Каков главный вклад Нобелевского лауреата Павлова в отечественную науку, как он на самом деле относился к вере и церкви, чем кормил своих лабораторных собак в голодные годы и почему ему разрешалось быть нелояльным к советской власти? Галина Муравник о взглядах, судьбе и научных открытиях учёного.
Галина Муравник. Фото: sfi.ruКожаный мешок, набитый рефлексами
– Как известно, Иван Петрович Павлов родился в семье священника и в годы своей юности учился в семинарии. Возможно, отчасти поэтому распространено мнение, что он был религиозным человеком. Так ли это было на самом деле?
– Биография Ивана Петровича Павлова, самого титулованного российского учёного, разумеется, хорошо известна. Но при этом следует учитывать, что в советские годы её тщательно редактировали, скругляли острые углы, замалчивали неудобные факты, в итоге внесли искажения, которые меняют наше восприятие личности Павлова. В конце 90-х мне довелось быть с лекцией в Рязани, и пригласившие меня коллеги спросили, где бы я хотела побывать. Конечно, я назвала дом-музей Павлова. После экскурсии я купила в музее набор открыток. И меня поразило вот что. На дворе был уже конец 90-х годов, но интерьеры всех комнат этого дома, где Павлов родился, рос, жил в семье отца-священника, были сняты так, что ни в одной их них не было видно икон! При этом в музее всё было бережно, детально восстановлено, в каждой комнате был красный угол. Но в кадр иконы почему-то не попали. То есть этот пример говорит о том, как пытались редактировать биографию юного Павлова. Тем интереснее разобраться, как сложился его путь в науку, почему произошёл решительный поворот в его судьбе, в его мировоззрении, и каким всё-таки было его отношение к религии.
Иван Павлов родился в семье потомственных священников как по отцовской, так и по материнской линии. Конечно, отец надеялся, что его старший сын пойдёт по этой же стезе. Павлов действительно учился в Рязанском духовном училище, учился он хорошо и после окончания поступил в Рязанскую духовную семинарию, блестяще проучился в ней пять лет, но, не окончив, ушёл.
Дело в том, что в это время он прочитал книгу Ивана Сеченова «Рефлексы головного мозга». О ней нужно сказать несколько слов, потому что эта книга сыграла значительную роль в становлении его миросозерцания. Незадолго до этого, в 1859 году, вышел труд Дарвина «Происхождение видов». Реакция на него была неоднозначная, но всё-таки его читали, обсуждали, книга была переведена на русский язык. И Некрасов для своего «Современника» заказал Сеченову, молодому преподавателю Медико-хирургической академии, написать статью о том, что значимого происходит в области естествознания, и в частности – в области изучения мозга. Сеченов такую статью написал, но государственная цензура и Священный Синод запретили её публикацию в «Современнике». Тогда в 1864 году он опубликовал её под заголовком «Попытка свести способ происхождения психических явлений на физиологические основы» в специализированном журнале «Медицинский вестник», а спустя два года издал в виде отдельной книги. Однако тираж в 3000 экземпляров по требованию цензуры был арестован. Цензор написал, что «эта материалистическая книга отвергла свободную волю и бессмертие души, не согласна ни с христианским, ни с уголовно-юридическим воззрением и ведёт положительно к развращению нравов». Несмотря на запрет, в 1871 году вышло второе издание, но вплоть до 1894 она числилась в списке запрещённых книг. Что же так смутило цензоров?
Главная мысль этой работы такова: вся психическая деятельность человека может быть основана исключительно на рефлексах. То есть человек – это, как говорил Сеченов, «кожаный мешок, набитый рефлексами», и все психические явления можно объяснить, изучая эти самые рефлексы. Прочитав эту книгу, Павлов ушёл из семинарии и заявил отцу, что хочет поступать в университет. У них были серьёзные споры, но отец не сумел его удержать и отпустил, не дав при этом ни копейки денег. В 1870 году Павлов поступил на физико-математический факультет Санкт-Петербургского университета. Жил он в тот период в очень стеснённых материальных обстоятельствах. Но по окончании продолжил обучение и поступил в Медико-хирургическую академию, где специализировался по хирургии у Сергея Петровича Боткина. Впоследствии именно благодаря этой школе он смог делать очень тонкие операции на животных. Так начался его научный путь.
