Из воспоминаний Михаила Городецкого (Киев):
«22 июня 1941 года я работал в ночной смене в токарном цеху. Где-то в полпятого утра раздался взрыв, в цеху разбило стёкла. А цех высокий, окна большущие – там и так дуло со всех сторон, а тут прямо ветер гуляет. Я не понял, в чём дело. Остановил станок, пошёл во двор, посмотрел – а там убитые лежат. Я спрашиваю: „Что случилось?ˮ. А люди все были на улице: „Война началась!ˮ. Вот эта первая бомба попала в инструментальный цех.
26 июня на заводе было комсомольское собрание, а я был комсомолец. И набирали добровольцев на фронт. Наш комсомольский вожак задал вопрос: „Кто пойдёт добровольцем?ˮ.
Я первый руку поднял, что я пойду.
Мне сразу дали расчёт и направили в военкомат. Пошёл в военкомат, оттуда меня направили на стадион „Динамоˮ. Там копали окопы, делали траншеи, учили стрелять из винтовки, бросать гранаты. Каждый день поступали люди, и каждый день кого-то забирали на фронт. Брали на фронт уже пожилых людей, из них формировали стрелковые роты.
Я там был недолго, потому что уже знал и винтовку, и автомат. А почему знал? До войны я ходил в кинотеатр на площади Артёма, там висела винтовка, и на стене было такое задание: «отгадай части винтовки». Я читал эти задания, любил это дело, хорошо знал и винтовку, и пулемёт.
Через четыре дня послали меня на реку Ирпень, там был мост. Село Екатериновка – это была последняя прифронтовая точка, дальше никто не мог пройти, только по пропускам. Рядом были бетонные доты, кусок такого дота с амбразурой и сейчас там стоит. Внутрь не пускали, я возле этого дота приспособился.
Капитан сказал мне: „Ты будешь пулемётчиком, первым номером, только иди, выкопай себе траншеюˮ. Я пошёл копать себе траншею, выкопал. Там ещё несколько человек организовали, дали мне второго номера. Но не успели мы и одного раза стрельнуть, как нас сняли с фронта как несовершеннолетних.
Немец в это время уже был в Пуще-Водице. Мы шли пешими на Киев, без оружия.
Пришли в Киев, пошли на Печёрск, чтобы взять винтовки, но там было закрыто, везде замки висели. Это за несколько суток до прихода немцев! Закрыли склады, а там винтовок полно было! И боеприпасы были, и всё остальное – всё было закрыто! Мы хотели сбить замок, к нам из склада вышел какой-то человек: „Вы не имеете права! Вас за это судить будут!ˮ. Не дали нам ни винтовок, ни патронов.
Разрушенный Киев в годы Великой отечественной войны. Фото: Wikimedia CommonsПотом мы расположились на Оболони, тогда эта местность называлась Наталка. Там домов не было, а был пустырь. Пришли туда, нам сказали: „Отдыхайтеˮ. Наутро всех подняли в шесть часов, дали обмундирование. Дали нашему старшему справку о том, что он сержант, командир пулемётного отделения. Стали раздавать нам пулемёты, винтовки. Но не всем – не хватало вооружения. Мне какой-то командир сказал: «Подожди, ты получишь пулемёт». Но ни пулемёта, ни винтовки так и не дали.
Пошли на Днепр, на Цепной мост, но через него уже пройти не могли, он был взорван. Нас повели на Подол, на железнодорожный мост имени Петровского, мы через него ночью перешли.
В Киеве один сержант дал мне винтовку СВТ на десять патронов. Ой, что Вам про неё сказать? Она плохо стреляла, такая ненадёжная была. Я даже снял нижнюю рубашку, разобрал её, всё почистил, закрыл её. Стали стрелять, а она у меня не стреляет. Очень неудачная была, её потом сняли с вооружения.
А сержант, который дал мне винтовку, говорит: „Я дальше не пойду, мне надо оставатьсяˮ. Многие члены партии оставались в подполье, и он ушёл с ними. А киевская милиция сначала с нами пошла. Прошли мы совсем немного, и тут милиционеры стали свои документы закапывать, снимать форму и убегать по домам. Предатели были кругом. Если бы не предательства, может быть, и победа была бы за нами раньше. Боже мой, а сколько призывников убегало домой! Поймают дезертира – расстреляют. А потом даже перестали их расстреливать. Кто рядом жил, тот и убегал.
