– Общественные дискуссии о конституциях 1936-го и 2020 годов были показателями растущей правовой культуры в стране (хотя политические ситуации тогда и сейчас несоизмеримы, так же как и цели, которые ставили организаторы реформы). Однако общим элементом в политических кампаниях 1936-го и 2020 годов было стремление правительства легитимизировать существующий режим. За рамками этого факта в глаза бросаются многочисленные отличия двух ситуаций. Во-первых, Сталинская конституция была полностью новым законом, а действующая Конституция 1993 года только включила поправки. Если сравнивать собственно тексты двух конституций, то Сталинский основной закон был неожиданно демократическим для диктатуры, существовавшей в 1930-е годы. Поправки к действующей сегодня Конституции, принятые в 2008-м и нынешнем году, идут в другом направлении – расширяют полномочия президента и сокращают полномочия правительства и местного самоуправления, то есть сужают демократический формат.
–Зачем нужны были изменения тогда и сейчас?
–И в 1936 году, и в 2020 году изменения были неожиданными для общества, и это говорит об авторитарности режимов тогда и сейчас, хотя в разной степени, конечно. Закон, по сути, инициировался не представителями народа, а главой государства. В отличие от 1936 года, не только сами изменения 2020 года, но и спешка с их выдвижением и принятием немало озадачили общественность. Помимо этого, дополнительным фактором недоумения было проталкивание сверху голосования по поправкам, когда началась пандемия. Это ещё раз навело многих на мысль, что интересы государства и руководства не всегда совпадают с интересами безопасности граждан. В этих условиях не уверена, что кампания 2020 подняла уровень доверия к власти.
Тексты статей 118 и 119 из Конституции СССР 1936 года. Изображение: Wikimedia CommonsЦели изменения Конституции в 1936 году я подробно обсуждаю в своей книге. До сих пор общепринятым было мнение, что Сталинская конституция была трюком для завоевания доверия на международной арене. Мол, СССР нужна была демократическая маска, чтобы привлечь союзников среди западных демократий перед лицом фашистской угрозы. Однако архивные источники говорят в пользу искренности руководства в «повороте к демократии». Просто так понималась последняя. Во внутренней сугубо секретной переписке 1933–1936 годов, когда обсуждались изменения, ни разу не упоминается мотив самопрезентации режима с целью обмана мировой и советской общественности, вроде «объявим это, а сделаем то». Наоборот, руководители партии серьёзно обсуждали расширение избирательных прав для «бывших врагов» советской власти – кулаков, священников, торговцев, которые были лишены прав прежней Конституцией.
Важным открытием исследования стало доказательство того, что ближайшее окружение Сталина уже почти уверилось к 1936 году: социализм победил, враги «вычищены» или перевоспитаны, общество успешно трансформировалось в «единый советский народ». Они догматически следовали марксизму и ленинскому плану строительства социализма, полагая, что социалистические изменения в экономике, отмена частной собственности автоматически трансформируют общество. Секретные постановления и переписка показывают: Сталин верил, что после высылки 2 миллионов «кулаков» и насильственной коллективизации деревня стала социалистической. Он верил в молодое поколение советской интеллигенции и рабочего класса.
В горном ауле изучают проект новой Конституции, июнь 1936 г. Фото: С. Струнников / Wikimedia CommonsСвободные всеобщие выборы, согласно Сталину, были призваны также оживить и оптимизировать бюрократический аппарат и наладить управление государством, к этому времени крайне неэффективное в условиях диктатуры. Он говорил, что выборы станут кнутом для нерадивых руководителей. И, конечно, одной из целей политической кампании в 1936 году была мобилизация населения в ходе обсуждения Конституции в июне-ноябре. Однако здесь произошел серьёзный сбой.
–Какой именно? «Единый советский народ» подвёл?
– Материалы обсуждения Конституции стали моим источником для изучения массовой политической культуры сталинизма, поэтому я могу делать какие-то выводы о характере дискуссии той поры. Обсуждение Конституции на собраниях и в прессе было организовано партией и советами. Специальные усилия были направлены на мониторинг реакций людей на новую демократическую Конституцию силами НКВД. Отчёты о собраниях предоставляли также колхозы, университеты, воинские части, комсомол. До сих пор историки считали эти отклики населения результатом манипулирования и давления. Так и было, особенно если мы рассматриваем мнения, собранные институтами.
Однако это не вся правда. Даже официальные и местные органы сообщали Центральному комитету партии о критических высказываниях и недовольстве населения колхозами, нищетой, голодом в деревне, произволом на местах. Изучение этих откликов, включая массив неорганизованных, часто спонтанных писем граждан во власть и в газеты, личных дневников, писем, тайно вскрытых НКВД, позволяет составить картину общественного мнения в 1936 году, когда социология еще находилась в зачаточном состоянии. «Единого советского народа», действительно, не просматривается.
–То есть власть столкнулась с массовым недовольством на местах? И как отреагировала?
– Я полагаю, что выводы, полученные руководством СССР в связи с обсуждением Конституции, влияли на сталинскую политику непосредственно. В частности, повлияли на начало Большого террора в 1937 году.
