– Тут вообще никто ничего не может сказать. Мы занимаемся всего лишь его защитой. Заявления поданы апелляционному суду с обеих сторон. Когда он состоится, никто не знает, каким образом он пройдет, тоже никто не знает. Моя задача – прежде всего защита, и она настолько примитивна, что за три с половиной года к ней многие потеряли интерес. Я никогда не комментирую новости, которые исходят от карательных органов или через кого-то от них. Перспективы апелляционного дела и прочие – непредсказуемы, хотя ничего удивительного не произошло. Есть две сильные противоположные стороны: одни хотят обвинения, не важно какого, пусть и лживого, а другие – оправдания. Думаю, интуиция меня не обманула: в первом процессе суд Дмитриева слышал и слушал, мне показалось, что и второй раз так же. Что будет дальше, не берусь ни одного слова сказать, я готов к любому варианту с тех пор, как это началось.
– Логика обвинителей, тех, кто стоит за этим делом не в суде, а в каких-то других сферах – политических и идеологических, – кажется, показывает, что они готовы делать виток за витком…
– Я никогда такого рода рассуждениями не увлекаюсь, мы же не сможем в это проникнуть – только по факту и по делам. Важнее другое. Вокруг данного дела возникла почти невероятная солидарность и понимание. Многие люди только благодаря этим двум процессам узнали друг друга, общаются, стали целым сообществом – одни более близким, другие более отдаленным – и рады тому, что защищают Юру. Это способствует и российской, и мировой его известности, и солидарности людей, безусловно.
Огромный путь позади, общение с людьми, чтение всех фальшивых дел – и за всем этим бесконечные десятки тысяч судеб, воскрешённых для нашей памяти. Переписку с ним ведут сотни людей. Я не встретил ни разу за эти годы человека, который усомнился бы в том, что Юрий невиновен. Я таких людей не встречал ни в Карелии, среди соседей Юры по дому, которые его любят, ни среди интеллигенции, ни от работающих в музеях, архивах, библиотеках или в Межведомственной рабочей группе России по увековечению памяти, где я регулярно делаю доклады и рассказываю о деле Дмитриева. Мне никто ни разу не сказал и не намекнул: «а ты знаешь, всё-таки Дмитриев…». Оказалось, солидарность не менее важна, чем юридическая часть дела. Можно подумать, что кто-то обвиняет, потому что не знает или не слышит – ничего подобного, все слышат, все знают, самые разные люди, в том числе и власть предержащие, и судебные органы, и карательные органы. И те, кто это дело задумывал, всё слышат, поэтому очень важно поддерживать, защищать всем вместе, проявляя эту добрую солидарность.
– Юрий Алексеевич верующий человек, есть ли какая-то реакция Русской церкви в отношении этого события, есть ли поддержка?
– Есть. О церкви как институте я не могу говорить, но о деле Дмитриева я разговариваю со священниками и епископами самого разного ранга, и все адекватно понимают происходящее. Я общался с епископом Панкратием, викарием патриарха, наместником Валаамского монастыря, председателем Синодальной комиссии по канонизации святых, с епископом Тихвинским Мстиславом, на территории которого в год ареста Юрий Дмитриев осуществлял поиск расстрелянной партии соловецкого этапа – большой, более пятисот человек, здесь в Питере – с главой отдела по канонизации нашей епархии отцом Владимиром Сорокиным. В защиту Юрия писал письмо настоятель Бутовского полигона, очень известный священник и общественный деятель, отец Кирилл Каледа, запрос о Юрии от РПЦ делал руководитель Синодального информационного отдела Владимир Легойда. От этих людей я тоже не слышал никаких сомнений, все они хотели бы, чтобы дело скорее разрешилось.
В 2018 году у меня была переписка с патриархом, я подарил ему памятку о Сандармохе, рассказывал о Левашовском кладбище. О деле Дмитриева он знает, и сейчас я ему написал письмо, просил молиться о Юре, дочери Наталье как о жертвах неправедного преследования. В письме написал о том, что не знаю, какой приговор вынесет суд, но благодарные сограждане Юрия оправдают: и священнослужители, и обычные верующие, и маловерующие, и неверующие. Ей Богу, слово правды, оно же всех перетягивает, оно для всех равно, тут нет никаких ни границ, ни преград, ничего!
