Это касается и России, и прочих стран, дружно вышедших из советской семьи: и Украины, и Белоруссии, и Казахстана, и Узбекистана, и Латвии, и других, конечно, тоже. Школьники, не моргнув глазом, готовы настрочить учебную кляузу, мужественные на вид байкеры храбро стучат друг на друга, российский интернет предлагает генератор классических доносов, составляющий лаконичные тексты на языке погрязшего в гнуснейшем стукачестве времени наших дедов.
«Ссылаясь на аналогию, в соцстранах в штатных доносчиках состоял 1% населения. Следовательно, в СССР в доносчиках КГБ как минимум должно было состоять около двух миллионов. Это минимум. Игнатьев, бывший одно время министром МГБ, называл другую цифру – около десяти миллионов осведомителей, как платных, так и тех, кто “стучал по зову сердца”».
– А что, в других странах мира это не так? – предчувствую я вопрос.
– В разных странах по-разному, но мне горше всего за мою страну.
– А что я об этом знаю? Про годы Большого террора?
– Но это было давно, и сейчас людей готовых оспаривать цифры и документы, свидетельствующие о преступлениях кровавого советского режима, едва ли не больше, чем обвинителей этого режима.
– Что знаю я непосредственно из своей жизни, где и как с этим встречался?
– Везде, кажется, кроме школы. Я учился в маленьком сибирском поселке, в нашем классе были ребята сильнее и слабее, любившие подраться и похулиганить, и самые мирные, но не было ни одного стукача. В армии, в университете, на всех фирмах, где бы я ни работал, было много людей достойнейших, но всегда находились и тайные осведомители начальства и «компетентных органов». Кто-то делал это из страха или угодничества, кто-то строил карьеру, но были такие, кто считал, что именно так должна исполняться правда в этом страдающем от неправды мире. Более всего возмутительны такие призывы к доносительству в городском пространстве, делая стукачество как бы нормой общественного поведения, а доносчиков – радетелями правды.
Мэрия Москвы наградит москвичей бесплатными парковочными часами за жалобы на нарушителей правил парковки, поданные через приложение «Помощник Москвы», которое станет доступно к концу года. Для того чтобы сообщить о нарушении, достаточно просто сфотографировать номер автомобиля и отправить снимок через приложение. Ошибки быть не может – номер машины автоматически определится по снимку.
Побудила меня взяться за этот текст одна недавняя история о таком «правдолюбе». На квартире одной моей юной знакомой готовили запрещенные курительные смеси. Оперативники арестовали наркодельцов, но хозяйке предъявить ничего не смогли, хотя она, как думаю, наверное обо всем происходящем у нее дома знала или подозревала. Ее вызвали на допрос по этому делу как свидетеля и сказали примерно следующее: трогать тебя не будем, если станешь нам помогать. Сначала напишешь все, что знаешь о своих друзьях, а потом будешь узнавать через интернет, где продают смеси, ходить покупать, чтобы мы могли брать преступников с поличным. До смерти испуганная арестом приятелей и еще больше предложенной перспективой, девушка стала отказываться от сотрудничества что есть сил и с перепугу рассказала все маме. Мама примчалась к следователю, которому самому еще нет и тридцати.
– А как вы хотели, чтобы она чистенькой осталась после всего? – сказал следователь. Воспитывать надо было дочку. Не видите сами, что вырастили. Посмотрите, что в городе у нас творится? Мы народ от ваших детей защищать должны. Пусть теперь нам помогает. Мы для себя что ль это просим? Мы родине служим!
– Вы считаете, так надо служить родине? – спросила следователя мать.
– А как? Будет отказываться, завтра мы ее все равно закроем, если не по этому делу, так по другому.
«В России за доносы будут платить пенсию. В стране появился закон, согласно которому время тайного сотрудничества с правоохранительными органами будет включаться в трудовой стаж. Это ведущий телеканала «МИР 24» обсудил с директором благотворительного учреждения «Право и порядок», подполковником запаса милиции Олегом Иванниковым. Олег Иванников: Первоначально я бы вообще отказался от такого понятия, как «стукач». Давайте использовать такое понятие, как активный гражданин, который заинтересован в правопорядке. Который заинтересован в том, чтобы наши граждане спокойно отдыхали, спокойно гуляли со своими детьми, чтобы никакие противоправные действия не могли нарушить спокойствия и благополучия гражданина».