* * *
Из воспоминаний Михаила Хорева, командира роты 360-й полка резерва Верховного командования:
«Для нас война началась уже 22 июня, мы тогда находились в лагерях, в 70 километрах от нашей границы, но о войне мы услышали только в 12 часов, когда по радио выступил Молотов, потому что немецкие диверсанты сумели нарушить нашу связь со штабом округа.
В лагере я был на должности заместителя командира батареи, и вот 22 июня меня после завтрака вызывает командир батареи и даёт мне указание провести соревнования по кроссу между взводами. Мы побежали три с половиной километра до озера. Добежали до финиша и получили команду: срочно вернуться. В 12.00 все собрались в полевом клубе и вот только тогда узнали о начале войны.
Германские войска вторгаются на территорию СССР. Фото: Wikimedia CommonsСобрали митинг, на котором выступали наши офицеры, солдаты. Надо сказать, в то время доктрина была выражена ещё Ворошиловым – малой кровью на территории противника, в таком вот ключе и выступали. Наш замполит закончил свое выступление призывом: „Да здравствует берлинское пиво!!!ˮ. Я никогда этого не забуду.
После митинга командир нашего полка, очень солидный полковник, таким зычным голос: „А теперь слушай мою команду – боевая тревога! Всем выйти в запасные районы сосредоточенияˮ.
К 14 часам боевые подразделения нашего полка, в том числе моя батарея, входившая в 1-й дивизион, которым командовал Герой Советского Союза капитан Большаков, вышли в запасные районы сосредоточения. А там кругом лес был, мы только вышли, начали маскировку и вдруг видим – над нами пролетели немецкие самолёты и начали бомбить наш лагерь, а там ещё тыловики находились, они не успели выйти. Мы только и видели, как наши палатки поднимаются и летят в воздух!
С началом темноты мы пошли вперед, а утром 24 июня развернулись на позициях и открыли огонь.
В течение целого месяца мы сдерживали противника, правда, отступая с рубежа на рубеж, а в середине июля немцам удалось окружить наш корпус. Тогда тяжёлый бой был, мне пришлось даже перейти на наблюдательный пункт, командир батареи был тяжело ранен, и там осталось два неопытных офицера. Но когда нас окружили, командир дивизиона приказал мне и командиру третьей батареи вернуться к огневикам, там основная масса людей и боевой части, а я, говорит, возглавлю взводы управления.
Я направился на огневые позиции, а немцы в это время как раз их бомбили. В результате, когда я прибыл, все были в траншеях, укрытые и потерь практически не понесли, только один младший лейтенант, командир второго взвода, с группой решил уйти из-под бомбёжки, и вроде того как самостоятельно выйти из окружения.
Когда бомбёжка прекратилась, я скомандовал: „По машинам!ˮ, чтобы ехать вперёд. Мы готовились к прорыву из окружения. (…) Мы решили обходным маршрутом по лесным дорогам выйти к своим. Так и поехали. По пути встретили медсанбат, четыре машины. Там легкораненых был целый взвод, а у меня у трактора прицеп был, и я их посадил в свой прицеп.
Остановились, когда у меня закончилась карта. У нас в колонне старший лейтенант-танкист был, мы к нему подошли, а он и говорит: „Лейтенант, у вас карта есть?ˮ. „Есть. Но она закончиласьˮ. И у него закончилась. Решили, раз дорога идёт на восток, то и нам туда.
Я замыкающим был, и вот только я подошёл к своему трактору, как по нам немцы открыли интенсивный огонь: мы в засаду попали. Правда, непонятно, почему они не стреляли, когда все командиры собрались на совещание. Мои легкораненые под прикрытием бронемашин побежали вперёд, а я остался с разведчиками и трактористом.
Смотрю, справа и слева к нам бегут немцы, некоторые мои солдаты уже подняли руки, немцы их шуруют, а у меня даже мысли не было сдаться в плен, я даже не представлял, что это такое. Я приказал разведчику: „Гранаты к бою!ˮ, и он по левой группе нанёс удар, а я по правой. Немцы залегли, и мы решили бежать. За мной два немца погнались: они по портупее поняли, что я командир и хотели меня захватить, но я физически крепким был и сумел обмануть их своими манёврами. Затаился, они пробежали мимо, а тут уже темнота наступила.
