Начало здесь
Хандра? Депрессия? Уныние?
– В последние годы многие говорят: у меня депрессия. В определённых кругах даже с некоторой агрессией принято подчёркивать, что депрессия – это болезнь, а не плохое настроение и не распущенность и лень. Как различить, где это болезнь, требующая лечения, а где, скажем, уныние или хандра?
Борис Воскресенский: Повседневное употребление психиатрической терминологии («психопат», «шизофреник», «депрессия»), конечно, лишено какой-либо чёткой содержательности, определённости, поэтому постоянное упоминание слова «депрессия» и ссылки на соответствующие переживания не всегда соответствуют медицинскому пониманию депрессии. Часто всякую несостоятельность: слабость, уныние в церковном или повседневном смысле, какие-то жизненные неудачи – всё это называют депрессией. В медицинском смысле депрессия имеет совершенно конкретное содержание: это определённые формы и варианты пониженного настроения, угнетённого психического и общего тонуса, настолько определённые, что их можно посчитать по пунктам – можем загнуть пальцы.
– Давайте посчитаем.
Борис Воскресенский: Ну давайте посчитаем. Посчитали классики психиатрии до нас. И первая, самая основная классическая картина депрессии, – это пониженное настроение. Второе – это затруднение мышления: трудно думать. Сразу заметим: особенно это относится к подросткам, которые учатся или в старших классах школы, или в высшем учебном заведении. Часто они приходят с жалобами на то, что не запоминают, не понимают учебный материал, а когда начинаешь разбираться, оказывается, что это слабость, несостоятельность – нету мыслей, не текут мысли в голове из-за депрессивного состояния. Итак, второй признак – затруднение мышления. И третий признак – это двигательная заторможенность: нет сил. Иногда это даже ощущается в теле: ноги налиты свинцом, на сердце камень в буквальном и переносном, метафорическом смысле. В психиатрии это называется предсердечной тоской. Вот самые главные компоненты депрессивного синдрома. Они и называются депрессивной триадой.
Врач-психиатр Борис Воскресенский. Фото: sfi.ruНередко такие состояния вырастают из предрасположенности, поэтому при постановке диагноза мы должны обязательно спросить, особенно у человека более зрелого, которому есть что рассказать о своей жизни: не бывало ли перепадов настроения в подростковом, юношеском возрасте. Причём надо иметь в виду то, о чём я в другом контексте уже сказал: знак не имеет значения. Так устроены наши душевные процессы, психика в узком смысле. Там, где депрессия (я показываю всегда вот такой полукруг, идущий вниз), там и подъёмы настроения. Поэтому надо спросить не только о случаях депрессивного состояния в прошлом, но и о том, не бывало ли подъёмов настроения. И нередко наши собеседники говорят: да, бывали такие подъёмы. То есть мы выясняем предрасположение, почву. Имеет значение, на какой почве возникла депрессия. Совершенно по-разному будет выглядеть заболевание, которое развилось «на ровном месте», при каких-то малозначительных неудачах или даже без неудач, и депрессия, возникшая в результате потери близких, распада семьи, утраты ценностей в самом широком, высоком смысле слова. Разные будут эти депрессии. И затруднение мышления при одной депрессии, из общего предрасположения, выглядит по-одному, а депрессия от ударов судьбы – по-другому. Словом, всё это мы должны выяснить, помня о том, что в нашей повседневности депрессией называют практически любое душевное недомогание, душевный дискомфорт.
– Отец Павел, скажите как эксперт по унынию, как здесь не ошибиться, как не назвать депрессией уныние.
