть русскими, оказались под властью империи Чингизидов, стали её периферией.
После того как по империи Чингизидов пришёлся основной удар Тамерлана, она сильно пострадала и ослабела, что изменило расстановку сил: к XVI веку скорее уже Москва влияет на то, как обстоят дела в Казани, сажает ханов и так далее. Потом происходит знаменитое взятие Казани, и Москва – бывшая окраина империи Чингизидов – становится новым имперским центром силы.
В начале XVII века Москва как потенциальный имперский центр окружена как минимум пятью другими центрами имперской силы – это Швеция, Речь Посполитая, Османская империя, Персия и Китай. Если мы нарисуем их в виде кружочков, между ними будет пустое пространство. Это пустое пространство на самом деле не пустое: это окраины, где такие центры силы не сложились. К началу XVII века все эти окраины находятся под контролем кого-то другого, но не Москвы, и во время Смутного времени Москва сама рискует снова оказаться на положении периферии. Я хочу сказать, что в период, о котором мы говорим, перед Москвой выбор стоит не между тем, стать ли империей или, скажем, национальным государством, – такой опции нет. Есть опции: стать центром империи или периферией. У кого-то получается стать центром, у кого-то нет. Все нации достойны выдающегося прошлого, но не все его имеют.
Ситуация середины XVII века очень показательна. Там происходит такая странная вещь. В начале 1630-х годов во время Смоленской войны все силы Московского царства направлены на то, чтобы отвоевать Смоленск у поляков. Поляки в это время ещё воюют со шведами, у них масса всяких занятий, только небольшая часть их сил защищает Смоленск от Москвы – но защищает успешно. А через 30 лет, в 1667 году, по Андрусовскому перемирию границы между Речью Посполитой и Москвой проходят уже по Днепру, и Киев теперь принадлежит Москве.
Если мы задумаемся, почему так получилось, то увидим, что ключевое изменение, предшествовавшее победе Москвы, – переход на её сторону казацких элит, восстание Хмельницкого против правительства Речи Посполитой. Это принципиально изменило баланс сил и оказалось очень существенным для развития Московского царства. Помимо казацкой элиты, которую Москва одомашнивала в течение всего XVIII века, она получила на свою сторону ещё и православное духовенство, по своему образованию намного лучше подготовленное, чем московское, и более открытое западным влияниям (вспомним Могилянскую академию). Духовенство с этих территорий начинает делать стремительную карьеру в церковных структурах. В XVIII веке примерно половину епископата составят выходцы оттуда, и уже на рубеже XVII–XVIII веков люди из бывшей Речи Посполитой играют большую роль в самых важных событиях того времени. Стефан (Яворский) становится блюстителем Патриаршего престола, а Феофан (Прокопович) придумывает, что Россия должна быть теперь империей, а Пётр – именоваться отцом Отечества и императором.
Картина "Въезд Богдана Хмельницкого в Киев" кисти Н. И. Ивасюка. Фото: Национальный художественный музей УкраиныСобственно, начало XVIII века – это победа Петра над шведским центром силы. И хотя самый главный эпизод этого – Полтавское сражение, но всё это противостояние продолжалось до начала 20-х годов, когда пространство пограничья, которое сейчас мы можем определить как Прибалтийские губернии, оказалось под властью Петербурга. А в начале XIX века под властью Петербурга окажется и Финляндия.
В XVIII веке ещё идёт (в общем, для России успешно) соперничество с Османской империей: Новороссия, Крым. И что очень важно, за счёт этих успехов Россия среди прочего имела доступ к деньгам на более выгодных условиях, чем османы. Когда эти две империи начинают воевать друг с другом, они обе берут деньги в одном и том же месте – у банкиров в Амстердаме. Но когда результат противостояния становится более-менее предсказуемым, тем, кто «по букмекерским ставкам» больше могут рассчитывать на успех, легче добыть деньги. В результате к концу XVIII – началу XIX века Османская империя теряет свой экономический суверенитет, а Российская империя его сохраняет, в том числе благодаря такому незаслуженно очерняемому государю, как Павел I, который приказал выплатить имеющиеся долги и больше в долг не брать. Россия будет брать в долг и потом, но уже в ситуации, когда это будет в большей степени проблемой кредитора, чем должника: когда вы должны много-много денег, но сохраняете суверенитет, то это уже проблемы другой стороны.
Российская империя как «нация»
Слово «нация» появляется в России в петровское время – одновременно с понятием «империя». Тогда нация означает «суверенную политию», суверенное государство. В петровском «Уставе для шкиперов» говорится, что если шкиперы иностранных кораблей, которые приплывают в Петербург, нашли в море что-то, «принадлежащее нашей нации», то по прибытии в порт должны об этом объявлять. Понятно, что под «нашей нацией» здесь имеется в виду Российская империя. Или, например, крымские татары – племя, но в Кючук-Кайнарджийском мирном договоре 1774 года с Российской империей их уже называют нацией: им на время дали формальный суверенитет.