На другой день я вышел к широкому оврагу, который шёл на восток, и решил, что по нему наши выходили. Пошёл через него, и через какое-то время меня остановили: „Стой, кто идёт?!ˮ. Я представился. Оказалось, это остатки батальона прикрытия Ковалёва. И мой разведчик был там: он решил отвлечь на себя немцев, но они побежали за мной, а разведчик вышел на эти остатки. И вот с этим батальоном, 60 человек, прошлись рейдом по тылам врага, нападая на отдельные гарнизоны. Один раз мы захватили батарею, которая занималась огневой подготовкой. Смотрим, на опушке леса 4 орудия, и решили внезапно напасть на них из леса. Большинство перебили, ну, некоторые убежали. А в батальоне, кроме меня, ещё артиллеристы были, и я использовал все имеющиеся у меня снаряды по большому населённому пункту. Стреляли до тех пор, пока из этого населённого пункта в нашу сторону пошла колонна бронемашин. Тогда мы решили ретироваться. Мы взорвали эти орудия и начали отступать. Немцы нас преследовали, по-моему, дня полтора, а потом мы от них оторвались».
Колонна советских военнопленных и разбитый автомобиль ГАЗ-4 на улицах Минска. 2 июля 1941 года. Фото: Wikimedia Commons* * *
Из воспоминаний Якова Болюбаш, бойца РККА:
22 июня 1941 года во время обеда подняли по тревоге из столовой в казарму, выстроили на плацу и включили рупор. Прослушали выступление наркома иностранных дел СССР Вячеслава Михайловича Молотова, который рассказал о нападении Германии на нашу Родину. В тот же день нам выдали противогазы, то есть мы перешли на военное состояние. Тревожное ожидание тянулось до 5 июля 1941 года, когда наш учебный отряд ночью подняли по тревоге и направили в район станции Котлы Ленинградской области, которая находилась в нескольких десятках километров от города Кингисепп, где был расположен большой аэродром. В пути нас включили в состав специальной морской бригады, сформированной из личного состава ленинградских военно-морских училищ: Высшего военно-морского училища имени Михаила Васильевича Фрунзе, Высшего военно-морского инженерного училища имени Феликса Эдмундовича Дзержинского, Ленинградской военно-медицинской академии и нашего учебного отряда. Мою 10-ю роту подводного плавания зачислили в 4-й истребительный батальон по борьбе с парашютистами. Вооружили винтовками Мосина: больше ничего не было – ни пулемётов, ни автоматов, зато разрешили брать гранат вволю. Я напихал в сумку для противогаза несколько дополнительных гранат. При этом сам противогаз всё время с собой носил, команды выбрасывать их не было, а что-то предпринимать самостоятельно я не решался.
С парашютистами мы не сталкивались, но однажды всю ночь искали летчиков со сбитого «Хейнкеля». Но они, как сообщило потом немецкое радио, спрятались под мостом, по которому мы пробежали, а после добрались в свою часть. Вот что значит необстрелянные ребята, да и могли же командиры сказать: «Под мостом смотрите! Не пробегайте и смотрите». Но никто ничего не говорил.
В июле и августе 1941 года мы передвигались на запад и ночами рыли ходы сообщения, сооружали блиндажи и окопы. Грунт каменистый, рукавиц не было, поэтому вскоре ладони рук покрылись сплошными кровавыми мозолями и ссадинами. 20 августа 1941 года нам пришлось наблюдать за эстонцем, заготавливавшим сено. Рядом с ним стояла арба, запряжённая лошадью-битюгом. Это наводило на мысль, что мы находимся на границе с Эстонией. Потом опять пошли бесконечные марши. 28 августа 1941 года солнце было на закате, и, проделывая обходной маневр, мы вышли на какую-то дорогу. Впереди нас фронтом по бездорожью и полю мчались полные повозки с эвакуированным населением, с их лёгкими пожитками, а из близлежащего поселка немцы открыли по ним миномётный огонь. Были слышны проклятия и плач детей. Стало страшно. Наша колонна шла в походном строю по четыре человек в ряд и пела песню „Если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готов!ˮ. Меня всего трясло, орал слова во всю глотку.
