«Стол» публикует пересказ лекции из цикла «Проблемы христианской этики», прочитанной кандидатом филологических наук Давидом Гзгзяном в Свято-Филаретовском православно-христианском институте. Брак или безбрачие?
Давид Гзгзян. Фото: СФИЦерковь в своей истории примерно с V века знает только одну альтернативу: или семья, или монашество. Не семья и безбрачие, а именно семья и монашество. Практика целибата, не совмещённого с принятием монашеских обетов, утрачена достаточно давно. В других известных духовных традициях мы наблюдаем практически то же самое. Причём если в христианстве существует равночестное отношение к браку и безбрачию (при необходимом признании, однако, пути безбрачия превосходнейшим), то во всех других практиках мы наблюдаем очевидные перекосы. Например, в индуизме очевидно: если человек занят серьёзным делом, какой там брак! То есть духовное с браком совмещается очень тяжело. В буддизме, в принципе, тоже: если ты не можешь, то давай, но очевидное несовершенство этого пути там никто не скрывает. В конфуцианстве наоборот, поскольку это очень социально ориентированное учение. Какое ещё безбрачие? В Поднебесной не нуждаются в каких-то подозрительных бобылях и бобылках, которые непонятно чем заняты. Как они будут почитать предков? Они же сами должны продолжать эту преемственность. В даосизме наоборот: даос и брак – это даже как-то смешновато, даосизм – достаточно эзотерическое движение. В исламе, почти как в конфуцианстве, какие-то там монашествующие никогда особенного почтения не вызывали. И уж тем более никому бы не пришло в голову учиться у них правде жизни. Добропорядочная жизнь – это семья, хороший дом и так далее. Есть там, конечно, радикалы (суфии, например). Но они всегда воспринимались как маргиналы, то есть считалось, что они, конечно, люди духовные, но тёмное это дело. Путь безбрачия – изначально жертвенный путь. А путь брака – он ещё неизвестно, какой будет. Предполагается, что в нём тоже это должно быть, если он христианский. Но продиктовать какие-то обязательства христианам, даже тем, которые вступают в брак, достаточно сложно, если вообще возможно. На пути безбрачия, если человек на него вступил, он уже слишком многим пожертвовал, потому что отказ от брака – это жертва. Но и этот жертвенный путь может не увенчаться большим успехом. Вступление в брак, конечно, тоже предполагает некоторую жертвенность, но она не христианского характера. Когда человек себя ограничивает тем, что по крайней мере не может прелюбодействовать, это тоже жертва, но жертва на уровне раннего Ветхого завета. Ветхозаветный человек понимал лучше других, что вступление в брак, создание семьи, в особенности в тех условиях, чревато для христианских перспектив. Потому что слишком велико давление «плотских» обстоятельств. Человек безбрачный существенно свободнее: он принадлежит только себе и Богу. Понятно, он почитает родителей, но у него нет других обязанностей, а в браке они есть.
Фреска Пьетро Перуджино «Обручение Девы Марии». Фото: Musée des Beaux-Arts de CaenЗачем христианин вступает в брак? К знакомому мне священнику приходит пара молодая, неопытная. Выросли в церковной среде. Так вот они на совершенно, казалось бы, естественный вопрос: зачем вы решили вступить в брак, – дали бронебойный абсолютно христианский по форме ответ: «Ну как зачем? Чтобы служить Богу и Церкви». Батюшке стоило диких усилий сдержать пароксизм хохота в ответ, потому что звучит это крайне нелепо. Может ли человек жениться или выходить замуж так, чтобы первое намерение у него было служить Богу и Церкви? Возможно, я окончательно разуверился в человеке и ничего не понимаю, но мне кажется, что первенствующим желанием здесь это быть не может. При том что желание это может быть достаточно высоким, благородным, чистым, но оно замкнуто в лучшем случае на этих двоих, в худшем и даже среднем случае – на себя, а уже потом на двоих. Когда исходный мотив такой, то для христианского содержания дальнейшего жизненного пути уже самим этим фактом создаётся проблемная ситуация. В браке приходится иметь дело с совмещением внешне несовместимых вещей. Если речь идёт о подлинной любви, угодной Богу, то это жизнь не ради себя, а ради другого. Торжество любви, конечно, выражается в том, что любящий переживает экстаз любви. Но он не ради экстаза любит. Любовь не может быть «ради». Одновременно брак предполагает необходимое присутствие эгоистического интереса, никто из нас от этого не свободен, потому что мы носители падшей природы.