Откуда же взялось циркулирующее, особенно в православной среде, мнение, что он был верующим? Надо сказать, что огромное влияние на Павлова оказал Фёдор Достоевский. И если в период обучения в университете он увлёкся нигилизмом и даже находил в себе сходство с Иваном Карамазовым, то со временем стал склоняться к миросозерцанию Алёши Карамазова, к его мысли о том, что без высшей идеи не может существовать ни человек, ни нация. А ещё большое влияние на него оказала встреченная им девушка, его невеста Серафима Карчевская, которая была глубоко верующим человеком. Он не скрывал от неё свои взгляды, и тем не менее она пошла с ним под венец. И хотя веру он утратил необратимо, но праздновал Рождество и Пасху и эти праздники в своей лаборатории объявлял нерабочими днями. Он ходил в Знаменскую церковь на богослужения. Есть свидетельства, что, проходя мимо Исаакиевского собора, Павлов останавливался, снимал шапку и крестился. А ещё есть городская легенда о том, что проходивший мимо матрос увидел, как старичок, а это был Иван Петрович, крестится, и сказал: «Ну ты, дед, совсем тёмный. Что ты крестишься? Академик Павлов доказал, что Бога нет, есть одни рефлексы».
Физиолог Иван Павлов с сотрудниками и группой слушателей Военно-медицинской академии перед демонстрацией опытов по передаче условных рефлексов. Фото: Центральный государственный архив кинофотофонодокументов Санкт-ПетербургаЯ сознательный атеист-рационалист и не могу быть заподозрен в пристрастии
– Но есть и другие свидетельства. Когда Павлову было 62 года, к нему в лабораторию поступила 37-летняя сотрудница Мария Капитоновна Петрова. К тому времени она рассталась с мужем-священником и с головой ушла в науку. Между тем жена академика больше занималась семьёй, детьми, к тому же не слишком одобрительно относилась к опытам на собаках, которых к тому же очень много гибло, пока он отлаживал методику. Всё это ей как верующему человеку было неприятно. И у Павлова с энергичной талантливой сотрудницей-единомышленницей начался многолетний служебный роман. Конечно, они скрывали свои отношения. Вместе с тем у них в доме Мария Капитоновна стала своим человеком, её приглашали на праздники, её любили его дети и вполне любезно принимала жена. Позже она сказала Павлову, что хочет написать мемуары об их работе, об их отношениях, и тогда он взял с неё слово, что эти мемуары будут опубликованы только после смерти его жены. И она сдержала это слово.
В этих мемуарах Мария Капитоновна пишет, что Павлов верующим не был, однако церковь защищал. Объясняла она это так: его защита христианства – это отчасти дань светлым воспоминаниям детства. Мальчиком он при падении с большой высоты получил очень серьёзную травму, врачи не могли его вылечить, ребёнок угасал на глазах. И тогда крёстный, игумен монастыря, приехал, забрал его в монастырь и там выходил. Кроме того, Иван Петрович не мог молчать, видя, что происходило в стране: преследования церкви, уничтожение духовенства. Против всего этого он и протестовал.
Когда в 1947 году Мария Петрова умерла, её мемуары передали в рукописный отдел Библиотеки Салтыкова-Щедрина в Ленинграде. А потом Михаил Суслов, тогдашний начальник управления пропаганды и агитации, отправил их в архив на секретное хранение, потому что такой «аморальный» Павлов, имевший, по сути, две семьи, не вязался с обликом великого учёного. Поэтому её «компрометирующие» воспоминания пролежали в спецхране до самой перестройки.
Но есть и другие свидетельства. В 1934 году Павлов пишет письмо в правительство: «По моему глубокому убеждению, гонение нашим Правительством религии и покровительство воинствующему атеизму есть большая и вредная последствиями государственной ошибка. Я сознательный атеист-рационалист и потому не могу быть заподозрен в каком бы то ни было профессиональном пристрастии. Религия есть важнейший охранительный инстинкт (он переходит на свой научный язык. – Г.М.), образовавшийся, когда животное превращалось в человека, и имеющий огромное жизненное значение».
Он считал, что вершина человечества – это Иисус Христос (он его считал не Богочеловеком, а человеком), осуществивший в себе величайшую из всех человеческую истину – истину о равенстве всех людей, чем всю историю человека разделил на две половины: до него рабскую, а после него культурную, христианскую.