К 23.00 мы подошли к какой-то деревенской церквушке. Названия населённого пункта точно не помню, но в памяти вертится Велькота. В последовавшем бою полегло очень много нашего брата. Нас отправили в ночную атаку, мы кричали: „Ура! За Родину! За Сталина!ˮ. Взвились ракеты на парашютах, высветившие всё поле боя и сплошную массу народа с винтовками наперевес, бегущую вперёд. Немцы открыли плотный кинжальный огонь трассирующими пулями из пулемётов, затем стали интенсивно бить миномёты. До сих пор страшно вспоминать. Я придерживался командира взвода старшего лейтенанта Галаганова. Думал про себя: „Будь что будет, куда он, туда и яˮ. Нас столпилось человек десять, всё отделение, и здесь проявилась наша неопытность – бежали кучей. Чёрт подери, разбежитесь на пять-десять метров друг от друга и так двигайтесь. Но опыта не было. Немцы видят, что мы атакуем кучами, и точно кидают снаряды и мины. Слышу, что где-то глухо упало, ракеты потухли, наступила темень. Впереди на земле вижу – тлеет огонёк папиросы. Мелькнула мысль: „Кто это ещё в такой обстановке может курить?!ˮ. В этот миг раздался сильнейший взрыв, меня приподняло, я упал навзничь, приземлился лицом вниз.
Слышу стоны, крики, зов: „Папочка! Мамочка! Родные, помогите, умираю, спасите!ˮ. А я жив? Сжимаю кулаки, чувствую в них силу – значит, жив. Но ладонь левой руки полна теплой крови. Подхватываюсь, чувствую, что по левому бедру также стекает кровь. Осколок засел во внутренней поверхности бедра и в ладони. Догоняю командира взвода, он спрашивает: „Ранен?ˮ. Подтверждаю, что ранен. В это время наши ребята подводят к нему старика – тот говорит, что рядом расположен блиндаж, большое сховище. Спускаемся туда, он слабо освещён фонарём „летучая мышьˮ и забит женщинами и детьми. Оказалось, что рядом находилась усадьба какого-то колхоза. Женщины с натянутыми лицами, на руках махонькие дети.
Мобилизация в Ленинграде летом 1941 года. Фото: Wikimedia CommonsКомандир по карте уточняет обстановку, и старик показывает расположение огневых точек противника. Мне делают перевязку, осколки в этих ранах ношу с собой до сих пор. Рассвело, товарищи из сарая ведут пленного немца. Подошла машина „скорой помощиˮ, меня и ещё несколько человек погрузили в неё и отвезли в полевой медсанбат, расположенный в 20 километрах в тылу около железной дороги на Кингисепп. Сделали перевязку, завели историю болезни с записью: „осколочное ранение правого глаза, множественные ранения мягких тканей обеих конечностей ног и левой кистиˮ.
* * *
Из воспоминаний Николая Осинцева, начальник штаба дивизиона 188-го зенитно-артиллерийского полка РККА:
«Война, конечно, не стала для нас полной неожиданностью. Ведь мы всё время, пока до этого служили, находились в полубоевой такой готовности. Но какая была обстановка в целом перед войной? Летом 1941 года, в её самом начале, мы стояли на огневых позициях вокруг Минска и частично выезжали на полигон для стрельбы. Бывает, съездим, стрельбы проведём, потом приедем в Минск и там опять на позиции становимся. Так что в казармах в то время мы почти и не жили: так всё время крутились. К тому времени, это было в мае 1941 года, наш 188-й зенитно-артиллерийский полк, в котором я был, считался такой солидной частью. Ведь он состоял из пяти дивизионов, а это шестьдесят штук орудийного состава. Орудия, как я уж сказал, первоначально были 37- и 76-миллиметровые. Но потом, уже перед самой войной, мы стали получать новые орудия – 85-миллиметровые. Кроме того, каждая батарея, имевшая уже своих четыре орудия, стала тогда получать ещё дополнительно по четыре орудия. Между тем транспорта для передвижения материальной части не хватало даже на то, чтобы переправить в нужное место основную её часть. Мы её должны были получить только в случае мобилизации.
20-го числа, а не 22-го, всех нас, кто оставался в городке, подняли по боевой тревоге. Мы заняли тогда боевые позиции вокруг Минска. А 22-го числа в 4 часа утра услышали звуки: бум-бум-бум-бум. Оказалось, что это немецкая авиация неожиданно налетела на наши аэродромы. Наши самолёты эти свои аэродромы не успели даже сменить и оставались все на своих местах. Их почти все уничтожили. Насколько мне известно, в первый день войны в приграничной полосе было уничтожено что-то около 200 наших самолётов. Почему мы их не смогли спасти? Потому что, как говорится, на это не было дано соответствующей команды. Аэродромы-то, конечно, были подготовлены для этого. Но так как команды не было, ни один из самолётов не перелетел: остались все на своих местах. Так их там и накрыли поэтому. В то время во всех приграничных округах Советского Союза сложилось такое положение, что никто сверху, ни правительство, ни министр обороны, не давали команды развернуться, выдвинуться на передовые позиции и что-то против немцев решительное предпринять.
