Почти полтора столетия назад немецкий социолог Фердинанд Тённис различил два типа социальных связей, введя ставшие хрестоматийными понятия Gemeinschaft (маленькое общество, община) и Gesellschaft (большое общество). Эти характеристики касались прежде всего устройства взаимоотношений в традиционном и индустриальном обществах.
Есть ли в современном постиндустриальном обществе место коммюнотарности – отношениям общинного типа (Gemeinschaft), какие факторы влияют на формирование общин и как они изменяются в XXI веке, зависит ли общинность от особенностей истории и своеобразия духовности народа, несёт ли «маленькое общество» угрозу или пользу «большому обществу», как общины влияют на политический и культурный ландшафт и прав ли был философ Николай Бердяев, когда сто лет назад назвал русский народ «самым коммюнотарным в мире»? Эти вопросы обсуждали на прошлой неделе в Москве исследователи из Бразилии и России, анализируя современный и исторический опыт своих стран на круглом столе, организованном кафедрой церковной и социальной истории Свято-Филаретовского института совместно с Чаяновским исследовательским центром Московской высшей школы социальных и экономических наук.
«И социологи, и антропологи давно говорят о том, что модернизация общества должна привести к исчезновению общин. Однако они продолжают существовать, причём во всех обществах. Хотя смысл того, что есть община, за последние двести лет изменился, – говорит профессор Федерального университета Риу-Гранди-ду-Сул доктор социологии Серджио Шнайдер. – Если раньше общины были больше оформлены как социальные структуры и социальные взаимоотношения в них были сцементированы религиозными связями, то со временем, особенно после Второй мировой войны, с развитием информационного общества, и сама коммюнотарность, и организация общинности сильно изменились. Тем не менее общины существуют, и это серьёзный вопрос для исследователей – что они дают обществу и народу».
Профессор Федерального университета Риу-Гранди-ду-Сул Серджио Шнайдер. Фото: Евгений Огурцов / СФИСерджио – человек, для которого коммюнотарность – не только предмет теоретического исследования, но и опыт практической жизни. Он сам выходец из сельской бразильской общины, а по своим корням – из Германии: его предки переехали в Бразилию в 1827 году.
«Мы с российскими коллегами обсуждали вопрос об уровне социального потенциала, то есть о способности местных сообществ собираться в кооперативы и тому подобные объединения. Мы изучали этот вопрос с русским профессором Александром Никулиным из МВШСЭН, потому что это становится важным фактором местного развития. И очевидно, что там, где есть такие сообщества, ассоциации, кооперативы, общины, это очень благоприятно влияет и на экономическое развитие», – говорит бразильский исследователь.
По словам Серджио, в своё время на дискуссию о коммюнотарности в Бразилии повлияла книга американского социолога и культурантрополога Роберта Редфилда «Маленькое сообщество» (“The Little Community”), давшая импульс к пониманию того, что есть сельское бразильское общество и в чём его суть. Редфилд был одним из первых, кто проблематизировал своеобразие изучения крестьянских обществ – «деревни, находящейся внутри цивилизации». Он разработал понятия большой и малой традиции: большая «культивируется в школах и храмах», малая «вырабатывается сама и сама воспроизводится в жизни неграмотных в их деревенских сообществах». Рэдфилд настаивал на необходимости изучать крестьянскую малую традицию в контексте большой, учитывая их взаимовлияние, «улучшать коммуникацию между гуманитарием-историком и антропологом».
Общины индейцев-иезуитов
«Действительно, с момента индустриальной революции последние два века, об этом писал и Фердинанд Тённис, можно было наблюдать спонтанный рост обществ типа Gesellschaft – больших городов, обществ анонимных, где друг друга мало кто знает, и упадок сельских и других общинных сообществ. Прежде всего, конечно, они были связаны с локальной культурой жизни на земле, потому что до недавнего времени больше 90% человечества вело крестьянский образ жизни. Можно говорить и о твёрдых коммюнотарных основаниях религиозных сообществ, а в традиционных обществах, как правило, религиозное и сельское сообщество часто были “два в одном”», – говорит Александр Никулин, кандидат экономических наук, директор Чаяновского исследовательского центра Московской высшей школы социальных и экономических наук, главный редактор журнала «Крестьяноведение».