Гравюра К. Вагнера по рисунку Е. М. Корнеева "Русская свадьба". Фото: из истории русской графики начала 19 векаМожно ли воспитать христианина? Некоторые христиане считают, что брак – это тоже служение Богу, которое, в частности, заключается в воспитании детей. Допустим, это так. Но как в таком случае контролировать этот процесс? Откуда ты знаешь, что у тебя получится? Что для тебя будет означать это самое служение? Даже воспитать достойного члена народа Божьего в ветхозаветном смысле была настолько непростая задача, что у благочестивой матери мог вырасти глупый сын. Упрекать в этом родителей сложно. По крайней мере в Книге Премудрости мы не найдём упрёка. Там говорится, что это стыд, сокрушение, позор, это несчастье. Тяжело жить родителю с сознанием, что его кровиночка – богохульник, кощунник. Какое тут служение? Если в этом служение, значит от того, что твой сын вырос глупым, ты оказываешься совершенно несостоятельным. Но ветхозаветная премудрость куда более щадящим образом относится к человеку. И таких выводов не заставляет делать. Если у одних и тех же родителей двое выросли достойными людьми, а третий – дурак, то кто виноват? Родители? Они могут себе этого не простить никогда, они видят в этом свою вину и могут объективно не ошибаться: да, тут дали маху. Но где основания для того, чтобы предвидеть подобные ошибки? И поэтому объявлять главным своим служением чадородие, ссылаться апостола Павла, не договаривая до конца известную цитату («[Жена,] впрочем, спасётся через чадородие, если пребудет в вере и любви и в святости с целомудрием» – прим. ред.), – это неправильно. Такого спасения, вообще говоря, у человека нет. Никто не оправдывается фактом производства потомства. И даже если потомство вышло удачным, не надо приписывать заслуги себе.
Картина Рембрандта "Возвращение блудного сына". Фото: ЭрмитажБлагочестивый родитель, делающий всё необходимое для воспитания своего чада, – это из реальности Ветхого завета. Там можно просчитать усилия достаточно явно – усилия, необходимые для воспитания достойного члена общества. Просто нормального, с которым можно иметь дело. Это вряд ли специфически христианские качества. Они неотъемлемы от христианина, но не они делают человека христианином. Хотя в Царстве Божьем не женятся и замуж не выходят, всё-таки опыт любви, открытости, самопреодоления, жертвы ради другого там не может пропасть. Поэтому опыт брака в Царстве Небесном в каком-то виде можно предположить, а вот опыт семьи – нет. Потому что семья это – удел только «ущербных» людей, то есть тех, у кого есть некий ущерб, недостача, связанная с одиночеством. Отличие брака от семьи в том, что в семье нет эсхатологического, а в браке оно должно быть. Семью, впрочем, можно воцерковить, считать частью церкви – и в этом смысле она будет «малой церковью». У нас же происходит строго наоборот: семья становится самодостаточной церковной единицей, объявляемой «малой церковью». Но отрывать семью от церкви неправильно.
Фрагмент иконы "Изгнание Адама и Евы из рая". Фото: Государственный музей истории религииЗачем мужчинам женские гормоны? Каждый человек – носитель неравновесного соотношения мужского и женского. Это теперь даже чуть ли не физиологически подтверждается. Мужчина с исключительно мужским гормональным составом – это чистая аномалия, откровенный гомосексуал, который по природе будет ориентирован только на гипермускулинный облик. То же и у женщин, правда, встречается это реже. Таким образом, даже на гормональном уровне мы все – очень хрупкое равновесие мужского и женского. Равновесие, но не равноправие. Конечно, у мужчин больше мужского, у женщин – женского. Но мужское может существовать только относительно женского, и наоборот. Точно так же и в духовной сфере: нельзя представить себе женщину в чистом виде и мужчину в чистом виде – они друг другу будут не нужны. Можно предположить, что в браке женское в женщине «общается» с женским в мужчине и достигает своей полноты, а мужское, соответственно, с мужским. Сейчас уже есть опыт длительного наблюдения за гомосексуальными парами. Удивительное дело: люди в них зациклены на себе существенно больше, чем гетеросексуалы. То есть никакой самоотдачи, жертвы ради другого тут в принципе не наблюдается, и в этом смысле какое-то устраивающее друг друга партнёрство там представить можно, а вот единство, союз – особенно не получается. И мужчина, и женщина поставлены на то, чтобы своим союзом воспроизводить в себе те качества, которые делают человека похожим на Бога. В тексте Библии в первой главе книги Бытия рассуждение об образе Божьем следует прямо за стихами о сотворении мужчины и женщины именно как начал. То есть этот священный союз мужеского и женского – символ двоякой взаимной открытости – создаёт духовное основание для того, чтобы человек мог быть похожим на Бога. При всём том, что в Боге нет мужского и женского. Брак может быть источником вдохновения как раз своей компенсаторной и стимулирующей функцией. Брак может убедить человека в том, что его ущербность очевидным образом компенсирована: вот плоть от плоти моей и кость от кости моей, вот моё «я», хотя и совсем другое «я», человек торжествует, оттого что его стало существенно больше. Брак может всё это дать, но ценой существенного напряжения. Здесь не должно быть путаницы между данностью и заданностью. А у нас стереотип: люди венчались – значит, оно уже есть.
