В столице, как известно, всё самое большое и знаковое, и объекты ГУЛАГа здесь не исключение. Именно под Москвой для строительства 128-километрового Канала им. Москвы был создан крупнейший Дмитлаг, обильно посыпавший берега возводимого объекта телами заключённых каналоармейцев (если следовать только статистике по санитарным баракам, каждые 5 метров канала стоили 1 человеческую жизнь).
Один из объектов стройки Дмитлага НКВД – Северный речной вокзал – не так давно был отреставрирован и представлен Москве. Там всё ровно так, как и планировал товарищ Сталин: цитаты из его Конституции («Каждый имеет право на труд»), виды на советские технические достижения (плотины, самолёты, дороги сквозь леса…) – и ни слова о том, что стояло за этим фасадом. Ни слова об истории великой стройки…
Нужна ли нам реставрация памяти об этом месте? И что с ней делать, что делать с костями заключённых в живом мегаполисе? На эти вопросы ищет ответы проект «Канал памяти» (при форуме «Имеющие надежду»), который ежегодно проводит акцию, приуроченную ко Дню памяти жертв политических репрессий, – «Теплоход памяти». В четвёртый год плавания помимо традиционного музыкального посвящения строителям канала (звучал струнный квартет Шостаковича № 8), рассказа о самом месте, литии и возложения цветов на воду в память о погибших каналоармейцах состоялся круглый стол «Лагерные захоронения в новейшей России», искавший ответы на вопрос о способах коммеморации погибших и пропавших без вести заключённых.
«В ситуации с Каналом им. Москвы уместны медицинские метафоры, как и во многих других наших разговорах о трудной памяти, – мы находимся в ситуации афазии, то есть невозможности высказать всё то, что знаем, – пояснил Никита Петров, завлабораторией теоретической фольклористики ШАГИ РАНХиГС. – Публичная дискуссия, сама акция форума выполняет компенсаторную функцию: это попытка излечения афазии, восполнения отсутствия реального погребения в ГУЛАГе. Канал им. Москвы должен был бы стать не просто местом памяти, а пространством памяти, запускающим важные социальные процессы».
Заключённые под конвоем на строительстве канала. Фото: общественное достояниеСоциальный антрополог из НИУ ВШЭ Сергей Мохов также заметил, что у нас нет языка для говорения о смерти, тем более о лагерной смерти. Однако его поиски очень важны, потому что в пределе это поиски ответов на вопросы, что такое человек, что является его достоинством и какие неотчуждаемые права у него остаются даже после смерти. Среди таких прав исследователь назвал приватность (то есть право на личное погребение), право на имя, право на родственные связи (и оплакивание семьи). В ситуации с Дмитлагом и жертвами Канала им. Москвы ситуация осложняется полным уничтожением лагерных архивов в ходе Второй мировой: по большей части сохранились имена лишь тех каналоармейцев, которые по завершении стройки были расстреляны на Бутовском полигоне.
«Как помнить остальных – это вопрос, – полагает Сергей Мохов. – Приведу лишь один пример из аргентинской практики, о котором пишет Анри Робин: хунта часто сбрасывала расстрелянных жертв в море, поэтому их могилы не могут быть ни найдены, ни установлены. Однако сама эта ситуация незавершенного погребения “работает” в обществе: она актуализирует память, становится фактором современной полемики и политики».
Директор НИЦ «Мемориал» в Санкт-Петербурге Ирина Флиге рассказала, что, по самым скромным подсчётам, на официальных лагерных кладбищах советского времени покоится более 1 млн человек. При этом выявлено и официально обследовано около 351 места захоронений, что ничтожно мало. Лагерные кладбища очень редко ищут и обследуют целенаправленно (как это делал и делает, например, правозащитник Юрий Дмитриев): чаще всего человеческие кости обнаруживают либо случайно, либо на основе рассказов свидетелей.
Многие такие вновь выявленные захоронения, однако, так и не получают внятного признания в городе и обществе. Исследователь ИГИТИ НИУ ВШЭ Владислав Стаф привёл несколько красноречивых примеров – в частности, лагерное кладбище на горе Каштак в Томске: в советское время захоронения были «расчищены» для строительства завода, часть из них оказалась в овраге, который теперь полон мусорных отвалов. Энтузиасты поставили поклонный крест на краю оврага, но ни о каком восстановлении прав человека, не отчуждаемых даже смертью, речи не идет. Это же (пусть по другим причинам) справедливо в отношении кладбища в Холмогорах Архангельской области, в Колпашёве под Томском и многих-многих других мест.
«Но это не норма, каждый заключённый заслуживает того, чтобы память о нём была сохранена, а заключённые Канала им. Москвы заслуживают отдельного монумента и приложения всех усилий и трудов, чтобы их поимённый список был хоть в какой-то мере собран и представлен», – сказал свящ. Виктор Гавриш, клирик Михайло-Архангельского храма в Талдоме.
Памятный крест заключённым ДмитЛага. Фото: Alt07/Wikipedia«В Писании, в Плаче Иеремии, например, звучит эта мысль: что самое страшное проклятие – это когда твои родные не погребены и не оплаканы, – пояснила Нина-Инна Ткаченко, председатель Силуановского православного братства. – Самое страшное с нами уже случилось, и нам нужно воскрешение любви, которое даётся оплакиванием замученных, умягчение сердец.
Как замечательно сказала преподаватель СФИ Виктория Файбышенко, нелигитимно общество живых, которое не может помнить и любить своих умерших. Такие места, как Канал им. Москвы, должны стать местом нашей свободы, духовного возрождения человека».
В завершение плавания Наталья Самовер, координатор выставочной и экспозиционной деятельности Сахаровского центра, предложила реальные шаги по изменению пространства памяти о канале: от работы в архивах до создания импровизированных монументов в память о его строителях. Александра Поливанова, куратор культурных программ «Мемориала», напомнила, что наша работа по сохранению памяти отражается на той силе, которую мы имеем для сопротивления возвращению самых худших страниц нашего прошлого в сегодняшнем дне.