«Но даже в традиционных обществах мы находим громадное разнообразие этого самого комюнитаризма и творчество по созданию всё новых форм, – продолжает исследователь. – Взять те же первые христианские общины, которые потом распространяются, и в результате христианство становится мировой религией. Мы находим дифференциацию и внутри христианства – разного рода христианские общины и в Новейшее время. Например, Серджио мне очень трогательно рассказывал, как в его маленьком немецком бразильском городке существовало строгое разделение между общинами католиков и общинами протестантов, всего лишь полвека назад! В религиозном плане это постоянное творчество».
«Когда мы были в полевом исследовании в Бразилии, я увидел указатель, который говорил о том, что там находятся руины иезуитских общин, которые охраняет ЮНЕСКО. С конца XVII до конца XVIII века монахи-иезуиты пытались среди индейцев создать настоящие христианские общины! И на протяжении ста лет там существовали такие общины со своей культурой, со своими правилами жизни. Они потом были разрушены в результате войны Испанской и Португальской империй, на границе между которыми оказались эти общины. Об этом был снят замечательный голливудский фильм», – рассказал Александр Никулин.
«Фёдор Михайлович Достоевский говорил, что есть любовь к ближнему, а есть любовь к дальнему. Любовь к ближнему предполагает любовь семейную, дружескую, любовь к дальнему – вообще к человечеству. А общинность – это некоторый промежуточный уровень. Это сообщество, где люди все персонально друг друга знают, верят, доверяют друг другу, где есть определённая солидарность, своя локальная культура, о которой писал Роберт Рэдфилд», – добавил он.
«Что касается вопроса, кто коммюнотарнее, – мне кажется, и Бразилия, и Россия имеют замечательную традицию своего локального коммюнитаризма, связанную и с мировой традицией, потому что это громадные многонациональные страны, – уверен Александр Никулин. – В наших социологических полевых исследованиях мы тоже ставили вопросы об этой локальной солидарности общинного типа в Бразилии и России и пришли к выводу, что мы могли бы чему-то научиться друг у друга. Например, с точки зрения такой формы коммюнитаризма, как кооперативизм, Россия в начале XX века была одной из лидирующих стран. Это нашло отражение и в земских исследованиях, и в исследованиях школы Чаянова. Потом, уже в советский большевистский период, была сделана попытка огосударствления коммюнитаризма в виде колхозов, совхозов, которая принесла больше разрушительных последствий, чем положительных. Но когда я был в Бразилии, на меня произвело большое впечатление развитие коммюнотарных кооперативистских практик. Мне казалось, что я просто на машине времени перенёсся на сто лет назад, в Россию 1920-х годов – с энтузиазмом того времени, не обязательно социалистического типа, но и религиозного, с его стремлением создавать подобного рода сообщества».
Профессор Александр Никулин из МВШСЭН. Фото: Евгений Огурцов / СФИВместе с тем Александр Никулин далёк от того, чтобы идеализировать общинность и коммюнотаризм как таковые. «Некоторые формальные признаки малой сплочённой группы есть, например, у банды или мафии, – замечает социолог. – Вход – рубль, выход – два. У них свой кодекс чести, своё понимание любви. Посмотрите первую серию “Крёстного отца”: чем вам не коммюнитаризм?».
«Кроме того, и вне криминального мира бывают абсолютно закрытые локальные объединения, которые не впускают в себя чужаков, и мы знаем такие примеры, особенно в традиционных обществах, – говорит Александр Никулин. – Поэтому, возвращаясь к бердяевскому пониманию коммюнитаризма, я бы сказал, что и Россия, и Бразилия – гигантские страны, в которых мы можем и в прошлом, и настоящем, и в перспективе найти необходимые качества для решения этой сверхзадачи по устроению сообществ, с одной стороны, связанных узами взаимной братской любви, а с другой, сохраняющих открытость миру, благодаря которой возможны новые поиски и новое развитие форм общинности и коммюнитаризма».
