– Почему вы решили проводить подобные вебинары, в чём их актуальность для современной школы?
– Первая мотивация связана с каким-то невероятным желанием, пока у тебя есть силы, возможности и время, рассказать подросткам о тех страницах истории, о которых не принято в принципе говорить не только в школе, но иногда и среди взрослых людей. Это тема трагических репрессий эпохи сталинизма. Нельзя сказать, что книг, связанных с этой темой, нет в школьной программе. Конечно, они есть. Но так как прикосновение к этой теме – это прикосновение к открытой, незаживающей, можно даже сказать, гнойной ране, то не каждый из педагогов решится это сделать. Потому что требуется очень большой внутренний опыт, чувство меры, такта и тонкости. Опыт говорить о трудных вопросах каким-то простым человеческим языком сердца. Это требует уникального, я бы сказала, раненого сердца учителя.
Будучи взрослым человеком, я понимаю, что не только дети, но и взрослые стараются отгородиться от страдания: чтобы его принять и разделить, нужны силы. У современного человека, который занят собой, своими проблемами, на это сил, к сожалению, нет. Иногда на это нет сил и у учителя. В одной из книг, посвящённых теме репрессий, были написаны такие слова: «Слушать – страшно. Представлять – ещё страшнее. Оправдать невозможно» (Ольга Колпакова. «Полынная ёлка»).
Но я очень доверяю мысли Даниэля, что дело хорошего вкуса – отвергать откровенное зло. И тема значения человеческой жизни как высшей ценности в любом человеческом сообществе нуждается в том, чтобы о ней говорили постоянно. И это, безусловно, требует усилий.
– О чём вы говорите на уроках, посвящённых трудному прошлому?
– Ну уж точно не об отвлечённых идеях или даже морали, – нет. Мы говорим о судьбах конкретных людей, их родителей, соседей и пытаемся эту ситуацию увидеть в пространстве истории всей страны. Это очень интересно. Всегда, начиная урок, я говорю о том, что истории, о которых мы размышляем, – это протянутая нам из прошлого рука. И за неё нужно взяться. Это очень важно. Те люди как бы просят нас, чтобы мы вспомнили их боль, встали с ними рядом, а может быть, даже пролили слёзы жалости. Именно эти слёзы могут быть началом гражданского мужества в будущем. Это, конечно, очень сейчас актуально. Это, может быть, одно из самых главных качеств, которое я хочу видеть в своих учениках: их способность быть человечными, чтобы их сердце могло вместить страдание другого, чтобы они имели силу, могли противопоставить какому-то коллективному согласию своё человеческое решение. Современная школа существует внутри пространства потребительства, бесчувствия, нечтения, нелюбопытности людей, их растерянности. Но даже в этом пространстве может состояться очень непростой, но глубокий, сердечный и человеческий разговор о том, что пережили взрослые и дети.
Мы выбираем книги, в которых главные герои ещё дети. У Ольги Громовой в «Сахарном ребенке» это девочка. Герои «Полынной ёлки» Ольги Колпаковой и «Детей ворона» Ольги Яковлевой тоже дети. Герой «Хлеба для собаки» Тендрякова – ребёнок. Я верю, что это помогает пробуждать сострадание у людей. Может быть, самое важное – прорваться к голосу сердца, прорваться к голосу ума, чтобы задать вопросы: почему, зачем, отчего? Чтобы вызвать желание думать, размышлять и о прошлом, и о настоящем, и о будущем.
Иллюстрации из книги Ольги Громовой «Сахарный ребёнок»– С каких классов в школе уже можно читать о советских репрессиях?
– Я веду такие уроки с ребятами, только вышедшими из начальной школы. С 5–6-классниками мы читаем произведение Ольги Громовой «Сахарный ребенок» и говорим о прошлом на примере судьбы девочки Стеллы. Они с мамой оказались репрессированными, но девочка проявляет особые человеческие качества благородства и достоинства, сталкиваясь со злом. Она действительно невероятно крепка, достойна, уверена в своём нравственном решении.