Ну а дальше-то что было? Помню, с 23-го числа группа немецких самолётов по три, по шесть и по девять штук стали наносить удар по огневым позициям вокруг Минска, которые мы как раз в то время занимали. Мы, конечно, понесли в то время большие потери. Немцы побили у нас и орудия, и машины, и боеприпасы, и всё остальное. Но мы всё же кое-как привели себя в порядок после этого.
Кстати говоря, что мне запомнилось в первые дни войны, так это то, что 23-го числа у нас в Минске не вокзале поймали двух немецких шпионов, которые к нам были заброшены. До этого, пока перед нападением мы служили на границе, у нас и провокаций-то никаких не было. А тут, значит, шпионов нашли. Они были все одеты в нашу форму, и все, понимаете ли, полковниками нарядились. И как только одного этого полковника взяли, так по эмблемам на петлицах на чистую воду его и вывели. Так-то у него все обычно было. Ну полковник – и полковник. Нашивки были – те. А вот эмблемы артиллерийские оказались неправильными. Сразу определили, что форма не совсем та. По ней его и задержали. Он оказался шпионом. Выяснилось, что ночью их выбросили к нам на самолёте, и они, значит, за нами шпионили. Ну а что они делали? Они поступали следующим образом. Вот, скажем, если немецкий самолёт подходит к какому-то объекту, они пускают ракетницу, тем самым его освещая. То есть они освещали тот объект, который немцы собирались бомбить. Вот таких шпионов много было в то время.
Порт Таллина, 1 сентября 1941 года, после занятия его немецкими войсками. Фото: Wikimedia Commons24-го числа где-то часиков в 11 мы смотрим и видим следующее: идёт армада самолётов противника. Оказалось, это на большой высоте шли 42 немецких бомбардировщика, которые возвращались с бомбардировки Минска. Они шли туда с запада: бросили на город, значит, бомбы, и возвращались. Надо отметить, Минск в то время был деревянным городом, и поскольку немцы сбросили на него много зажигательных бомб, он, конечно, весь пылал в огне. Короче говоря, проехать через Минск сделалось уже невозможным. И мы все, значит, на окраинах вокруг Минска стояли. Так как у нас был малый калибр, мы не могли стрелять по авиации противника, – самолёты были вне зоны нашего действия. А тот полк, в котором я служил раньше, стрелял как раз по этим самолётам. Все наши же действия против самолётов не приносили нам никаких результатов: ни одного самолёта за это короткое время мы не сбили. Самолёты, бывает, отбомбятся, проходят, потом разворачиваются дальше и уходят обратно, а мы ничего им сделать не можем».
* * *
Из дневника ополченца П.П. Пшеничного (Москва):
«6 июля. Живу на казарменном положении в здании средней школы по Машкову переулку. Прибыли командиры – выпускники средних военных училищ, все молодёжь 20–23 лет. Здесь много сослуживцев – работников Наркомфина СССР, а также бывших работников других предприятий и учреждений района. Началась боевая подготовка – изучение уставов и наставлений. Затем откуда-то была извлечена старая винтовка системы «лебель», по которой ополченцы начали изучать материальную часть оружия. Период между 6–12 июля являлся организационным. Обнаружилось при этом много непродуманного, хаотичного, непонятного.
12 июля. В 17.00 последовала команда построить роты с вещами, при этом приказали быть налегке, не брать с собой много вещей. Потом из-за этой глупой команды мы начали страдать от холодных ночей, так как не взяли с собой пальто, шинели, плащи; страдали от грязи, так как не имели смены белья.
14 июля. Не доезжая Вязьмы, свернули с шоссе в ближайший кустарник, замаскировали автомашины... Чувствуется, что командование либо не знает твёрдо своего маршрута, либо заблудилось. Наконец наше движение началось опять на юго-запад, то есть в обратном направлении...
15 июля. Едем по Смоленской области, по населённым пунктам реки Днепр. Ночью разгрузились, устроили шалаши. Ночью же выстроили 150 человек ополченцев, и выяснилось, что только 30 человек умеют стрелять из винтовки...
16 июля. Начались земляные работы широкого масштаба по восточному берегу Днепра. Люди из наркоматов и канцелярий, не привыкшие к физическому труду, начали болеть, но постепенно втянулись в рытьё противотанковых рвов и траншей. Наблюдаем бесконечное движение людского потока на восток с имуществом и детьми на возах, а по обочинам дорог плетётся измученный и голодный скот из смоленских колхозов».
Продолжение следует
