Говоря об отношении Православной церкви к смертной казни, надо внимательнее присмотреться к сокровищам её предания – и к соборным документам, и к лучшим представителям церкви, не только клирикам и прославленным святым.
«Социальная доктрина» Константинопольского патриархата в вопросе смертной казни высказывается более определённо, чем патриархата Московского, утверждая, что смертные приговоры «нельзя рассматривать как добродетельную или даже терпимую практику».
«Простой исторический факт состоит в том, что самые первые христиане – те, чьи общины напрямую вышли из Церкви Апостолов, – более или менее повсеместно были убеждены, что заповедь Христа не судить других представляла собой нечто большее, нежели запрещение частных предубеждений, – гласит “Доктрина” Константинопольской церкви. – Это засвидетельствовано в первых христианских текстах послеапостольского периода. Святой Иустин Мученик уверял, что христианин скорее умрёт, чем отнимет чью-то жизнь, даже в случае законного смертного приговора. Согласно “Апостольскому Преданию”, традиционно приписываемому Ипполиту Римскому, никто из тех, кто намеревался стать воином, не мог быть принят в церковь, тогда как тем, кто на момент обращения уже служил в армии, запрещалось приводить в исполнение даже законный смертный приговор. Арнобий ясно заявил, что христиане вообще не должны выносить смертный приговор, даже если он вполне заслужен. Афинагор утверждал, что умерщвление даже тех, кто виновен в тяжких преступлениях, должно быть противно христианам, поскольку они обязаны рассматривать всякое убийство человека как осквернение души. Минуций Феликс, святой Киприан Карфагенский и Тертуллиан полагали само собой разумеющимся, что в христианском представлении невинные никогда не могут убивать виновных. Согласно Лактанцию, христианин не может ни убить справедливо осуждённого преступника, ни даже обвинить другого человека в тяжком преступлении. Величайшие отцы Церкви последовательно выступали против применения закона в полном объёме – отчасти потому, что смертная казнь представляет собой узурпацию роли Бога как справедливого Cудии, а отчасти оттого, что она лишает преступника возможности раскаяться».
Иустин Мученик, священномученик Ипполит Римский, священномученик Киприан Карфагенский. Фото: церковь святителя Николая монастыря Ставроникита, Афон / серафим.рф / Собрание В. Н. Набокова-АлексееваПо этому документу видно, как поменялось отношение к казни внутри православия за тысячу лет. Можно вспомнить, как константинопольские епископы, апеллируя как раз к канонам «Кормчей книги» или «Номоканону», рекомендовали великому князю Владимиру, отменившему смертную казнь после крещения Руси, брать пример наказания больших преступников с византийской правовой системы: «Достоит тебе, княже, казнити разбойники». На что Владимир им ответил с неудовольствием: «Боюся греха!». «Ты от Бога поставлен на казнь злых людей», – настаивали греки, и применение смертной казни за разбой на какое-то время вернулось, но князь Владимир снова отменил её, восстановив русскую практику денежных пеней.
Кажется, самое очевидное, что не хотят видеть в смертной казни её адепты, – то, что это убийство, с какой стороны ни посмотри: будь она месть или социальная педагогика. «Смертная казнь есть убийство как таковое, абсолютное убийство, то есть принципиальное отрицание коренного нравственного отношения к человеку», – писал философ Владимир Соловьёв, считавший что это «последний оплот варварского уголовного права в современной жизни». «Смертная казнь есть древний инстинкт кровавой мести и человеческих жертвоприношений, принявший цивилизованные государственно-правовые формы, – продолжает христианскую мысль Владимира Соловьёва другой русский православный философ Николай Бердяев. – Убивающим является целый народ, требующий смертную казнь, одобряющий её. В смертной казни мы имеем самый яркий пример перехода государства за допустимые пределы, ибо жизнь человеческая не принадлежит государству, она принадлежит Богу».