Священник Павел Бибин: Если мы говорим о тяжёлой форме уныния, о духовном недуге, то оно тоже может иметь разные стадии. Вообще уныние – это состояние, когда вот этот паралич, наподобие того, о котором говорил сейчас Борис Аркадьевич, принимает какие-то очень серьёзные формы. Человеку, может, действительно уже не хочется даже жить, потому что у него нет сил для жизни, и тогда это может оказаться уже не только душевное состояние, но духовное. И вызвано оно может быть разными процессами. Например, Евагрий Понтийский в своих размышлениях об унынии (собранных монахом Габриэлем (Бунге) в книге «Акедия». – «Стол») писал, что одна из главных его причин – всякого рода нетрезвенность. А нетрезвенность – серьёзная проблема нашего современного общества. Всякие завышенные ожидания, всякая мечтательность наращивают, увеличивают амплитуду, перепад настроений: от очень радостных переживаний, связанных с ожидаемым, до – при неполучении ожидаемого – очень тяжёлых состояний. Общество потребления, массовая культура очень подогревают эту нетрезвенность, поэтому повышенное проявление и депрессий, и уныния в наше время в каком-то смысле неизбежно. Мало кто сейчас говорит о жертвенности, мало кто говорит о бескорыстном служении, мало кто делает это фоном жизни. Везде и всюду человек направлен на то, чтобы получать наслаждение, «брать от жизни всё», и когда эти желания не реализуются (а они не реализуются в большинстве случаев) – человек может впадать в тяжёлые и психические, и духовные состояния.
Жизнь – это болезнь?
– Почему психические, душевные болезни поражают человека – с научной, медицинской точки зрения и с богословской, с точки зрения веры? Такие вопросы часто встают перед людьми, особенно в случае тяжёлых болезней.
Священник Павел Бибин. Фото: trinity29.cerkov.ruСвященник Павел Бибин: Это очень большой вопрос, который связан в конечном итоге с тем, что случилось когда-то в раю, с тем первородным грехом, с которым и началась наша история, на библейском языке – с изгнания из рая. Проявление этих болезней всегда было и будет разным, но не было такого периода в истории, чтобы человек не болел – душевно, духовно, физически. То есть болезни – это некоторое следствие того, что человек однажды выпал из прямого общения с Богом, и, естественно, этот отрыв от источника жизни, дистанция, которая со временем в истории увеличивалась, приводила и приводит к появлению всё новых и новых последствий, в том числе новых видов болезней. Я думаю, что если история будет продолжаться, то их количество и разнообразие уменьшаться не будет, а, скорее всего, будет увеличиваться.
– Фактически вы сейчас говорите о том, что отклонение, то есть болезнь, – это в каком-то смысле норма для нашей жизни.
Священник Павел Бибин: Скажем так, все люди в той или иной степени болеют, нет людей абсолютно здоровых. Но важно, чтобы эта болезнь всё-таки носила какой-то локальный, невсеохватный характер и чтобы была возможность её вовремя диагностировать, локализовать и лечить. Не надо думать, что есть вещи, которые пройдут сами собой. Выявлять и лечить болезни – это тоже борьба со злом, потому что любое проявление болезни – это действие зла в мире.
– Вопрос «почему я заболел» отсылает нас к евангельскому сюжету о слепорождённом. Кто виноват в его слепоте, кто согрешил: он или его родители? Что здесь ответишь? Для самого человека и для его близких это может быть вопрос довольно мучительный.
Священник Павел Бибин: Общих ответов тут не существует. В каком-то смысле предрасположенность к болезням мы несём в себе от рождения. Даже сам процесс рождения человека болезненный, не только для матери – для ребёнка это тоже стресс, когда он появляется на свет. И поэтому существуют всякие родовые травмы. Человек входит в этот мир с болью, он встречается с ней с первых секунд после своего рождения, а иногда и внутриутробно.
– Получается, что такое довольно распространённое представление и стремление к тому, чтобы жизнь свою освободить от каких-то травм, ударов судьбы, обезопасить от них, – оно не совсем…
Священник Павел Бибин: Оно утопично, да.
– И, может быть, ложно по какой-то своей направленности.
Священник Павел Бибин: Совершенно верно. Но при этом не нужно заигрывать со злом. Следить за своим здоровьем необходимо: есть мера ответственности человека, а есть то, что человек не может контролировать. Например, наследственность. Человек несёт в себе не только дары предков, но и их недостатки, болезни – и физические, и даже психические.
Шизофреники – люди будущего?