Вообще он не боялся писать в Совнарком совершенно негодующие письма в защиту христианства. Например, в 1934 году, когда в Питере уничтожили святыню – деревянную Троицкую церковь, построенную ещё Петром Великим при основании города, – он написал наркому здравоохранения Каминскому (его вскоре постигла участь многих: в 1937-м репрессировали, а в 1938-м расстреляли в Коммунарке). Он писал о деградации духовного здоровья, об опасности падения нравов в связи с гонением на христианство, писал, что духовное оскудение, называемое почему-то демократией, связано с освобождением от всех тормозов и насильственным искоренением религиозного воспитания. Протестовал он, и когда стали преследовать священников и их семьи. В 1924 году, когда поступило распоряжение об отчислении из высших учебных заведений детей священнослужителей, он в знак протеста ушёл из Военно-медицинской академии – а это была его альма-матер!
Поэтому непросто одним словом ответить на вопрос о его отношения к религии. С одной стороны, личную веру он утратил и его научные занятия лежали в русле идей Сеченова, безусловного атеиста. С другой стороны, богоборцем Павлов не был. Он был учёным до мозга костей, до последних дней жизни развивал науку, не апеллируя к религии, но в дни гонений открыто вставал на защиту церкви и не боялся идти против течения. Когда Павлов скончался, его отпевали в той Знаменской церкви, куда он ходил при жизни. По свидетельству жены, такова была его последняя воля.
Парадоксальная фаза в деятельности мозга
– Раз уж мы затронули тему отношений Павлова с властью, обратимся к вопросу о его общественной позиции. Известно, что он неоднократно выступал с резкой критикой советской власти, но, с другой стороны, как будто проявлял определённую лояльность по отношению к ней. Каким образом ему удавалось сохранять свои взгляды и не подвергнуться репрессиям подобно многим учёным в то время?
– Есть фильм «Академик Иван Павлов» 1947 года. Я его раньше не видела, а сейчас, готовясь к нашему разговору, с двух попыток посмотрела. С одного раза невозможно было смотреть на эти выдумки, передёргивания, умолчания – словом, на беззастенчивое искажение личности Павлова. И там из него действительно сделали совершенно лояльного к власти советского учёного, который продвигает отечественную науку.
Павлов очень болезненно реагировал на революцию и называл её «грандиозным экспериментом». В 1924 году он выступил с лекцией под названием «Рефлекс свободы», потом она была опубликована в журнале «Русский врач». Он цитировал Ленина, который утверждал, что «диктатура пролетариата обеспечит себе победу путём террора и насилия», и далее комментировал эти слова, говоря, что насилие – это палка о двух концах. Подавляя врождённый инстинкт свободы, который, как он считал, есть в каждом человеке от природы, «террор, да ещё в сопровождении голода, прививает населению условный рефлекс рабской покорности. В результате такой, бесспорно, скверной воспитательной практики нация будет забита, рабски принижена, её будут составлять не свободные люди, а жалкие рабы». Трудно представить, что он это пишет в открытую! Он продолжает: «Приводится в полное расстройство вся нервная система населения, это почва для сплошных неврозов». Вместе с тем, замечает Павлов, в деятельности мозга возникает парадоксальная фаза, для которой характерно прекращение ответов на сильные стимулы (действительность) при сохранении и даже усилении реакций на слабые раздражители (слова). «И поэтому, – говорит учёный, – к седьмому году революции у многих людей утратилась восприимчивость действительности и обострилась восприимчивость к словам». Он это даже подтверждает клиническим наблюдением, приводя в пример тяжёлого невропата, пациента клиники нервных болезней, который на включение красной лампочки никак не реагировал, тогда как слово «красный» вызывало у него бурную реакцию. Так и люди, жившие в этой ситуации, заключает Павлов, воспринимали не действия, а слова, то есть сознание нации было уже очень сильно деформировано.
Пощадите Родину и нас!
– После этого выступления и публикации статьи «Рефлекс свободы» Павлов стал национальным символом политического сопротивления. Тем не менее он продолжал трудиться, и работа оставалось для него единственной отдушиной. Как он писал своему коллеге – известному хирургу и прославленному в лике святых архиепископу Луке (Войно-Ясенецкому), «в тяжёлое время, полное неотступной скорби для думающих и чувствующих, чувствующих по-человечески, остаётся одна жизненная опора – исполнение по мере сил принятого на себя долга».