Такое смешение правды и предательства, обычное дело для сознания работников «компетентных органов», как всякий труд оно должно оплачиваться и может даже, по их мнению, быть в почете. Иуда тоже кстати получил свои 30 монет за правду, это было в интересах государства, какими тогда видели эти интересы правящие элиты. Поди тут, разберись, что хуже для человека, быть доносчиком? заключенным? следователем? Служит ли благу родины предательство друзей, пусть самых никудышных и криминальных? Сам я думаю, что это просто зло, которое приносит зло, грех Иуды, самый дрянной из грехов, отравляющий человека и все пространство вокруг него.
Предательство прожигает жизни людей в любом народе, но после ХХ века наш народ стоит здесь особняком. Есть ли у нас хоть одна семья или хоть один взрослый человек, который не пострадал бы от этого зла: не доносил сам, или не знал близко доносчиков, или не был предан?
«Мы без конца проклинаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить – кто написал четыре миллиона доносов? (Эта цифра фигурировала в закрытых партийных документах.) Дзержинский? Ежов? Абакумов с Ягодой?
Сергей Довлатов. “Зона”»
Я знаком с двумя завербованными КГБ осведомителями. О «работе» первого знаю совсем мало. Предложили ему сотрудничество еще в семидесятые годы прошлого века, когда он поехал поступать в ВУЗ, сказав, что как у сына репрессированного политзаключенного в советской стране у него есть будущее только в том случае, если он искупит грехи отца, помогая органам безопасности. Он помогал... Жизнь оказалась труднейшей. Сейчас ему за шестьдесят. Он, понятное дело, не стал почетным чекистом. Пил. Будучи дипломированным инженером, проработал всю жизнь за гроши лаборантом, имеет алкоголика сына, психически больную дочь. Знаю, что он каялся в своем сотрудничестве-доносительстве как в тяжелом грехе на исповеди у священника, но чуда не произошло и мой знакомый оставил веру.
Второй осведомитель и вовсе друг юности. Вот его вполне «вегетарианский» рассказ:
«Я жил один, как ты помнишь, вдруг вечером ко мне звонок.
– Сергей Вячеславович, разрешите к вам зайти.
– А что случилось?
– Надо поговорить в квартире, на лестнице неудобно.
Помню, я еще кофе заварил. Он сразу начал меня двадцатидвухлетнего называть по имени-отчеству.
– Не буду вокруг да около – показал удостоверение – я из КГБ. Вы играете тут в группе в Доме культуры, много людей знаете...
А тогда же уже начался дурдом 87–88 год. Я думал, вот, попал, может, что западное играл, за это?
– Вы хотели бы с нами работать?
– Нет, я не буду, идите на хрен. – Он мимо ушей мое «на хрен».
– Вы не понимаете! У нас много иностранцев. Девятнадцать диверсий на газотрассе. Мне нужен человек, который бы узнавал, как дела с этими иностранцами.
Тогда же, помнишь, возили французов фирмы «Томпсон», ко мне ходили двое из них Дидье и Жан-Поль. Я не знал, как себя вести, отказать страшновато... Почему я повелся? Иностранцы. Он расстегнул портфельчик, достал фото, там в натуре взорванные трассы. Газ идет с огнем. Кто там взрывал, может, он мне наплёл? Но тогда я поверил. Я – государственник, Олег. Говорю ему, что согласен против иностранцев, но на своих я стучать не буду. Он мне:
– Видите, сейчас время какое? Больше того КГБ, что было раньше – нету. Мы теперь только против иностранцев, потому что там – диверсии.
Дал мне подписать бумагу, что я готов работать с КГБ в лице куратора такого-то, в делах, связанных с иностранцами. Я расписался. Помню, я был на 2-х конспиративных квартирах и один раз в их спортзале, где мне он подарил книгу по карате, но сказал, что сюда мне больше нельзя.
Что Серый работает на КГБ, вся поселковая шпана узнала от него же на следующий день. Заданий он помнит два: разыскать, кто повесил на водонапорной башне флаг со свастикой и торгуют ли валютой знакомые французы. Исполнил он их одинаково: предупредил пацанов из района, где висел флаг, что ими интересуется «контора», сказал французу Дидье, что его валютные махинации известны, он пусть сам догадается кому. Понятно, что при таком подходе разведческая карьера моего друга не сложилась, хотя через пару лет после вербовки ему, переехавшему уже в другой город, зачем-то звонили и сказали, что мы вас помним и найдем, когда нужно.