Другое значение понятия «нация», тоже работающее в России во второй половине в XVIII века, – это нация как дворянская корпорация. Это то, что по-польски называлось «народ шляхетский», или по-венгерски – «Natio Hungarica». Фонвизин, когда писал записку для братьев Паниных о том, как надо переустроить Россию (а эту записку должны были показать Павлу, но, на их счастье, не показали, потому что мы бы тогда не досчитались нескольких хороших пьес от Фонвизина), рассуждал о русском дворянстве как о нации именно в этом польском ключе.
В модерном смысле понятие «нация» появляется во всей Европе, в том числе и в России, в условиях Французской революции. Аббат де Сийес говорит о том, что нация является единственным легитимным источником права, что право устанавливается волей нации и политическая власть устанавливается волей нации. Это революционное понятие, разумеется, потому что до этого власть государей была от Бога и источником права был государь. Таким образом, идея нации как третьего сословия – буржуазии, как и идея конституции, связана с неприятной практикой отрубания монархам голов, с революцией, и в этом смысле это проблемное понятие.
Конечно, Французская революция оказала большое влияние на Россию. По времени это совпадает и с очень серьёзным переустройством в самой Российской империи: почти одновременно с Французской революцией завершается раздел Польши, в 1809 году к России присоединяют Финляндию, в 1812-м – Бессарабию, и таким образом Российская империя сильно прирастает на западе, и этноконфессиональный состав её подданных существенно меняется. Если до этих событий порядка 80% – это православные, то теперь православных только 60–70%, и то за счёт присоединения тех, кого называли черкасы, малороссы, чьи потомки впоследствии станут украинцами.
Картина Жана-Пьера Уэля "Взятие Бастилии". Фото: Bibliothèque nationale de FranceВеликая держава
Итак, начало XIX века для России судьбоносное, потому что империя стала очень разнородной, заведомо более сложноорганизованной, плюс этот вызов нации, вызов Французской революции, плюс изменение международного статуса: после Венского конгресса (1814–1815 годы. – «Стол») Россия становится полноценной великой державой.
«Великая держава» – это понятие. Вы не можете считать себя великой державой, будучи единственным, кто так считает, – это статус, предполагающий международное признание. Россия получает такое признание на Венском конгрессе, когда оказывается одной из пяти держав, участвующих во всех его комитетах, то есть в решении всех вопросов. Помимо великих держав есть государства второго ранга, которые участвуют в некоторых комитетах, а есть такие, которые участвуют только в том комитете, который занимается их судьбой. Великие державы – это также Пруссия, Австрия, Британия и Франция, только что побеждённая, но не лишённая статуса великой державы: в этом смысле Венский конгресс ведет себя намного более разумно и ответственно, чем победители во Второй или в Первой мировой войне.
Царствование Александра I – это такая открытая ситуация. Здесь было много проектов, оставшихся незавершёнными. К 1820 году Александр многое переосмыслил. В конце XVIII века, когда он ещё не царь (и ещё до убийства Павла), он пишет своему учителю Фредерику Сезару Лагарпу, что, когда станет царём, чтобы избежать революций, передаст власть парламенту, даст конституцию. После Венского конгресса он даёт конституцию Царству Польскому, а также собирает в Варшаве группу людей, которые работают над будущей конституцией для Российской империи (она называлась «Уставная грамота»). Проект был написан по-французски и потом перевёден на русский язык Петром Андреевичем Вяземским, который в процессе этих усилий изобрёл понятие «народность», призванное служить адекватным переводом понятия «нация».
Самые последовательные националисты в русской истории
Почему в 1820 году Александр охладел к этой идее? Во-первых, случилась Испанская революция, и он понял, что конституционный строй не является преградой для революции. Во-вторых, в 1820 году он посетил Варшаву и наткнулся на грубое, с его точки зрения, безобразное поведение польских депутатов в Сейме. И вот он откладывает конституцию. А в 1825 году, когда он умирает, происходит восстание декабристов.
Начинается следствие, и выясняется, что самыми последовательными националистами в русской истории были декабристы. Прежде всего Пестель, который в «Русской правде», во второй главе, где, как мы все знаем из учебника, отменялось крепостное право, также поместил параграф под названием «Все племена должны быть слиты в один народ». Там по французскому сценарию говорилось о том, что есть два принципа: один – самоопределения, второй – благоудобства. И правом на самоопределение обладают только те народы, которые способны свою самостоятельность, свой суверенитет защитить. В рамках Российской империи он видит один такой народ – поляков. И дальше он подробно оговаривает, каким образом полякам можно дать восстановить их государство. Все остальные племена должны быть слиты в один народ. Поэтому прежде всего нужно все ветви русского народа перестать называть какими-то особыми именами: не должно быть ни малороссов, ни великороссов, ни белорусов, а должны быть только русские. И дальше там описан целый ряд других мер. То есть это такая французская наполеоновская программа.
Книга П. И. Пестеля "Русская правда". Фото: СПбГУПредставить себе, во что бы вылилась власть декабристов как политической диктатуры, довольно сложно. Не думаю, что они смогли бы долго продержаться. Как бы то ни было, восстание потерпело поражение, и ответом на все эти вызовы и непосредственно на вызов польского восстания 1830–1831 годов была детронизация Николая польским Сеймом (при том что Николай, в отличие от Александра, взял на себя труд в 1829 году доехать до Варшавы и короноваться польской короной). С этого момента происходит две вещи: Сергей Семёнович Уваров выдвигает концепцию «Самодержавие, православие, народность», а понятие «нация» будет преследоваться цензурой вплоть до времени Александра II.