Телефоны Siemens для русских крестьян
«В России в конце XIX – начале XX века неслучайно такой отклик в сердцах людей находит идея соборности, предложенная Алексеем Степановичем Хомяковым, и связанная с ней идея общинности, – говорит историк Наталия Игнатович. – В условиях подготовки к созыву Поместного собора (Поместный собор Православной Российской Церкви 1917–1918 годов. – «Стол») это становится особенно актуально. О соборности говорили многие, но – что самое важное – не только говорили, но и предпринимали практические попытки устроения жизни на соборных началах».
«К примеру, одной из таких попыток в начале ХХ века было создание Братства святителей Московских Петра, Алексия, Ионы и Филиппа (1909–1918), задавшегося целью укрепления “православной веры и церковной жизни на началах живого общения епископа, клира и мирян”. О том, как непросто было осуществлять эту цель на практике, реализуя в церкви начала соборности, свидетельствует документ о встрече с митрополитом Владимиром (Богоявленским), который я надеюсь скоро опубликовать», – говорит исследователь.
Но, пожалуй, самым ярким и масштабным примером «соборного эксперимента» можно признать Крестовоздвиженское православное трудовое братство, основанное богатым аристократом Николаем Николаевичем Неплюевым в конце XIX века. «Он начал карьеру дипломата в Императорском посольстве в Мюнхене, но однажды, вернувшись с бала от принца-регента Баварского, увидел сон: он стоит в избе, окружённый крестьянскими детьми, отношения с которыми и вся атмосфера общения исполнены глубокой любви, – рассказала Наталия Игнатович. – Этот сон переворачивает его жизнь. Он возвращается в своё родовое имение в Янполе, получает сельскохозяйственное образование в Петровской земледельческой академии и берёт на воспитание десять крестьянских детей. Интересно, что он с самого начала советуется с местными жителями и со священниками о том, кого лучше взять. Затем он основывает в своём имении Воздвиженск несколько низших сельскохозяйственных школ, состоящих в ведении Министерства государственных имуществ. Первые выпускники Воздвиженской школы и составили православное трудовое братство».
В 1901 году Николай Николаевич отдал всё своё состояние братству. Как рассказала исследователь, оно включало винокуренный, кирпичный, несколько лесопильных заводов. У братства были мастерские, фруктовая фабрика, молочно-сыроваренный, маслодельный, мясокоптильный и винодельческий цеха, магазин и склады общества потребителей, больница. «Урожайность зерновых в братском хозяйстве была в три раза выше, чем в среднем по Черниговской губернии, и в пять раз выше, чем на подобных землях в районе Ямполя, – рассказала Наталия Дмитриевна. – В колхозе, который возник на месте братства в советское время, такую урожайность удалось повторить лишь полвека спустя, да и то в рекордно урожайный 1971 год».
В братстве было несколько фруктовых садов. Братский селекционер Семён Фёдорович Черненко уже в 1920-е годы, когда братство было разгромлено, работал с Иваном Владимировичем Мичуриным. Хозяйство братства также включало селекционную лабораторию, метеорологическую станцию, абиссинские колодцы, зенитные фонари. Электричество в Воздвиженске появилось в 1915 году. В 1919-м братство закупило несколько динамомашин и установило нефтяной двигатель в помещении мельницы, была оборудована электростанция. Телефонная сеть Siemens появилась в братстве в 1898 году, в 1910-м она была модернизирована. Радиосеть в Воздвиженске появилась в 1926 году (при этом первый в СССР радиотрансляционный узел был введён в эксплуатацию в Москве в 1925 году). С 1890-х в братстве велась чёрно-белая фотосъёмка, а цветная фотосъёмка появилась с 1916 года. Первый трактор в братстве появился в 1919 году (массовое тракторостроение в США началось в 1917-м, в СССР тракторы промышленных образцов начали выпускать лишь в 1923 году, а массовое тракторостроение в стране началось лишь в 1930-е годы).
