Безусловно, что любое государство, обещая гражданам неприкосновенность их частной жизни, стремится эту жизнь контролировать, поскольку из недр этого частного, укрытого от глаз государства бытия может вылезти гидра заговора, революции или чего-нибудь иного, угрожающего стабильности. Однако масштабы и методы этого контроля могут быть разными: одно дело – мониторить газеты и социальные сети; другое – покрыть страну сетью осведомителей. О том переломе, который произошёл в сфере государственного политического контроля в 1917–1918 годах, и о тех последствиях, которые он имел для этических норм народа и общества, весьма красноречиво говорит эта книга.
Книга «Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928». Фото: издательство НЛОНаблюдение 1. Доносительство
И до революции в России было Охранное отделение и при нём штат осведомителей – филеров. Были, видимо, люди, которые сотрудничали с охранкой и по вдохновению, и по принуждению. Но никому не приходило в голову превратить в доносителей (осведомителей) всё население страны. В советской России санитарка доносила на врача, сосед на соседа, даже жена – на мужа (по мнению Мариэтты Чудаковой, осведомителем была последняя жена Михаила Булгакова, и именно её сотрудничество с органами было ценой свободы писателя). В результате даже в церкви мрачно шутили: «Если собраны двое или трое, то один между ними стукач». Перед уездными уполномоченными ОГПУ уже в 1920-е годы была поставлена задача иметь секретных информаторов «по одному на каждое самое мелкое учреждение и предприятие» в городах и «по одному на каждую волость и крупное село в деревне». Поскольку обеспечить деревню постоянными осведомителями было сложнее, чем город, советские филеры (переименованные в разведчиков) отправлялись в сёла собирать информацию под видом мелких торговцев и монахов.
Михаил и Елена Булгаковы. Фото: Музей Михаила Булгакова / russiainphoto.ruЧто заставляло людей становиться добровольными или штатными осведомителями?
- Тезис о «значительном усилении активности» различных антисоветских элементов, советская истерия поиска врага. Граждане проявляли революционную бдительность, обнаруживая шпионов, врагов, предателей среди своих соотечественников, как это точно описано в рассказе А.И. Солженицына «Случай на станции Кочетовка».
- Выгода, возможность убрать конкурентов по службе, освободить жилплощадь, получить денежное вознаграждение в голодные годы, но иногда и мысль о том, что можно взять удар на себя, купить такой ценой благополучие ближних.
- Страх! Со временем именно этот аргумент звучал всё сильнее и сильнее, а сотрудники аппарата политического контроля научались его всесторонне использовать. Оставим в стороне 30-е годы, когда ценой доноса (недоноса) была собственная жизнь и жизнь родных. Система работала на тех же основаниях и в 50-е, 60-е, 70-е годы… В актуальной памяти людей старшего (и только ли старшего!) поколения вызовы на собеседования, от которых невозможно уклониться, и тяжёлые разговоры о том, что священника лишат регистрации, что студента выгонят из института, что учёному не дадут возможности публиковаться и вести исследования…
В результате люди учились или молчать, или говорить только о житейском; связи, собирающие общество и народ, распадались; подозрительность занимала место солидарности; страх передавался из поколения в поколение. Легко ли исцеляется общество от этих антинорм? Восстанавливаются ли общественные связи только в силу естественного течения времени и смены поколений?
Наблюдение 2. Быт
Если до революции политический контроль был сосредоточен на профессиональных революционерах, публичных интеллектуалах, политических деятелях, то после октября 1917 года новая власть, чувствуя, что находится на оккупированной территории, расширила сферу контроля на все слои населения: вскрывались письма, собирались слухи, партийные деятели строчили сводки… «Нет такой области жизни, на которую бы не распространялась деятельность ВЧК». Но жизнь простых граждан часто ограничивалась сферой быта, и, может быть, в этой сфере этический сбой становится особенно очевидным. Широкие массы охватывает девиантное поведение, свидетельствующее о потере внутреннего стержня, основания, на котором держалась социальная жизнь: на красном празднике участники в изрядном подпитии учинили перестрелку солёными огурцами; «комсомольцы устраивают настоящие пьяные оргии»; начальники волисполкома «пьют самогонку почём попало; Рыжечанков как свинья на четырёх ногах ползает». С другой стороны, растёт уровень социального прагматизма: вот комсомолец отправился сдавать в район самогонные аппараты, но по дороге сдал их в аренду; вот гражданин записался в коммунистическую ячейку: «Вы сами знаете, что ни один коммунист плохо не живёт»; «Федя, ты спрашиваешь, что заставило вступить в комсомол, а то заставило, что комсомольцу или партийцу везде и всё доступно».
Комсомольское собрание в городе Галич, 1929 год. Фото: Михаил Смодор / «Костромская старина» В нормальном случае общество имеет свои защитные механизмы, чтобы девиантное или прагматическое поведение не становилось нормой. Дворяне могли вызвать человека, нарушившего неписаный кодекс чести, на дуэль; разночинцы – признать человека, не сочувствующего страданиям народа, нерукопожатным; крестьяне – вывести хулигана из «мира», из общины. Сейчас большую роль в формировании «новой этики» играют социальные сети. В тоталитарном государстве само государство воспринимается как единственный гарант стабильности быта и нравственных норм. Как следствие, именно в государственные органы жалуются на пьянство, измену мужей и жён, бытовые кражи. Советская власть, обрушив нравственность на уровне повседневного бытового поведения, смогла предложить в качестве альтернативы сначала «революционную совесть», потом «нравственный кодекс строителя коммунизма», но предложенные «механизмы» не заработали, поэтому и ныне инструментов различения добра и зла на уровне нашей текущей жизни у нас почти не осталось.
Наблюдение 3. Интеллигенция
Исследование В.С. Измозика показало: труднее всего органы политического контроля находили себе сотрудников в рядах интеллигенции. Большую группу неуживчивых профессоров и философов в 1922 году пришлось просто выслать из России на «философском пароходе». Н.А. Бердяев на допросе в ВЧК прямо говорил, что не поддерживает политику советской власти и является «сторонником христианской общественности, основанной на христианской свободе и христианском равенстве». Но и менее известные и мужественные интеллигенты не могли изменить себе. Один из таковых в перлюстрированном письме 1925 года писал: «У меня есть возможность вступить в комсомол, ибо мои ученики, среди которых много партийных, все уговаривают меня записаться и готовы поручиться за меня, но я всеми правдами и неправдами откручиваюсь. Все говорят мне: если я хочу жить, то партии не миновать. А мне страшновато делается, когда я подумаю о том, что всю жизнь придётся врать и перед другими, и перед собой». У интеллигенции было представление о том, что честность перед собой и верность своим убеждениям – главные ценности жизни, потому что ими определяется человеческое достоинство. Весь последующий ХХ век стал для русской интеллигенции печальной школой компромисса. Оставаться работниками интеллектуального труда можно было только на условиях сотрудничества с государством, а государство требовало идеологической лояльности.
Фрагмент картины Д. Пантюхина «Философский пароход». Фото: pantyukhin.ruКнига «Глаза и уши режима» позволяет по-новому оценить степень и характер того этического сбоя, который мы пережили в ХХ веке. Век ХХI добавил новых забот, но хочется верить, что понятия «солидарность», «достоинство», «благородство» могут снова стать нормой нашей социальной жизни.