Между империей и национальным государством
К этому моменту в Российской империи уже существует еврейский вопрос, существует польский вопрос. «Вопрос» – это понятие из языка имперской бюрократии. Начинали говорить, что есть, например, еврейский вопрос, в том случае, если считали, что евреи представляют собой такую группу, положение и поведение которой требует регулирования специально принятыми для этого законами. Не общими законами, которые распространяются на всех, а созданными специально для них. Это произошло в начале XIX века. Потом появляется польский вопрос. Появление украинского вопроса можно отнести к концу 1840-х – началу 1850-х годов. К этому моменту казачья старшина была уже вполне интегрирована в Российскую империю. Им Екатерина открыла калитку в ряды русского дворянства. Собственно, восстание Хмельницкого и отношения с польской шляхтой определялись во многом тем, что казачья старшина не имела статуса шляхты в Речи Посполитой. В течение длительного времени она этого статуса не имела и в Российской империи, но к концу XVIII века им эту возможность открывают. Разница заключалась в том, что российское дворянство – это дворянство из книг, то есть с документами. Принцип формирования российского дворянства другой, чем польского. В польском дворянстве, если три шляхтича приходят и говорят, что они признают тебя шляхтичем, то ты становишься шляхтичем, то есть это принцип кооптации. Поэтому российское дворянство никогда не превышало 1,5% среди всего населения, а польское дворянство составляло порядка 10%, а в некоторых регионах даже до 15%.
Итак, идея нации проникла в умы, и империя, её правители начинают задумываться о том, как им жить с этим новым явлением – национализмом. Уже Уваров многие шаги совершает в рамках этой новой логики национализма. Например, в университетах появляется кафедра Отечественной истории и появляется нарратив Отечественной истории, который в некотором смысле жив до сих пор. И автор этого нарратива – не Карамзин, а Устрялов. Карамзин писал «Историю государства Российского» – Устрялов в 1830-е годы под покровительством Уварова пишет сочинение «О системе прагматической русской истории», где говорит, что история русского народа намного шире, чем история Российского государства, потому что значительная часть русского народа жила под властью чужих государств – Великого княжества Литовского и Речи Посполитой. И если они чем-то не похожи на нас, то это прежде всего вредные, тяжёлые влияния того периода, когда они жили под чужим управлением.
Портрет Сергея Уварова работы В. А. Голике. Фото: общественное достояниеЧто здесь важно понять? Это период, когда можно воображать самые разные сценарии нациестроительства. Кто-то, как Кирилло-Мефодиевское общество, созданное в 1846-м и арестованное в 1847-м году, воображает Украину. Кто-то воображает большую русскую нацию, которая объединяет великороссов, малороссов, белорусов. Все эти возможности – это возможности. Споры о том, как правильно, – бессмысленны. Эти возможности открыты. Можете представить себе, что не случилось разделов Речи Посполитой, и тогда на левом берегу Днепра процессы нациестроительства пошли бы одним путём – скорее всего, полным слиянием с великороссами, а на другом берегу Днепра возникла бы какая-то другая восточнославянская нация, скорее всего грекокатолическая по вероисповеданию.
Итак, у нас есть национализм периферийный и национализм имперских наций. Это два разных типа национализма. Национализм периферийный воображает определённую часть территории, определённую группу населения как своё сообщество, которое хочет добиться политического контроля над этой культурой и над этим пространством, не обязательно как национальное государство, для начала можно как автономия. На самом деле национальные государства – очень редкий зверь в XIX веке. Если и возникают национализирующиеся государства, похожие на национальные, то их очень немного, и они возникают, откалываясь, скажем, от Османской империи на Балканах или как Дания, которая становится национальным государством в тот момент, когда Пруссия и Австрия отняли у неё Шлезвиг и Гольштейн, то есть сделали из империи национальным государством. Когда Черногория стала независимым государством, это было 27-е официально признанное государство в мире. Таким образом, империя доминирует.
В центре империи представления о нации и государстве намного более сложные. Когда мы думаем о нациестроительстве, мы думаем о французах, о немцах, о Британии. Здесь очень важно, что имперские нации не считают, что строительство нации внутри империи должно сопровождаться роспуском империи, и одновременно не считают, что всех, все племена, нужно слить в один народ, как считал Пестель.
У нас есть империя, причём Российская империя отличается от многих тем, что она растёт в течение примерно трёхсот лет со средней скоростью 50 квадратных километров в сутки. Разумеется, мы не каждый день прирастаем на 50, но когда вы присоединяете Сибирь или когда делите Польшу, то в среднем получаются примерно такие цифры. Рост имперского пространства не означает, что всё это пространство обязательно воспринимается как национальная русская территория. И это различение национальной русской территории и имперского пространства – очень важная составляющая русских размышлений о нации.