«Братство в конце концов было разгромлено советской властью, но всё же целых двенадцать лет после 1917 года с ним не могли справиться, – говорит Наталия Игнатович. – После того как в 1924–1925 годах было репрессировано руководство – старшие в братстве, оно протянуло ещё несколько лет. И только в 1929 году, когда оставшихся собрали в зале и, называя пофамильно, озвучили решение об изгнании из Воздвиженска, – братчикам пришлось уйти. Многие просто не выдержали этого изгнания и умерли».
Историк Наталия Игнатович. Фото: Евгений Огурцов / СФИ«Существенно, что в основе этого образа братства лежала не экономическая, а именно религиозная идея, – говорит профессор СФИ и РГПУ им. А.И. Герцена доктор филологических наук Юлия Балакшина. – В первую очередь Неплюев хотел возродить христианство, которое было бы не номинальным, чтобы христиане жили в соответствии с “дисциплиной любви”, как он это называл. Сначала он устроил школы, в которых воспитывал детей на этом основании христианской жизни, а потом понял, что своих воспитанников он не может отпустить в мир, где отношения совсем не такие, каким он учил их. Так возникло Братство. То, о чём говорила Наталия Дмитриевна, интересно для российского опыта особенно потому, что это не экономическое предприятие в своей основе, а религиозная община, которая стала приносить значительные экономические плоды».
«Неплюев мечтал о том, чтобы возникло и Всероссийское братство, и братства по модели его братства возникали в разных уголках России, – добавила она. – Он много ездил по России, пропагандировал эту идею. Но дальше начинаются вопросы: или эпоха русского модерна уже требовала каких-то других подходов, или просто времени не хватило и события 1917 года не дали этой идее получить широкого распространения».
Рыбацкий полк
«Трудно однозначно ответить, прав ли был Николай Александрович Бердяев, когда говорил, что русский народ самый коммюнотарный. Может быть, в тот момент, когда он жил, это чувствовалось как-то по-особенному», – говорит декан исторического факультета Свято-Филаретовского института кандидат исторических наук Константин Обозный.
«Русский народ несомненно имел и ещё имеет мощные потенции коммюнотарного, соборного начала, но всё время были и есть препятствия, – продолжает историк. – По большому счёту, мы до сих пор живём в постсоветской реальности, с советской прививкой. Хотя некоторые люди старшего поколения и говорят: как хорошо было при колхозах жить, но это поздний опыт, который сравнивают с разорением села в 1990-е, забывая о разорении, которое пришлось на долю предыдущих поколений в XX веке. Есть настоящие семейные драмы, связанные с вынужденными переселениями, раскулачиванием и другими трагедиями, которые унесли множество жизней и искалечили массу семей. Многих людей уже не вернуть. А те, кто был собран насильно в колхозы, нередко теряли какие-то последние навыки свободного творческого труда и превращались в рабов этой системы», – заключил Константин Петрович.
В русской истории один из самых серьёзных вызовов коммюнотарным началам был связан с крепостным правом и личной несвободой, которая не давала возможности потенциям общинности воплотиться и принести результаты, считает Константин Обозный. «Серьёзная проблема была и в том, что большая часть крестьянского народа в России в XVIII – начале XIX века не имела опыта частной собственности, землепользования – и, если коммюнитаризм и проявлялся, то в каких-то особенных формах, – говорит историк. – Опыт Неплюева в этом смысле уникальный, это “штучный товар”, его трудно копировать, поставить на поток. Попробуй найти такого барина, который будет заботиться не о своём прибытке, не о том, чтобы оставить наследство своим потомкам, а о тех людях, которые живут рядом в темноте, в каком-то варварстве, не только экономическом, но и социальном и духовном».