Видя катастрофические последствия Октябрьской революции – этого «большевистского эксперимента», он в 1934 году пишет главе Совнаркома Вячеславу Молотову такие письма, что даже сейчас читать жутко: «То, что вы делаете, есть, конечно, только эксперимент, пусть даже грандиозный по отваге, но не осуществление бесспорной насквозь жизненной правды. И как всякий эксперимент – с неизвестным пока окончательным результатом. И во-вторых, эксперимент страшно дорогой, и в этом суть дела, с уничтожением всего культурного покоя и всей культурной красоты жизни. Пощадите же Родину и нас!»
Глядя на эти письма и публичные заявления, родственники, знакомые и коллеги ему говорили: «Уезжай!». И он действительно получал предложения и из США, и из Германии, и из Швеции. Королевское правительство Швеции готово было для него построить институт, оборудованный и сверхсовременный! Ведь он в 1904 году стал первым в России лауреатом Нобелевской премии. Кстати, премия присуждается не просто «по медицине» или «по биологии», как часто говорят по аналогии с химией, физикой, литературой, а «по медицине и физиологии». Это объясняется так. Когда Альфред Нобель придумал эту премию и номинации в ней, он был под впечатлением работ физиолога Ивана Петровича Павлова. За пару лет до своей смерти Нобель даже пожертвовал большую сумму на его работы. Потому и номинацию назвал «по физиологии и медицине». Так вот, Нобелевского лауреата приглашали везде и всюду. И в те годы даже Совнарком предлагал ему уехать! А он отказался.
Однако летом 1920 года он пишет в Совнарком письмо с просьбой о «свободе оставления России». И тут происходит неожиданная история. Ленин – видимо, поняв, кто такой Павлов, – испугался, что он может уехать, и решил во что бы то ни стало удержать звезду мировой науки в России. Он понимал, какой будет эффект за рубежом, если Павлов уедет, и какой будет эффект, если он останется в Советской России, то есть примет советскую власть. Павлов жил в тяжелейших условиях. Когда в 1920 году Герберт Уэллс приезжал в Россию, он посетил двух человек: этого «кремлёвского мечтателя» Ленина, после чего написал книгу «Россия во мгле», и Ивана Петровича Павлова. И когда он пришёл к Павлову, то был потрясён увиденным: холодная нетопленная квартира, без света, в углу полмешка гнилой картошки – то, чем он кормил семью и маленьких детей. Видимо, об этом стало известно, и Ленин решил Павлова удержать, предложив ему улучшенный паёк. Этот перечень впечатляет и сейчас! На месяц он включал: 70 фунтов пшеничной муки, 25 фунтов мяса, 12 фунтов свежей рыбы, 3 фунта – это более килограмма! – черной икры, 10 фунтов бобов, 4 фунта сыра, 5 фунтов сухофруктов и 750 папирос! (Надо сказать, что Павлов никогда не курил и вообще вёл здоровый образ жизни: обливался холодной водой, играл в городки, совершал стремительные пешие прогулки.)
Академик Иван Петрович Павлов в своей лаборатории. Ленинград 1927 год. Фото: РИА НовостиПавлов от пайка отказался и написал в Совнарком ещё одно письмо – как его охарактеризовал Бонч-Бруевич (управляющий делами Совнаркома. – «Стол»), «полное негодования, глубокой грусти и великого достоинства». Учёный сетовал, что правительство не понимает самого главного в его предыдущем прошении – что он стремился привлечь внимание не к своей личности и её положению, а к бедственному положению отечественных учёных вообще и науки в целом, которое ускоряет движение страны к пропасти. Согласно советской доктрине, учёных считали эксплуататорским классом: были крестьяне, были рабочие, а учёные попали в категорию эксплуататоров. И он писал, что они никакие не эксплуататоры, а беззаветные труженики, которые живут в бедственных условиях и пытаются как-то продолжать работать на благо родины.
Благодаря этим письмам Павлова в Совнарком была создана комиссия по улучшению быта учёных, которую впоследствии возглавил Горький. И эта комиссия стала принимать посильные меры. Дали улучшенный паёк самому Павлову, пайки поскромнее – его сотрудникам. А 24 января 1921 года Совнарком принял постановление о создании академику Павлову особых условий для исследовательской деятельности. И это постановление за подписью Ленина сделало его неприкасаемым для чекистов. Это была настоящая охранная грамота, та самая «окончательная бумажка – броня, а не бумажка», как говорил профессор Преображенский в «Собачьем сердце».