Цинично выдавать убийство за дело любви к людям, считал собеседник и соратник Бердяева по Русскому студенческому христианскому движению и Братству Святой Софии богослов и праведник отец Сергий Булгаков. «Всякое убийство есть дело ненависти, – писал он в своей статье “О смертной казни”. – Не может быть, чтобы человек убивал человека из любви к нему. Смертная казнь есть один из самых ужасных видов убийств, потому что она есть холодное, расчётливое, сознательное, принципиальное убийство – убийство без всякого аффекта, без всякой страсти, без всякой цели; убийство ради убийства. И в этом главный её грех и ужас».
Смертная казнь – явление не только негуманное, дело здесь не только в лишении человека жизни, но и в том, что у человека отнимают надежду – один из трёх величайших даров Божьих, писал переживший вынесение смертного приговора и даже начало его исполнения гениальный и святой Фёдор Достоевский. «Что же с душой в эту минуту делается, до каких судорог её доводят? – говорит князь Лев Николаевич Мышкин в романе “Идиот”. – Надругательство над душой, больше ничего! Сказано: “Не убий”, так за то, что он убил, и его убивать? Нет, это нельзя».
«Убивать за убийство несоразмерно большее наказание, чем самое преступление, – продолжает Достоевский устами своего героя. – Убийство по приговору несоразмерно ужаснее, чем убийство разбойничье. Тот, кого убивают разбойники, режут ночью, в лесу, или как-нибудь, непременно ещё надеется, что спасётся, до самого последнего мгновения. Примеры бывали, что уж горло перерезано, а он ещё надеется, или бежит, или просит. А тут всю эту последнюю надежду, с которою умирать в десять раз легче, отнимают наверно; тут приговор, и в том, что наверно не избегнешь, вся ужасная-то мука и сидит, и сильнее этой муки нет на свете».
Черновые записи Ф. М. Достоевского к роману «Идиот», портрет князя Мышкина. Фото: РГАЛИСамой вершине «русской идеи», тому чем живы дух и душа русского народа, глубоко чужда смертная казнь, считал Николай Бердяев, писавший, что одной из наших характерных черт остаётся человечность. «Лучшие русские люди в верхнем культурном слое и в народе не выносят смертной казни и жестоких наказаний, жалеют преступника. У них нет западного культа холодной справедливости. Человек для них выше принципа собственности, и это определяет русскую социальную мораль. Жалость к падшим, к униженным и оскорбленным, сострадательность – очень русские черты».
Кстати, когда патриарх говорит о том, что «Господь Иисус Христос смертную казнь не осуждал, хотя Сам незаслуженно претерпел смертную казнь», он упускает сюжет из Евангелия от Иоанна, который, правда, некоторые толкователи считают поздней вставкой III века. Христос, поставленный перед вопросом, что делать с женщиной, взятой в прелюбодеянии, за которое по Закону полагалось побивать камнями, не говорит «казнить нельзя», но останавливает казнь с властью, предлагая её исполнить тем, кто считает себя вправе это сделать. И никто не посмел. Вспоминается, как ровно пятнадцать лет назад, в ноябре 2009 года, этот же вопрос двухтысячелетней давности вновь был поставлен в программе Александра Гордона «Непростой разговор».
«Смертная казнь – это апофеоз, это вопрос последний, предельный: имеем ли мы право вообще убивать? – говорит основатель Свято-Филаретовского института, духовный попечитель Преображенского братства священник Георгий Кочетков. – Преступлений огромное количество было, есть и будет. Это константа, нельзя быть идеалистом. И преступления могут быть очень тяжкие, страшные, ужасные. Невместимые, непомерные. Нечеловеческие, даже не зверские, а хуже. Демонические. Инфернальные. Но имеем ли мы право выносить смертный приговор кому бы то ни было? И имеем ли право его исполнять? Кто может выносить, кто может исполнять? Вот для меня главный вопрос. Я считаю, что мы потеряли такое право. Даже если какое-то имели в силу необходимых условий существования государства, разных обстоятельств. Сейчас это право потеряно. Потеряно всеми».
