Память в посткоммунистических странах стала делом большой политики: то, как и что ты помнишь, определяет твоих друзей и твои планы. Алексей Миллер, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге, отмечает, что ещё недавно эта память была конфликтной (но оставляющей пространство для диалога), а теперь она втянута в полномасштабные войны.
Алексей Миллер«Если мы обратимся к динамике последних лет в международных отношениях, то увидим, что разговор России и Польши в 2009 году и разговор этих двух стран сегодня драматические отличаются, – отметил Алексей Миллер. – Да, в 2009 году все острые темы в адрес оппонентов звучали, но обе стороны (и Путин, и Туск) подчёркивали, что очень важно вести диалог, что стоит оставить профессиональным историкам возможность самим разобраться в сложных сюжетах. Сегодня никто уже не планирует диалог, нет самого места для диалога. Отдельные острые реплики могут произноситься даже реже, потому что точка зрения сформировалась, наступила пора молчания. Но это молчание – нечто большее, чем тишина. Это внятно сформулированная позиция: молчать, когда тебя приглашают к диалогу, и заранее (пусть тихо) поддерживать тех, кто не согласен с твоим оппонентом».
Существенным фактором всех разговоров о прошлом на постсоветском пространстве является постоянное присутствие другого, «третьей сторон» – коллективного Запада, к которому апеллируют участники восточно-европейских конфликтов. Устойчивость ситуации до последнего времени как-то гарантировалась ролью Европы как «балансира», относительно сдержанного арбитра, однако в последние годы накал восточно-европейских войн памяти захлестнул и Западную Европу – при такой конфигурации молчание оппонентов об общем прошлом становится «звенящим».
«Я хорошо знаю эту ситуацию с обеих сторон: да, в России появляется специальный департамент Следственного комитета, который будет защищать историю, а в Германии, например, группа историков не может найти ни одной крупной национальной газеты или журнала, которые бы опубликовали их сдержанную (а не сугубо-критическую) реакцию на статью Владимира Путина, – заключает Миллер. – То есть преступлением (или поводом для цензуры) становится сама попытка посмотреть на оппонента по-человечески, вступить с ним в полемику».
Позиционные войны памяти, как полагает историк, имеют внутри России свои два фронта: память о репрессиях и память о 1990-х годах. И если первый фронт давно открыт, то второй только намечается.
«Впрочем, внутри России ситуация ещё оставляет окно возможностей, – считает Алексей Миллер. – Всё-таки даже о репрессиях мы можем говорить друг с другом, мы не молчим: то есть находимся в состоянии конфликта, но не войны, когда единственная возможная цель – это замолчать или уничтожить оппонента».
Политолог и историк Ольга Малинова надеется, что 1990-е, отсылки к которым со временем будут только усиливаться (в связи с поколенческими волнами, в связи с текущей социально-политической обстановкой) всё-таки останутся «местом для дебатов».
Ольга Малинова«Я не думаю, что они обязательно окажутся пространством войны, – полагает Ольга Малинова. – В политике памяти есть разные контрагенты, но всё-таки спектр возможных взаимодействий между ними не исчерпывается только войной на уничтожение. Память о 1990-х слишком сложная, чтобы быть чёрно-белой (хотя политизация будет пытаться стереть все нюансы), но именно поэтому она интересна: это место, где мы ещё можем дискутировать, опираться на свой опыт, находиться в пластичной, но глубокой стихии памяти».
Итогом обсуждения стало общее решение провести кросс-культурное исследование памяти о 1990-х в постсоветских странах, чтобы понять, как она определяет наше настоящее и как можно совместить пути восточно-европейских стран, которые тогда не разошлись столь драматично, как 30 лет спустя.