И если поначалу даже к нему чекисты приходили с обысками, выгребли все золотые украшения, какие были у жены, все его награды – в общем, его ограбили, то после этого постановления ему вернули, по-моему, его награды. Словом, Ленин задался целью сделать Павлова (хоть он и назвал его за глаза «вредным старикашкой») лояльным советской власти учёным и возложил эту миссию на Николая Ивановича Бухарина. Но с Бухариным у Павлова отношения плохо складывались, как, собственно, и дальше с советской властью.
Соедините с главным жандармом!
– В 1929 году в честь 100-летия Сеченова, которое публично широко отмечалось на государственном уровне, Павлов заявил: «Мы живём в обществе, где государство – всё, а человек – ничто, а такое общество не имеет будущего, несмотря ни на какие Волховстрои и Днепрогэсы». Прямо вот так резанул правду-матку с высокой трибуны. Или в 1934 году он пишет наркому здравоохранения вскоре расстрелянному Каминскому: «К сожалению, я чувствую себя по отношению к вашей революции почти прямо противоположно вам. Меня она очень тревожит. Многолетний террор и безудержное своеволие власти превращают нашу азиатскую натуру в позорно-рабскую».
И потом он бомбит и бомбит Совнарком письмами «о фактах повального арестовывания». Он заступается за тех людей, которых он знал и мог за них поручиться. Приведу только один пример. Павлов узнал, что арестовали его сотрудника, некоего коммуниста Фёдора Майорова. Он схватил телефонную трубку и говорит телефонистке: «Соедините меня с главным жандармом». По-моему, его фамилия была Медведь. Она отказывалась выполнить требование, но Павлов настаивал, кричал – и его всё-таки соединили с этим Медведем, начальником ленинградского ОГПУ. И он прокричал срывающимся фальцетом: «Вот что, господин хороший, если завтра утром Фёдор Петрович Майоров не будет на своём рабочем месте, то я буду жаловаться господину Молотову или господину Сталину». Вечером того дня Майоров уже был в лаборатории, и его больше никогда не трогали. И надо сказать, что он в 40-х годах даже написал книгу об истории изучения условных рефлексов.
Такая нелояльность Павлова к советской власти продолжалась долгие годы. Молотов пересылал его письма Сталину с припиской: «Этот академик Павлов опять написал какое-то чепуховое письмо». Но ситуация странным образом изменилась, когда готовился 15-й Международный физиологический конгресс, на который должны были съехаться полторы тысячи человек – весь цвет физиологов мира – и председателем которого должен был быть Павлов. Открытие планировалось на 17 августа 1935 года. Но 1 декабря 1934 года был убит Киров – и начались массовые аресты «недобитков», как их тогда назвал Ягода, так называемый «кировский поток»: начали с Каменева, Зиновьева, а вслед за ними арестовали десятки других. И Павлов, понимая, как он рискует, ведь генетический конгресс запретили проводить в Москве, когда арестовали Николая Ивановича Вавилова, тем не менее 21 декабря пишет огромное письмо Молотову. Для другого человека это было бы самоубийством. Но он считал, что не может молчать, и ходатайствует за арестованных людей, как он их называет, «из большой группы без вины виноватых». Конгресс разрешают открыть.
Академик Иван Петрович Павлов среди ближайших помощников и учеников. Стоят слева направо: Осип Сергеевич Розенталь, Мария Капитоновна Петрова и Владимир Константинович Федоров, 1933 год. Фото: РИА НовостиЗа великих экспериментаторов! / Собак надо кормить, и хорошо кормить
– Но дальше происходит что-то невероятное. На открытии Конгресса в Кремле он произносит слова, которые удивили многих, если не сказать всех: «Вся моя жизнь состояла из экспериментов. Наше правительство – тоже экспериментатор, только несравненно более высокой категории. Я страстно желаю жить, чтобы увидеть победное завершение этого исторического социального эксперимента». Как это возможно? Ведь он говорил, что этот эксперимент обречён, что на терроре, на страхе, на репрессиях невозможно ничего сделать, что вы убиваете нацию, науку – и вдруг «победоносное завершение этого эксперимента». И он «рад, что правительство затеяло великий, трудный эксперимент, что оно так заботится о своих учёных, что они должны своими открытиями засвидетельствовать, что в них недаром вкладывают такие средства». Сказав всё это, он после бурных аплодисментов провозгласил тост за великих социальных экспериментаторов.