«В этом отношении Псковщина, откуда я приехал в Москву, – место удивительное. В Средние века это один из замечательных примеров вечевого, почти республиканского правления. Именно здесь практически отсутствовало крепостное право, и по крайней мере до XVI века народ, который жил в довольно непростых условиях, являл эти формы коммюнотарности. По-видимому, иначе Псковская республика и не могла бы выстоять, если бы люди жили разобщённо и каждый тянул одеяло на себя», – говорит Константин Петрович.
«Но я хотел бы особое внимание обратить на XX век, поскольку больше занимаюсь этими проблемами, – продолжает Константин Петрович. – Когда мы говорим о большевизме, о советской власти, пожалуй, это ещё большее препятствие для коммюнотарности, чем крепостное право. Ведь коммюнитаризм в своих светлых примерах всегда связан со свободой – с уважением свободы другого человека и опытом творчества, выращиваешь ли ты бычков, или шьёшь лоскутные одеяла, или занимаешься ещё каким-нибудь ремеслом и для этого объединяешься со своими единомышленниками».
«В XX веке опыт коммюнотарности проявляет себя очень неожиданно, например, в добровольческих движениях, – рассказал Константин Обозный. – Есть такой советский штамп, что в добровольческих отрядах, которые пытались оказать контрреволюционное сопротивление новой большевистской власти, были помещики, дворяне, офицеры, генералы – те, кому было что терять. Но пример Северо-Западной армии, которая формировалась в Пскове в 1918 году, замечательно показывает, что там было очень много простых крестьян и рыбаков, которые ценили свою свободу, то место, где они жили, то, чем они занимались, и думали о том, что принесёт новая власть. Например, в армии генерала Юденича одним из наиболее боеспособных был Талабский полк, состоявший практически из одних рыбаков. Талабские острова – это острова на Псковском озере».
Декан исторического факультета Свято-Филаретовского института Константин Обозный. Фото: Евгений Огурцов / СФИНам нужна новая утопия
«Мой род происходит с Русского Севера, и я хорошо знаю, что в условиях сильных морозов людям надо держаться ближе, чтобы выжить, даже экономически. И сельское хозяйство на определённой стадии находилось на том уровне, что обрабатывать землю можно было только сообща. Но исторические условия меняются, – замечает Юлия Балакшина. – Серджио начал с того, что самым устойчивым фактором, влияющим на коммюнотарность, всё-таки остаётся именно религиозный, или экзистенциальный, – внутренняя потребность человека жить в общении и трудиться сообща, делить жизнь и хлеб с другим. И даже если внешних причин для этого нет, то внутренняя потребность всё равно сохраняется».
«Мне кажется, один из важных вопросов для общин – это вопрос социальной идентичности, – считает Серджио Шнайдер. – В прошлом локальные сообщества предполагали, что все соседи друг друга знают, и всё было понятно. Люди были объединены каким-то названием или какой-то традицией, имели свои обычаи, общие праздники, да и просто жили на какой-то единой местности – рядом с озером, или рекой, или на равнине. Вопрос идентичности был связан с этими факторами. А вокруг чего формируется идентичность сегодня?»
«Наверное, можно говорить о религиозных основаниях, о духовной идентичности общин, – говорит Серджио. – Возможно, но этого может быть недостаточно, чтобы стимулировать возникновение какой-то новой общности. И одна из самых больших проблем для сообществ – как построить и развить эти новые ниточки взаимосвязей? Как найти своё лицо? Особенно сейчас, когда средства связи доступны и есть возможность территориальной мобильности, но люди между собой связаны мало».