С подростками старшей школы – 10–11 класс – мы проводим всегда особый урок – классные часы, посвящённые 30 октября (Дню памяти жертв политических репрессий). На таких занятиях я стараюсь опираться на местный материал, потому что Русский Север не случайно называли Русской Голгофой. Здесь уже до 1921 года было пять исправительно-трудовых лагерей, про это написаны книги, есть воспоминания. Один из самых достойных способов рассказать детям – это прочитать свидетельства очевидцев, которые есть. Рассказать истории детей, подростков, их родителей, а может быть, найти среди детей, если они согласятся на такой разговор, истории их семей: таких у нас на Севере много... Все эти истории, которые дети рассказывают о своих родственниках, вызывают у человека желание дальше узнавать о том времени.
– Сталкивались ли вы с непониманием со стороны родителей?
– Лично я с непониманием не сталкивалась. Однажды была ситуация, когда молодой человек просил, чтобы я позволила ему не присутствовать на уроках по «Колымским рассказам» Шаламова, потому что он не может спать, читая их. Но я знаю (коллеги делились со мною), что такое непонимание бывает очень резким. Можно понять родителей: для многих эта тема – прикосновение к ране. И нужно быть очень осторожным, очень аккуратным, очень тонким, пытаясь размышлять об этом с людьми, потому что мы не знаем их истории и не знаем причины их непонимания. Всегда нужно прислушаться, если вдруг такое непонимание возникает, и как-то тактично на него ответить.
– Как реагируют дети на то, о чём вы рассказываете им?
– По-разному. Иногда плачут. Например, когда идёт речь о рассказе Романова «Хорошие люди», где в основе сюжета история о том, как жители одной коммунальной квартиры, испугавшись, что их арестуют, обрекли на голодную смерть шестилетнюю девочку. Рассказ очень небольшой, но, конечно, читая его, дети, уже подростки (10–11 класс), глубоко и искренне возмущаются, обличая жителей это коммунальной квартиры. Им непонятно, почему те так поступили. И когда я пробую размышлять с ними о том, что этих людей, наверное, тоже можно было бы пожалеть, что жертвы здесь все, – это плохо воспринимается, даже может вызвать раздражение.
А когда мы читаем повесть Даниэля «Говорит Москва», рассказывающую о появлении особого дня «открытых убийств», – это, конечно, вводит подростков в ступор, потому что это ситуация антиутопии. Когда мы читаем Солженицына и его удивительные размышления о том, как можно сохранить достоинство, находясь в нечеловеческих условиях, – это принимается и читается, конечно, но всё равно трудно переживается. Потому что для того, чтобы это пережить, нужно хорошо знать исторический контекст. К сожалению, учитель литературы, который начинает говорить об этой теме, иногда не находит поддержки у учителя истории. Эта нецелостность в образовании мешает расставить все точки над i.
– О каком отсутствии поддержки вы говорите?
– Сложность, повторюсь, заключается в том, что то, что случилось в ХХ веке в нашей стране, нигде не названо прямо как откровенное зло. Во многих учебниках истории мы можем встретить слова, что, мол, да, это было, а дальше пассажи про экономический взлёт, необходимость, оправданность и т.д. Это осложняет разговор, потому что делает его как бы точечным, не определяющим жизнь человека. Нравственность, этика – всё отходит на второй план. Но, по крайней мере, как говорил один из писателей: мы не знаем, когда проснётся душа адресата, наша задача – пытаться её будить. Будить, тревожить сердце и совесть.
"Молитва памяти" в Архангельске, 30 октября 2018 года. Фото: Андрей ПодоровОднажды после одного из классных часов в школе нашего города нас попросили больше не приходить в это учебное заведение. Мы рассказывали как раз о значении и смысле Дня поминовения, Дня оплакивания жертв советских репрессий – 30 октября. И когда я задала вопрос: «Почему вы нас гоните?» – я услышала фразу, которая долго не давала мне покоя. Мне сказали: «Вы воспитываете диссидентов». Я не знаю, так ли называется то, что мы делаем. Но я верю: вопросы человеческого достоинства, благородства, самостояния касаются всех – и взрослых, и детей. Насилие здесь последнего слова не имеет. Если есть возможность что-то сделать для того, чтобы сердце хотя бы одного человека пережило этот опыт оплакивания, переживания, горевания, – то мы будем это делать. Если хотя бы в сердце одного человека возникнет живой отклик на несправедливость мира сего – то значит, мы делаем всё правильно.