Конечно, это было подобно взрыву гранаты. Это заявление разлетелось по миру, оно бурно обсуждалось в зарубежной прессе, все терялись в догадках, почему произошла вот такая кардинальная метаморфоза в его политических взглядах. Одни говорили, что большевики запугали Ивана Петровича. Я думаю, что это абсолютно не так. Запугать этого бесстрашного, бескомпромиссного старика было невозможно. Во-первых, у него была «охранная грамота» от Ленина. А во-вторых, есть его письмо Ленину, в котором он пишет, что, когда произошла революция, ему было уже 68 лет, а учёный в состоянии сделать для науки всё главное где-то лет до 70. То есть даже если с ним расправятся, для науки он уже всё, что мог, сделал. Взять на испуг такого человека было нереально.
Другие говорили, что его подкупили. И это, конечно, тоже совершенно неправдоподобно. Даже в годы разрухи, когда его семья чуть ли не умирала с голода, он отказывался взять щедрый паёк, его не смогли подкупить этим сладким пирогом. Более того, он добился пайка и для своих сотрудников, а потом еще…
– А вот нам нужно здание, а нам нужны собаки.
– Ладно, будут у вас собаки…
– Так, нет, подождите, собак надо кормить, и хорошо кормить…
И в эти голодные 1920-е, когда страна бедствовала, лабораторным собакам выделили какие-то бешеные деньги на корм! То есть он всего добился! И чтобы его подкупили лично – это абсолютно невозможно.
Третьи говорили, что Павлов по своей политической наивности поддался их обману. В это я тоже не склонна верить, потому что кем-кем, а наивным человеком он не был. Он сразу чётко видел и понимал, что произошло в стране в октябре 17-го.
Но, как пишут современные исследователи, причина, скорее всего, в другом. Сотрудник Павлова, который работал в его лаборатории с 1923 года, Георгий Павлович Конради, считал, что всё объясняется его российским патриотизмом. Павлов говорил: «Я был, есть и останусь сыном Родины». И когда в 1930-е годы уже вроде как разруху преодолели, началась индустриализация, все эти Днепрогэсы, строительство заводов, наука стала бурно развиваться, Павлов решил, что всё-таки, видимо, это правительство что-то делает для своей родины, идёт какое-то движение вперёд, поэтому он и сказал такие слова.
Кроме того, в это время вышел проект первой советской Конституции. И, прочитав её, Павлов стал надеяться, что она знаменует «приближение зари демократической эры в СССР». Он сказал на собрании своих сотрудников в лаборатории: «Я хочу верить, что действительно происходит поворот к нормальному строю жизни». Вот такие изменения произошли в его взглядах.
Но я бы ещё не исключала, что он понимал, что эти слова необходимо сказать, чтобы вообще иметь право даже не свою жизнь сохранить, а и дальше хлопотать о сотрудниках, об арестованных и других людях, о чём-то просить правительство для продолжения своих работ. Может быть, это и заставило его выступить с такими словами.
Главные открытия академика Павлова
– Вы упомянули, что даже в тяжелейших условиях Павлов не переставал трудиться на научном фронте. Сейчас большинство людей ассоциирует Павлова с его собакой и с условными рефлексами, но этим его научный вклад не ограничивается. А какие наиболее существенные открытия Павлова вы могли бы выделить?
– Во-первых, он разработал методы экспериментирования на животных, так называемый хронический опыт. Он долго оттачивал свои хирургические навыки, полученные у Боткина, и научился выводить фистулы – специальные трубочки – из слюнной железы, из поджелудочной железы, из желудка. В результате не надо было каждый раз собачку убивать – можно было с ней долго работать в хроническом опыте, а это было очень важно.
Во-вторых, Павлов открыл регуляцию кровообращения, доказал наличие тройного нервного контроля в сердце. Это был важный этап его работы.
В-третьих, ему принадлежит учение о двух сигнальных системах. Он показал, что есть первая сигнальная система, её работу можно наблюдать у животных – это те самые безусловные рефлексы. И есть вторая сигнальная система, связанная с работой коры головного мозга, – это память, речь, обучение, эмоции...
