Карельский историк Юрий Дмитриев, открывший места массовых расстрелов на северо-западе России, осужден по обвинению в действиях сексуального характера в отношении своей приемной дочери и осужден на 3,5 года колонии строгого режима. Этот приговор намного мягче запрошенных прокуратурой 15 лет, которые фактически означали бы смертный приговор. На свободу, с учетом времени, уже проведенного в СИЗО, Дмитриев сможет выйти уже в конце осени. Тысячи людей, среди которых известные деятели науки и культуры, уверены, что историка преследуют за многолетнюю работу по восстановлению памяти о жертвах репрессий.
– Как вы прокомментируете сам этот приговор, который сегодня был вынесен Петрозаводским городским судом Юрию Дмитриеву – 3,5 года колонии?
– Я думаю, всем ясно, что, с одной стороны, могло быть хуже. Ранее затребованный прокурором совсем драконовский срок – 15 лет – всем давал понять, что машина работает не просто так, что Юрия Дмитриева не отпустят. Никто не сомневался. Какие будут последствия этого приговора – посмотрим. Пенитенциарная система у нас крайне специфическая, она наследница «лучших достижений» ГУЛАГа, поэтому надеяться на что-то приличное здесь невозможно. И 3,5 года могут быть смертельны для человека. Сейчас, с учетом того, что он уже отсидел, осталось 4 месяца, но здесь может и недели хватить, чтобы человека уничтожить. Это всем известно. Тем более при таких уголовных статьях, которые сейчас применены к Юрию Дмитриеву. Поэтому, с одной стороны, вроде бы можно немножко вздохнуть, сказать «Слава Богу!», потому что действительно могло быть хуже. С другой стороны, хорошим такой исход тоже не назовешь. Считать, что суд объективен, никаких оснований нет. Тем более когда сам пострадавший говорит о невиновности обвиняемого, то все-таки это что-то значит. Но все наши суды вот уже сто лет показывают качество своей работы, и какие-то более-менее человеческие, справедливые решения бывают только в виде исключений, подтверждающих правило. Совершенно ясно, что мы имеем дело с социально опасным явлением. Я не хочу рассматривать весь этот процесс как политический. Я смотрю на это, скорее, как на национальное, народное и общественное явление.
Мы в нашем Преображенском братстве сочувствуем Юрию Дмитриеву. Я его знаю совсем недолго – мы встречались только на одной конференции, но он на меня произвел впечатление человека, который за то, что он делает, отвечает своей совестью, отвечает своим разумом, отвечает своей верой. Поэтому я хочу сказать Юрию Дмитриеву, что буду молиться за него как за человека страдающего, даже невинно страдающего, то есть причастного к страданиям Христовым, я в этом не сомневаюсь.
Мы будем каждый лично поддерживать в своей молитве Юрия Дмитриева, потому что то, что он делал, важно для всех. Он восстанавливал историческую память, историческую справедливость. Он не выступал как политический деятель. Конечно, я не хочу сказать, что если человек поступает как политический деятель, то он уже обязательно преступник. Нет. Но всё-таки политическая деятельность в нашей стране носит очень особый, специфический характер. И среди наших политиков почти не найти людей, которым можно было бы сказать, что они делают Божье дело, что они способствуют возрождению нашего народа, нашей страны, нашей церкви и каждого человека. За невинного страдальца будем молиться.
– Кто-то назвал происходящее своего рода антропологическим экспериментом – над подсудимыми, над судьями, которые такие приговоры выносят, прокурорами, над народом, который вынужден как-то реагировать или не реагировать на то, что происходит. Вы можете согласиться с такой оценкой? Если да, то что этот эксперимент говорит о нас, о нашем обществе?
– Это эксперимент с большой седой бородой. У нас с 1917 года сплошные эксперименты. На самом деле это уже давно не эксперимент, а антропологическая катастрофа и геноцид русского народа. Мы не обретаем уверенности, что правда и справедливость хоть когда-то где-то могут победить в нашей стране, если у тебя нет больших связей, или большого мешка денег, или очень длинных рук в области СМИ.
– Само дело Дмитриева и приговор – что это за послание обществу? Должна и может ли церковь откликнуться на это? Если может, то как?
– Думаю, что я имею отношение к Церкви Христовой, а насколько – это один Господь знает. Поэтому я как священник говорю то, что, мне кажется, могла бы сказать вся наша церковь. Тем более что Юрий Дмитриев православный верующий человек, то есть член Церкви, он наш брат во Христе. Мы за него переживаем, поскольку понимаем, что происходит.
Это, конечно, послание со стороны каких-то социально-политических кругов о том, что нельзя никуда лезть. Никакой правды, истины – ничего больше того, что вам дается СМИ, не требуйте, не ищите, не открывайте, не объясняйте, не делайте выводов и так далее. Это очень серьезно и вполне в русле всего того, что было в нашей стране последние сто лет. Но для нас важно, что это все продолжается. Значит, наш постсоветский период больше советский, чем пост-. Вот что важно, мне кажется.
Я не хочу делать какие-то политические заявления, я считаю, что это не мое дело. Да, надо отдать должное тем, кто заступается за Юрия Дмитриева. Многие из них движимы состраданием, желанием торжества правды и сочувствием к тому делу, которое он делает, а вовсе не политическими мотивами. Общество меняется не средствами политики, в первую очередь, и не через борьбу за власть, а через возрождение человека, пробуждение его памяти и оживление совести, через просвещение, восстановление доверия и добрых связей между людьми. Может, за сто лет забылось, что Церковь существует именно для этого. И надо молиться за невинно страдающих, понимая, что они причастники Христовых страданий. Надо молиться за правду, за справедливость, за возрождение нашего народа, нашей церкви, нашей страны и за покаяние. За покаяние тех, кто отходит от слова правды и милости, от слова истины, от того призвания к возрождению нашей земли, которое, мы ощущаем, дано нам Богом. Всем нам!