Борис Воскресенский: Хорошо, что мы обратились к этому эпизоду исцеления слепорождённого. С моей точки зрения, это важнейший эпизод Писания, несущий в себе бесценное огромное психотерапевтическое содержание. Нередко больные и их близкие задаются вопросом: а от чего? И начинают рисовать генеалогическое древо, обвинять друг друга или себя. И тогда я, если вижу, что человек будет слушать, если ему близки священные писания и предания, обращаюсь к этому эпизоду и говорю: да не ругайте себя. И запрещаю близким, хотя и шутливо об этом говорю, рисовать это генеалогическое древо. Ведь какой конец в этом евангельском эпизоде: эта слепота призвана послужить тому, чтобы на больном явились дела Божьи, слава Божья! Так вот и я говорю собеседнику, пациенту (здесь мы уже имеем в виду больных): «Да, у вас эти болезненные перепады настроения, болезненное нестроение в мыслях, у вас внутренние болезни, – это может быть пациент терапевтический, хирургический, какой угодно. Но вы старайтесь не обременять своих близких этими своими мучениями, старайтесь помогать им, поддерживать, дать им, – если можно так высокопарно кому-то сказать, – образец стойкости в такой болезни». И может наступать выздоровление духовное, христианское, общечеловеческое, родственное, гуманистическое, позволю себе и так сказать, когда и душевное расстройство нарастает, или внутренние болезни становятся тяжелее, но человек ведёт себя достойно.
Я часто рассказываю об одной пациентке как раз с тяжёлыми бредовыми расстройствами, перепадами настроения. Она инвалид, многократно находилась у нас в больнице. Вот чему она меня научила. Очередной раз она к нам поступила. Человек церковный, верующий. Я спрашиваю: «Помогает ли вам вера справляться с вашей болезнью?». Она говорит: «Да». А я, прошу прощения, провоцируя её, говорю: «Как же помогает, если вы опять в больнице, в закрытом отделении, и у вас лекарства стали более тяжёлыми?». Она мне отвечает: «Я стала воспринимать болезнь как крест». А на практике это означало, что она стала аккуратно принимать лекарства. Раньше она от них отказывалась, её иногда недобровольно клали в больницу. Улучшились, смягчились, стали добрыми её взаимоотношения с близкими, которые раньше из-за её болезненного поведения были ужасными, конфликтными, агрессивными. Так что, повторяю, может наступать духовное выздоровление, хотя психическое, душевное или терапевтическое расстройство усиливается.
– Одно из самых загадочных заболеваний – шизофрения. Вы уже назвали эту цифру – 1%. Откуда она? И есть ли в современной науке какие-то гипотезы о происхождении этой болезни – и в целом, и в судьбе конкретного человека?
Фото: Joel Naren / UnsplashБорис Воскресенский: Гипотезы самые разнообразные, так же как разнообразно и понимание психической деятельности, организации души вообще. В наше время научно-технического прогресса, выражаясь газетными штампами, это гипотезы материалистические: причины болезни видят в нарушении выработки веществ, отвечающих за нервное возбуждение, передачу нервной активности, в нарушениях в строении и функционировании конкретных участков головного мозга и даже всего организма. Но это всего лишь гипотезы, не всё объясняющие, не всех удовлетворяющие, в том числе и меня. Когда выявляются материальные, физиологические нарушения, тогда психика меняется по-другому, не по-шизофренически, а, я позволю себе грубовато, по-обыденному выразиться, но, наверное, понятно: формируется бестолковость и беспамятливость. А больные шизофренией, не считайте меня развязным, наоборот, какие-то странные, необычные, заумные – они не глупые. Так что безусловно наличие этих биохимических и анатомических сдвигов имеет место, и они будут обнаруживаться во всё большем объёме и масштабе по мере совершенствования наших методов исследования: томографии, биохимических методов, реактивов и так далее. Но всё равно они не объяснят всё многообразие причин заболевания.
Есть и такая точка зрения, имеющая некие теоретические общебиологические основания, что через психику больных шизофренией, через проявление шизофрении природа в самом широком аморфном смысле ищет новые формы организации психики.
– То есть это своего рода эволюция?
Борис Воскресенский: Своего рода эволюция. Предполагается, что какие-то новые идеи, мысли, новые взгляды на те или иные явления сначала формируются у больных шизофренией. Я даже могу привести совсем обыденный пример без всякой высокопарности. Когда я начинал работать психиатром, многие привычные сейчас варианты моды, причёски, манеры держаться встречались только у наших больных. И я помню свою наставницу в отделении, которая с некоторым демонстративным недоумением спрашивала молодого человека, подростка, что это у него такие длинные волосы – до плеч. А сейчас это стало нормальным. Так что и в шутку, и всерьёз, но по большому счёту достаточно обоснованно скажем, что – да, природа, точнее – психика, психическое начало ищет новые формы. Я очень люблю эту метафору стихии психического и стихии материального у Томаса Манна в «Иосифе и его братьях» – такой романтичный, но в то же время очень выразительный образ. Так вот, стихия психического ищет новые формы своей организации, выражения, усложнения, и есть такое обывательское утверждение, что шизофреники – это люди будущего. В каком-то контексте оно правильно: конечно, мы все хотим, чтобы люди будущего были такие же оригинальные, самобытные, многогранные, но только без болезненных проявлений.