Среди полифонии мнений существовали два основных характерных течения – либеральное и антилиберальное. Многочисленные требования о защите гражданских прав и поддержка демократических нововведений Конституции контрастировали с массовым неприятием новых свобод, требованиями по продолжению сегрегации «бывших людей» и ужесточению наказаний, что является важным открытием моего исследования. Общество было расколото недоверием, нетерпимостью и ненавистью, например, к членам партии, кулакам, единоличникам (внеколхозным крестьянам) и больше всего почему-то к священникам.
Священномученик Георгий Извеков, композитор, фольклорист, священник. Осужден за «контрреволюционную фашистскую агитацию». Официальная фотография из следственного дела. Фото: www.pravoslavie.ruНаследие гражданский войны, пропаганда классовой борьбы и разочарование результатами первой пятилетки сыграли свою роль. Голоса участников дискуссии продемонстрировали социальную напряжённость и враждебность: колхозников – к единоличникам и рабочим, беспартийных – к членам партии, новоиспечённых атеистов – к священникам, кулаков и депортированных – к односельчанам, которые их раскулачили и жили теперь в их домах, рабочих – к управленцам и стахановцам. Всеобщим было недоверие как к лишенцам – на одном конце спектра, так и к представителям власти – на другом. Это соперничество и зависть «подпитывали политическую культуру репрессий», сами являясь её плодом.
–Присутствовали ли в полемике 1936 года здоровые голоса?
– Изучая комментарии простых людей, мы обнаружили, что либеральный, демократический и примирительный дискурс у них часто уживался с революционными, конфронтационными, нетерпимыми или традиционалистскими формами восприятия мира. Однако можно встретить дискуссии и личные документы, где ценность человеческой свободы отстаивалась вполне последовательно. Озабоченность многих граждан индивидуальными и гражданскими правами, эффективной работой советов, избирательной реформой и верховенством закона, а также их политическая активность – всё это указывает на существование либеральной политической субкультуры с демократическими компонентами. В сталинской диктатуре существовали полуподпольные островки публичной сферы и гражданского общества. В основном это была самоорганизация религиозных общин и сплочённых кружков интеллигенции. Нонконформистские отклики показали, что общество было не пассивным реципиентом, а активным участником политических переговоров, внося вклад в формирование советской культуры своими интерпретациями снизу.
Источники не позволяют количественно измерить тренды в настроениях, и мне приходится полагаться на свои впечатления о самых существенных и ярко выраженных нарративах, перекрёстно проверенных разного рода источниками, как внутренними, так и внешними, например, материалами разведок.
–Полифония внутри советского общества 1930-х годов, его «несоветскость» были для вас открытием?
– Исследование массовой политической культуры и общественного мнения периода сталинизма на основе эмпирических данных, которые я использовала, по сути, первое в историографии. Обсуждение Конституции 1936 года показало смешанную текучую культуру в процессе трансформации, с традиционными и модерными, либеральными и нелиберальными элементами. Поскольку переход к модерну (даже по определению дестабилизирующий процесс) сопровождался в России катастрофами и политическим насилием, он привёл к крайней дезориентации населения, кризисам коллективной и индивидуальной идентичности и пересмотру парадигм. Силы модерна, архетипичные элементы русской традиционной культуры, диктаторский режим, катастрофический характер общественной жизни – всё это в совокупности обусловило формирование политической культуры сталинизма.
С одной стороны, меня удивило, насколько враждебно часть общества отнеслась к предоставлению избирательных прав «бывшим врагам». Многие предупреждали власть, что враги не перестроились и на свободных всеобщих выборах пройдут во власть. И Сталин с его подозрительностью услышал эти предупреждения. Мы знаем это из его выступлений на 8 Съезде Советов в ноябре 1936 года и на Февральско-мартовском Пленуме ЦК 1937 года...
С другой стороны, ещё оставались носители других ценностей и несоветской культуры. Писатель Михаил Пришвин в своих дневниках 1936 года характеризовал дискуссию вокруг Конституции как некий «тест на советскость», после которого свобода будет предоставлена населению. По-видимому, в глазах Сталина общество не прошло тест. Оставалась та сложность, которой он не хотел терпеть. Дискуссионная кампания и перепись населения 1937 года показали Сталину, что общество не смогло в достаточной степени «советизироваться»: оно отказывалось это делать добровольно. Голоса в ходе обсуждения не были единодушны в своём одобрении советского курса.
К разочарованию диктатора, общество, каким оно представилось руководству, не вписывалось в идеологический шаблон «единого советского народа», составленного из «новых людей». Оно ещё не научилось жить предписанным образом, но оставалось не только неуправляемым, но и, скажем, религиозным. По сталинской логике, как «антисоветские элементы» в обществе (особенно «церковники» и кулаки, вернувшиеся из ссылки), воодушевлённые новыми свободами, так и чиновники, «саботирующие» свободные выборы, нуждались в окончательной чистке («раз и навсегда») для достижения успеха в социалистических преобразованиях. Так, публичная дискуссия оказалась полезной «провокацией», тестом для общества, обусловившим новую волну репрессий.