«Кроме того, я бы вернулся к вопросу социального капитала как способности людей к социальной организации в определённом контексте, – продолжает бразильский исследователь. – Для меня это потенциал, о котором можно говорить в общине, в сообществе в том случае, если они более открыты. Фердинанд Тённис, которого цитировал Александр Никулин, и Роберт Рэдфилд, которого цитировал я, толковали общины скорее как закрытые объединения – например, корпоративные. В них всегда очень трудно было вступить, тебя нелегко принимали, не сразу признавали. Сегодня нужно думать, как делать эти сообщества гораздо более открытым пространством. С этим и связано формирование коммюнотарности как социального капитала. И я вижу по меньшей мере два способа построения, накапливания такого капитала».
«Первый – это обучение, то есть нужно специально в институтах или на факультетах обучать людей, меняя менталитет, – говорит профессор Шнайдер. – В нашем либерально ориентированном обществе сейчас основная, главенствующая идея, что всё нужно делать самостоятельно: всё преодолевать, самому себя развивать, воспитывать. И это противоположно идее коммюнотарности. Так что во многом коммюнотарность – это и вопрос социальной идеи, ориентированной на способность действовать вместе. Но как людей этому научить? Может быть, можно это делать и в университете, на какой-нибудь кафедре социальной и церковной истории, где люди это обсуждают, или даже у меня в университете. Это вопрос для размышления: как это пропагандировать, как это развивать».
Ещё один путь научения коммюнотарности, который видит Серджио Шнайдер, – это накопление положительного опыта коллективного использования общих ресурсов, например, для решения проблем, связанных с экологией. В этой сфере, по мнению бразильского учёного, свои возможности для продвижения этого опыта есть и у государства. «Я имею в виду не авторитарно навязывать что-то, но приглашать людей к совместному обсуждению, предлагать какие-то варианты, помогать им воплощать это совместное пользование общими ресурсами в коммюнотарной парадигме».
«И третий пункт, который мне очень нравится, связан с идеей управления, – добавил социолог. – Где люди – там конфликты, там несогласие, там споры и противоречия. И нужно учить людей организовываться в какие-то малые группы, чтобы достигать консенсуса, минимальной степени согласия по ключевым вопросам общей жизни».
«Часто спрашивают: почему это должно произойти? Откуда вдруг у людей возьмутся силы на преодоление индивидуализма? – говорит Серджио Шнайдер. – Я не наивен в этом отношении. Но мне кажется, что обществу надо дать шанс. Как социолог я не могу на обществе поставить крест. Я считаю, что подлинное решение проблем – не индивидуалистическое. Все настоящие решения лежат в области коммюнотарного, общинного и даже утопического. Нам нужна новая утопия, не обязательно богословская».
«Если мы хотим, чтобы человечество или общество куда-то двигалось, оно должно иметь какой-то замысел, большой и красивый, – соглашается Юлия Балакшина. – Но наша страна уже долго гналась за призрачным замыслом, и это для нас плохо кончилось. Поэтому хотелось бы какую-то такую утопию, которая бы нас поднимала, а не роняла».
Профессор СФИ и РГПУ им. А.И. Герцена Юлия Балакшина. Фото: Евгений Огурцов / СФИЧто делать нам с убитостью равнин
«Я тоже думаю, что мы нуждаемся в утопиях в связи с коммюнитаризмом, – признаётся Александр Никулин. – Опасно, когда доминирует одна утопия – коммунистическая, либеральная, ещё какая-либо, – и подминает под себя всё многообразие и сложность нашего мира. Коммюнитаризм предполагает, что существует не одна универсальная община, а общины, миры этих локальных сообществ в их культурном разнообразии. И одна из перспектив для России – возродить всё то удивительное многообразие коммюнотаризма, которое мы имели в истории, потому что, к сожалению, в России, как и во всём мире, нарастает процесс стандартизации. Мы говорим иногда, что вымирают виды животных, птиц. Мне не хотелось бы вульгарно переносить метафоры животного мира на общество, но сколько же мы потеряли культурного разнообразия коммюнитаризма в предшествующей нашей истории, сколько погибло. И один из путей – это попытка возродить его. Если биологи говорят, что ещё чуть-чуть – и мы сможем возродить мамонтов, то почему мы не можем возродить аналоги этих чудесных мамонтов в виде русской традиционной общины, христианской общины и всего, что с этим связано?».