Есть ещё достаточно много концепций, которые находят позитивный смысл в шизофрении, но это не значит, что её не следует лечить. Совсем недавно я в силу некой профессиональной необходимости перечитывал книгу великого теоретика медицины советских времён академика Давыдовского (Ипполит Васильевич Давыдовский (1887–1968) – советский патологоанатом, один из организаторов патолого-анатомической службы в СССР, академик Академии медицинских наук. – «Стол»). В Москве есть больница имени Давыдовского у Котельнической набережной, он был патологоанатом, великий академик, Герой социалистического труда, лауреат Ленинской премии. Так вот, у Ипполита Васильевича со ссылкой на современных ему зарубежных исследователей есть потрясшая меня мысль, хотя мне трудно её принять, что даже опухоли, онкология – это своеобразный поиск материей, стихией материального новых форм организации. Уж это никак невозможно принять. Однако размышления о природе человека, об этих стихиях материального и психического открывают и такие перспективы.
Излечимы ли болезни духа и души
Фото: Damir Samatkulov / Unsplash– Излечимы ли психические болезни, как их вообще можно лечить?
Борис Воскресенский: Да. Лечить их надо. Как и при внутренних болезнях, терапевтических, хирургических, при психических можно и нужно снять прежде всего острое состояние, опасное для пациента и его близких, – это первая задача. Вторая важнейшая задача – остановить прогрессирование болезни. На этот момент нужно обратить особое внимание, потому что и больные, и их родственники, и широкие массы населения очень опасаются психиатрических лекарств, психотропных препаратов, считают, что они вредят мозгу, и порой запрещают своим близким принимать лекарства, когда самая острота прошла. Обязательно нужно их принимать, чтобы остановить прогрессирование заболевания, чтобы предупредить возможные в будущем рецидивы, повторы. Так что здесь обязательно нужно слушаться врача.
Современная фармакология достигла сказочных успехов в помощи больным с тяжёлыми психическими расстройствами. Вместе с тем, конечно, не все болезни излечимы. Здесь повторим, что всегда возможно духовное выздоровление, улучшение. Какие бы ни были болезни и страдания в медицинском смысле, старайтесь вести себя по-человечески, по-христиански, боритесь за духовное выздоровление, чтобы слава Божья явилась.
– Отец Павел, а как обстоят дела с духовными болезнями? Можно их вылечить?
Священник Павел Бибин: В Евангелии и вообще в Священном писании мы чаще встречаемся со случаями исцеления. Христос не просто лечил людей, даже не столько лечил, сколько их исцелял. Разница здесь принципиальная, потому что исцеление отличается от просто выздоровления тем, что человек восстанавливает некоторую целостность. Болезнь – это то, что разрушает человека, а исцеление – это то, что его делает целым, целостным. Причём не случайно Христос, исцеляя человека, делает акцент на духовных реальностях, он спрашивает: веришь ли ты в это? Вопрос обретения целостности человека напрямую зависит от его духовного состояния. И точка приложения сил, через которую действует Господь, как мы знаем из Евангелия, – это вопрос веры человека. Единственный евангельский случай, где мы точно не знаем о вере исцелённого, – это когда четверо друзей принесли его на носилках. Но там сказано так: видя веру их, Господь его исцеляет. В это «их» может входить и вера исцелённого, это не значит, что только вера вот этих четырёх. Это принципиальное отличие исцеления – Господь восстанавливает человека, Его действие направлено на то, чтобы человеку вернуть человеческое состояние.
Борис Воскресенский: Спасибо вам за это замечательное слово «исцеление», которое, конечно, превосходит понятие выздоровления в медицинском смысле. Исцеление, обретение целостности, преодоление распада в человеке предполагает прежде всего роль духовной сферы, и эта роль необъятна, она всесильна.
Продолжение следует
Записано в рамках проекта «Науки о человеке»