Что он сам? Стукачом, уверен, он не был и не стал. Один из талантливейших людей, которых я встречал, он все растерял. Писал музыку, стихи, картины – все ушло. Дважды за наркоту был в тюрьме, трижды женился, пил и сейчас прикладывается крепко. Работает охранником.
Сложились бы эти две судьбы без заключения соглашения с «министерством правды» более вдохновенно и радостно, я не знаю.
Самая памятная история о доносчике, вонзившаяся в самое сердце, пришла ко мне из 1937 года.
Шесть лет назад мы были в паломнической поездке в Омске. Традиционно в таких паломничествах мы с братьями и сестрами нашего малого братства стараемся подойти к памятнику жертвам советских репрессий, помолиться, вспомнить страшное время режима, замученных людей и их несчастных мучителей.
Интересно, что место памятника жертвам массовых репрессий оказалось в Омске неизвестно большинству встреченных нами на улице горожан. Нас отправляли то к месту расстрела белочехов, то в парк Победы. Когда же он наконец отыскался, мы зажгли свечи и встали на молитву памяти, к нам совсем незаметно подошла пожилая женщина с букетом розовых гвоздик и тихо встала позади. Мы увидели ее только закончив молитву, так тихо она возникла среди нас. Тамаре Ивановне было восемьдесят шесть, но выглядела она лет на двадцать моложе. На нее хотелось смотреть. Во всем облике новой знакомой были простота, тишина, опрятность, одновременная сосредоточенность и мягкость взгляда.
– Спасибо вам за эту молитву, – сказала она, продолжая знакомство.
– Как вы незаметно тут оказались с нами.
– Я часто здесь бываю, почти каждую неделю, цветы приношу. У меня папу в 37-м расстреляли, не знаем, где и похоронен. Я одна из нашей семьи осталась, хожу к нему. Сейчас хоть сюда можно ходить, спасибо нашему правительству. – Без горькой иронии и искренне сказала Тамара Ивановна, заставив нас всех вздрогнуть. – Оправдали ведь папу, и нам пять тысяч рублей выдали.
В 37-м ей исполнилось четырнадцать. Отец Томочки работал в колхозе под Омском электриком, мама на ферме, было еще двое младших, кажется, брат и сестренка. Осенью, после уборки урожая, объявили о торжественном собрании в клубе. Вся семья собралась, оделись нарядно и пошли смотреть, как папу будут награждать грамотой, о чем по секрету сказал ему и маме председатель колхоза. Но грамоты и премии дали одному, второму, третьему... а папу обошли. Домой вернулись все огорченные и долго не ложились спать. Около одиннадцати стук в дверь: Иван собирайся, в Омск в НКВД вызывают. Дали десять лет без права переписки.
– Мы знали, что это ошибка, но верили, вернется.
Чтобы поднимать малышей, Тома оставила школу и устроилась на работу в городе уборщицей. В двадцать лет вышла замуж, но через два года муж, узнав, что женат на дочери врага народа, подал на развод. Так и прожила одна, помогая сначала маме, потом брату с сестрой.
– Проработала уборщицей до пенсии, учиться даже в техникум можно было поступить, только отказавшись от папы. Так я не могла. Документы из архива нам удалось прочитать только в начале девяностых. Там узнали, что отца расстреляли через три дня после ареста, а мы никак не могли понять, почему ему передачи не берут. Самое трудное было, когда читала папино дело, увидеть, что донос написал наш сосед и друг семьи, зоотехник колхозный. Все его рукой, начиная с первого письма в конверте, подписи везде его. Каким облегчением было, что он за год до этого умер и мне не пришлось ему в глаза смотреть. Ведь так рядом и прожили после этого, он к нам в дом приходил, по-соседски общались. После ознакомления с делом мы написали о невиновности папы, просили оправдать. Через месяц пришел ответ о реабилитации. Хорошее время настало, спасибо правительству. Нам ведь и пять тысяч потом выдали за папу. – Повторила она уже во второй или третий раз.
Мы, конечно, были потрясены этой омской встречей. Трагичностью самой истории сибирской крестьянской семьи. Этой искренней благодарностью за долгожданное оправдание отца. Невероятным образом сохранившейся добротой, простотой и чистотой человеческой. И, может быть, более всего той нежной любовью и преданностью своему отцу, которого знала всего четырнадцать лет, любви, одолевшей иудин грех.