«Мне очень понравилась история про неплюевскую общину, – говорит Александр Никулин. – Они же шли впереди технического прогресса! В то время люди боялись, говорили: не дай бог что-нибудь будет от этого электричества, от телефона или от какого-нибудь нефтяного двигателя! А вот, пожалуйста, все технические достижения цивилизации были поставлены на службу этого локального сообщества. Так и айфоны, и интернет можно использовать и во благо коммюнитаризма, и во вред. Давайте использовать достижения технического прогресса на благо коммюнитаризма!»
«Чем ещё мы с Бразилией похожи? – продолжает Александр Михайлович. – В Бразилии сейчас возникает та же проблема, которая нас терзает последние десятилетия: запустение бывших сельских пространств в связи с тем, что население бежит в крупные города. Бразилия тоже высокоурбанизированная страна. Там процент сельского населения уже даже меньше, чем в России, – 20%. И пророческий вопрос Осипа Мандельштама: “Что делать нам с убитостью равнин?” – это вопрос вопросов и перспектив для Бразилии и для России. Как заново оживить наши гигантские пространства, которые Господь Бог нам дал и которые оставили нам наши предки, как возродить всё это удивительное природное, культурное разнообразие? Так что третье направление – это социология пространства, философия пространства, религия пространства, новое заселение и осмысление с точки зрения коммюнитаризма таких обширных пространств, как наши».
«У замечательного социолога Джеймса Скотта, недавно ушедшего из жизни, в его публицистических и философских рассуждениях есть этот плач и скорбь по ушедшим формам коммюнитаризма, по их разнообразию, – говорит Александр Никулин. – Часто мы находим лишь руины, и одна из главных опасностей, угрожающих коммюнитаризму со стороны рынка и государства, – это стандартизация. Но восстать против левиафана невозможно. Как правило, это бывает опыт разрушительный. И Скотт рекомендует приручить левиафана – каким-то образом договариваться с государством, бюрократизацией, стандартизацией, но делать это на коммюнотарной основе – на уровне местного самоуправления, каких-то локальных инициатив гражданского общества. И это тоже сверхзадача, которая стоит перед Бразилией и перед Россией».
«Мне очень понравилась мысль Серджио о том, что без идеи, которая соединяет людей, которая даёт им вдохновение, которая в этом свободном объединении живых сил даёт надежду, – пусть она кому-то покажется утопией, какой-то идеализацией, – невозможно, – говорит Константин Обозный. – И если этого свободного усилия и в России, и в Бразилии будет больше, то есть надежда, что человечество окончательно не превратится в огромный очаг напряжения. Коммюнитаризм в широком смысле – это то, что помогает друг друга увидеть и друг другом дорожить. Не просто прагматично извлекать выгоду из того, что совместное пользование ресурсами даст экономический эффект, а поддерживать общение ради общения, ради того, чтобы не остаться в вакууме, самодостаточным, а значит, в каком-то смысле остановиться в своём развитии. Тогда будет личностное развитие и народа, и государства, и даже большой империи».
«Сила коммюнитаризма в его разнообразии, – уверен Александр Никулин. – И нам было бы чему поучиться у коллег в Бразилии, где целый ряд университетов имеет программы сельского развития, локального развития, кооперативизма. Сейчас Шанинка пытается создавать школу сельских волонтёров, которые тоже ориентированы на поиск активистов коммюнотарного движения. А в связи с опытом неплюевской общины надо сказать о великой роли лидеров подобного рода движений. “Социальный капитал” – это может звучать слишком по-научному. Русская пословица так объясняет суть социального капитала: не имей сто рублей, а имей сто друзей – но объединённых в разнообразных формах коммюнитаризма. Тогда будет и экономический прибыток, и сердечное богатство дружественных связей. Поэтому давайте учиться друг у друга в Бразилии и России и обмениваться драгоценным опытом коммюнитаризма».