И сам Юрий христианин – он из таких верующих, которые соединяют людей в большом деле правды. В его защите участвуют все – и пожилые, и молодежь, и верующие, и не верующие. Люди не обособляются по этим признакам в данном деле. Места памяти, которые открывает Юрий, тоже для каждого, а не для каких-то активистов или специально в этом понимающих. Он открыт в своей вере. Я вот белорус и православный верующий, всё думал, для чего мне это дано. Да, видимо, только для того, чтобы понимать всех других, какими бы они не были. Вот только для этого. И про веру Юры – это мой друг – наверное, то же могу сказать.
Памятные кресты на месте массовых казней в урочище Сандормох вблизи г. Медвежьегорск, Республика Карелия. Фото: Wikimedia commons– Можно говорить пусть о промежуточной, но победе правды и в первом, и во втором процессе Юрия Дмитриева?
– Ну это вопрос точно не ко мне. Меня нет в соцсетях, я почти ничего не читаю в СМИ и даже вокруг этого дела не отслеживаю никакую реакцию – меня на это просто не хватило бы. Мы, собственно, книги с Дмитриевым пишем, у нас на другое нет времени. И сейчас мы с ним работаем над очередной книгой. Это и есть наша главная защита. Поэтому я никогда не взялся бы судить, насколько по стране распространяется правда. Тем более, не о чем говорить сейчас, когда приговор ещё не утвержден. Мы сейчас даже не на промежуточной остановке.
– Но после суда вы шли за адвокатом, подняв руку со знаком победы или её скорого ожидания.
– Меня спрашивали, победа или нет. Надо было отвечать. Победа в том, что Юрий может быть освобожден. Как и в том, что он полностью был оправдан по первому процессу, где в приговоре оставалась статья о хранении «основной части оружия» (обреза старого заржавленного ружья, которое экспертиза не признала оружием ввиду непригодности к стрельбе. – «Стол»). В остальном защита продолжается, судить будем только по итогу.
Вопрос, который вы задаете, о действии правды – выше нас. А что касается правосудия – мы ещё только движемся в нашей стране к какому-то пониманию настоящего правосудия. То, что мы называем нашу страну правопреемницей Советского Союза и даже играем гимн той несуществующей страны – это, я считаю, неверно, отсюда рудименты того неправосознания и неправосудия, которые прорастают в нашем обществе.
Что касается моих ожиданий, меня недавно снимал для фильма о Дмитриеве Алексей Пивоваров, и там был такой момент, для меня неожиданный. Пивоваров спрашивает:
– Скажите, а вы удивились, что Дмитриева арестовали?
– Нет, – я говорю, – не удивился. Ну, мы так живем, мы всегда знаем: сегодня работаем, завтра не работаем – арестовали.
Он удивился, спрашивает:
– А когда его освободили, вы удивились?
– Нет, не удивился, потому что правда-то за ним, вот его и освободили.
– А когда его второй раз арестовали, вы удивились?
– Нет, – опять-таки я говорю, – не удивился. Для меня это не предмет удивления или неудивления, а предмет совместной работы, защиты человека и защиты правды, вот, собственно говоря, и всё.
Юрий Дмитриев на Дне памяти жертв Большого террора в урочище Сандармох. Фото: Wikimedia Commons / Visem– Можно ли сказать, что сам этот процесс способствует очеловечиванию нашего общества?
– Вот опять слишком большой философский вопрос. Я о нашем обществе не могу судить. Я могу только заниматься практическими делами. Мы должны свидетельствовать о нашей истории, о той самой тяжелой её части, о которой мы знаем. Важно не остановиться. Мы превращаем места злодеяний в места памяти, мы издаем книги памяти, возвращаем имена. Эта работа не для всех, далеко не каждый это в состоянии понять и услышать. Мы работаем для тех, кто услышит, и никогда не сомневались, что это важно. И, если я буду задумываться шире, вы понимаете, я тут до конца дня не доработаю.
Я работаю в атмосфере нужности – это как такая защитная атмосфера. У меня за тридцать лет работы не уменьшилось количество посетителей – пишущих, звонящих, стучащихся с вопросами. И важность нашего дела ничуть не уменьшилась. Это сравнимо с тем, как каждый год в первый класс приходит поколение, которое вообще ничего не знает, и учителю год за годом, каждый день надо начинать одно и то же, а ночью постараться сбросить ушедший день, чтобы завтра начать заново и не думать, что однажды все всё поймут и станет совсем хорошо. Работа памяти – это навсегда. Наша с Юрой работа навсегда. Мы просто обязаны это говорить. Как только мы приостановимся, это и есть конец. Поэтому не для меня отвечать на вопрос такого рода, насколько очеловечивается общество.
