Феминистские движения (metoo), движение в защиту афроамериканцев в США (black lives matter), конфликт России и Украины, конфликт России и Запада, понятые как попытки доказать своё достоинство, «встав с колен», отказавшись «быть чьим-то придатком», последние поправки в Конституцию, объявляющие примат национального права над международным, – все эти разнообразные сюжеты вписываются в общую проблему «уязвлённого достоинства» будь то отдельного человека, группы лиц или целого государства.
Точно так же, как некогда классовый подход, оценивающий мир сквозь призму уязвлённого достоинства и попрания прав, претендует на универсальность. Он определяет должное и в международных отношениях, и в базовых социальных взаимодействиях – скажем, в том, подадите ли вы руку женщине при выходе из машины. Более того, он обладает достаточной силой, чтобы влиять на поведение крайне уважаемых и замкнутых сообществ вроде научного. С некоторых пор статью энтомолога, основанную на исследовании насекомых, застывших в янтаре, могут не принять в уважаемый журнал, потому что янтарь был из Мьянмы, а в соответствующей стране, по мысли редакции, унижается человеческое достоинство тех, кто добывает этот камень.
Зато группа физиков получает грант на исследования в области «деколонизации науки»: чтобы узнать, как местное население (малые народности Севера) воспринимает свет, и сделать это восприятие «таким же ценным, как западная наука», «восстановив справедливость». Этическая проблематика завоёвывает всё новые рубежи, и разбираться, кто прав, а кто виноват, чьё достоинство стоит защищать в каждом конкретном случае, становится всё труднее. На этой неделе «Стол» посвятит серию материалов разговорам о достоинстве человека и том, как мы его храним и защищаем. Наш первый материал – размышление декана богословского факультета СФИ, автора курса по христианской этике Давида Гзгзяна о том, как христианину ориентироваться в новом мире «оскорблённого достоинства».
Давид Гзгзян:
– Как реагировать на происходящее христианину? Все мои размышления будут звучать отвлечённо, пока мы не разберёмся, собственно, с субъектом реакции. Ученик Христа небезосновательно претендует на абсолютную адекватность своей оптики: Божество и человечество соединились во Христе, а значит, через Христа явилось то, что человеку действительно свойственно, – способность жить и действовать по любви, наполняющей бытие самого Бога, Которому через жертвенный пример Христа и мы способны уподобиться. Если мы реагируем на мир во Христе, то мы реагируем на него правильно, то есть по-божески.
Но всё это очень тонкая мистика. Опыт, соответствующий этому Откровению, аккумулируется среди людей, готовых долго и вместе жить по Евангелию: учиться друг другу доверять, смотреть друг на друга «во Христе», следовать Его слову. Я произношу эти слова и поневоле чувствую, что речь идёт о таком христианстве, которое нашему миру неведомо или уж, во всяком случае, неведомо массовым образом. Поэтому мы, в сущности, не знаем, что такое реакция христианина: перед глазами слишком мало её подлинных примеров, и часто то, что ею называется, на деле оказывается неправдой.
Таким образом, сформулировать «реакцию христианина» как строку из учебника не получится. Но очень много сложностей и с тем, на что мы реагируем. Речь, как правило, идёт о проблемах, которые копились веками. Я себе с трудом представляю вменяемого человека, который будет отстаивать верховенство мужчин над женщинами. Но мне также кажется, что вменяемый человек должен видеть фундаментальное начало, присутствующее в самом наличии мужского и женского полов. Это начало искажается, женщины, бесспорно, подвергались насилию в истории (в США известны законы, позволяющие бить жён ремнём (Лос-Анжелес, Калифорния) и даже палкой (Алабама, округ Джаспер), если только её толщина не превышает толщины мужниного большого пальца, причём они формально не отменены до сих пор), но отношения полов не сводятся к доминированию и подчинению. Защита от насилия должна быть, но на одном только соблюдении прав и даже уважении достоинства невозможно выстроить отношений, претендующих на личностный интерес и глубину, а страдают люди в цивилизованном мире больше всего от непонятости и невостребованности своего «я». Харассмент – дурное дело, но волна «me too», боюсь, способствует не сближению, а ещё большему отчуждению.
Проблема в том, что я плохо представляю себе человека, с которым о таких сюжетах, да ещё на волне очередной поддержки чьих-либо прав, можно было бы разговаривать. Чтобы произнести какое-то слово, нужно тридцать раз оговориться: что ты противник и непристойного «абьюзмента», и тем более отвратительного «харассмента», что ты признаёшь равные права всех полов, рас и так далее – и с каждой новой оговоркой будешь чувствовать, как интерес к тебе пропадает. Ты всё хочешь сказать «но» – и боишься, ведь понятно: если произнести это «но», собеседники тут же уличат тебя в желании что-то нехорошее латентно оправдать, а вовсе не в намерении углубиться и сказать нечто по существу. Что делать с таким плоским общением?
Я понимаю, что и оно возникло не на пустом месте. Люди хотят простоты и ясности, потому что подозревают: в сложных, замысловатых фразах таится подвох, с их помощью «протаскивается» какое-то правовое неравенство и угнетение. Поэтому сегодня рассуждения, подобные тем, что вёл Бердяев в «Философии неравенства», абсолютно не востребованы. Они даже не вызовут скандал: их просто замолчат, потому что нет пространства, где возможны тонкие настройки. Мы живём не в мире тонких настроек и нюансов, мы живём в мире упрощений. Об этом замечательно говорил Сергей Сергеевич Аверинцев, сетуя, что мы живём в мире, в котором утратили актуальность такие знаки препинания, как точка с запятой, например. Больше нет места сложным мыслительным конструкциям, антиномиям или парадоксам. Чтобы не допустить реабилитации чего-то недостойного, надо, оказывается, говорить рублеными простыми предложениями, поскорее ставить точку. Но ведь так блокируется возможность актуализации нюансов...
На самом деле, нельзя просто так взять и отменить репрессивное отношение одних к другим. Требуется выстроить контуры новой морали, новой общественной этики. Они могут быть разными: совсем примитивными или глубокими и сложными, требующими солидной культуры понимания и поведения. Я вот думаю: ведь и раньше, помогая сойти женщине с подножки электрички, кто-то из достойных мужчин руководствовался вовсе не желанием заявить о своем превосходстве и даже не соображениями нужды (она и сама благополучно спрыгнет). А чем? Может быть, пришло время вспомнить название этому внутреннему движению в человеке? Я не вижу, чтобы ему оставалось место в новом мире без запятых, тире и многоточий.
Почему так получается? Думаю, потому что мы не дотягиваем до высоты настоящих этических задач, оставаясь на плоскости. Люди начинают бороться за собственные права и достоинство, потому что у них «накипело», потому что они годами это в себе копили, а теперь под давлением социальных обстоятельств решили распрямиться… в общем, очень редко истоком борьбы является действительное покаяние в смысле «перемены ума», духовного усилия. На такие коллективные события человеческие сообщества часто не способны, потому что они требуют высокой степени договороспособности, солидарности, взаимодействия. Но люди, увы, склонны действовать очень простыми доступными методами, то есть поверхностно – без того, чтобы вникать в суть и прилагать духовное усилие. И в этом смысле мы, конечно, бегаем по кругу: продолжаем всю ту же историю, связанную с потерей чувства сообразности человека Богу, достоинства в его христианском смысле, то есть способности дарить надежду, веру и любовь. Понятно также, что с христиан здесь особый спрос: если сам мир очевидным образом нуждается в обновлённой и углублённой этике – время свидетельствовать о нашем опыте человечности, открытом во Христе.