Нобелевскую премию в 1904 году академик Павлов получил за свои исследования физиологии пищеварительной системы: он впервые доказал наличие нервной регуляции в деятельности всех этих желез, связанных с пищеварением.
Павлов сформулировал понятие условного рефлекса и многие годы работал, изучая условные рефлексы на собаках. И это известное каждому школьнику понятие «рефлекторная дуга» не было его изобретением, эту идею предложил ещё Декарт, хотя у него и нет данного термина. Ещё Павлов создал учение об анализаторах – о локализации функций в коре головного мозга и о системной работе больших полушарий. Это то, что можно кратко сказать о его вкладе в физиологию животных.
Гениальная редукция и научные альтернативы
– Однако что открытия Павлова дают нам теперь? Каково влияние его деятельности на последующую науку, какую роль его достижения играют в наше время?
– В 1950 году в Москве проходила так называемая Павловская сессия. Её роль была примерно такая, как роль сессии ВАСХНИЛ 1948 года под председательством Лысенко, которая завершила разгром генетики, начавшийся с ареста Н.И. Вавилова. Целью этой Павловской сессии была заявлена борьба с влиянием Запада на советскую физиологию и психиатрию. Это печальное событие было одним из звеньев политики Сталина по установлению идеологического контроля над научными исследованиями и, конечно, существенно отразилось на развитии нейрофизиологии.
Но потом, после этой сессии, в Москве был создан Институт высшей нервной деятельности Академии наук СССР, впоследствии переименованный в Институт высшей нервной деятельности и нейрофизиологии. Он существует и сейчас. Его первым директором был ученик Павлова Эзрас Асратович Асратян, который как раз на этой сессии был гонителем всех тех, кто якобы работал не в русле идей Павлова.
Что касается условного рефлекса, то он остаётся важным инструментом для изучения нейрофизиологических процессов, поскольку позволяет из сложных процессов поведения – неважно, говорим мы о животных или о человеке, – вычленить тот элемент, который можно объективно исследовать. То есть это такая редукция, упрощение, схема. В этом и был прорыв Павлова в физиологии. До него этого никто не делал. И на самых разных животных было показано, что можно выработать сотни разнообразных условных рефлексов.
Но что стоит за этой рефлекторной дугой? Каков тонкий механизм? Это неизвестно до сих пор. То есть этот метод не позволяет отвечать на подобные вопросы, стоящие перед современной нейрофизиологией, которая, конечно, работает совершенно по-другому после открытия синапсов, нейромедиаторов и прочего. Я бы рискнула сказать так: на сегодняшний день это в некотором роде путь в тупик. И открытие Павлова, очень значительное в начале XX века, сейчас, в веке XXI, скорее относится к истории науки. Хотя многие продолжают быть адептами идей Павлова.
– Другой известный физиолог Алексей Алексеевич Ухтомский, основатель одной из школ нейропсихологии, начинал свой путь в качестве священнослужителя и стал заниматься физиологией с целью подтверждения существования Бога. Были ли они лично знакомы и как соотносятся их научные подходы?
– Действительно, в 1922 году, после смерти известного профессора Николая Евгеньевича Введенского, Павлов рекомендовал его ученика Алексея Алексеевича Ухтомского быть заведующим кафедрой физиологии животных и человека в Петроградском университете, и Ухтомский занял этот пост. У них были прекрасные отношения. А после кончины Павлова Ухтомский выступил с траурной речью и опубликовал в «Ленинградской правде» статью под названием «Старейшина физиологии мира». Это было отсылкой к тому самому 15-му Конгрессу физиологов, на котором Павлову присвоили этот почётный титул.
Но если говорить о научных подходах, то идеи Павлова и Ухтомского значительно разошлись. Проблема в том, что Павлов физиологические выводы, тем более полученные на изучении пищеварения собак, необоснованно перенёс на психологию человека. А глубоко верующий Алексей Ухтомский, который в 1922 году принял тайный монашеский постриг с именем Алипий и потом был рукоположен в священника, стоял у истоков создания совершенно другой психофизиологии и концепции поведения. И для него смысл занятий наукой заключался в ином: показать, что человек – это не просто, как говорил Сеченов, «кожаный мешок, набитый рефлексами», а творение Божие.
