Начиналось всё с очень понятной правозащитной повестки. Возьми мы либерально мыслящих, консервативно мыслящих людей (кроме каких-то совсем уж крайних экзотов), я думаю, все будут согласны с тем, что нехорошо использовать людей, нехорошо принуждать к сексу, нехорошо считать кого-то недочеловеком на основании его национальности, расы, пола. Пока мы стоим на этой правозащитной платформе, мы видим солидарность всех участников. А потом не успеваешь глазом моргнуть, как хорошая идея, что не надо никого обижать, что должно быть больше справедливости и меньше насилия, должно быть больше уважения, не нужно человека припечатывать на основании группы, – оборачивается чем-то сюрреалистичным. Мы обнаруживаем себя в новой реальности, где оскорбляют за то, что кому-то не понравилась Капотня. Или, например, у меня недавно Инстаграм удалил пост, в котором была документальная фотография: дети с тоской смотрят в окошко (их, видимо, не выпускают летом из дома – может быть, из детского дома): мальчишки лет восьми, один из них по пояс обнажён, то есть его видно только по пояс. В защиту интересов детей обнажённого слишком ребёнка удаляют. Потом все эти профессора, которых увольняют за какую-то неудачную шутку. Человек не понимает, как так получилось? Происходят какие-то смысловые сдвиги.
Можно ли говорить о появлении новой этики, о том, что выдвигаются новые этические нормы? На мой взгляд, нет. Скорее – произошла переоценка того, с чем мы мирились раньше. Нам, может быть, это не нравилось, но это считали «нравами». Взять того же Вайнштейна: если бы мы 20–30 лет назад, когда происходили эти события, спросили кого-то, хорошо ли это, когда именитый режиссёр принуждает к сексу юную актрису, – это условие получения ею роли, – конечно, все бы сказали: «Нет, нехорошо». Но при этом добавили бы, что ведь это богема, Голливуд, у них там вечно так, такие у них нравы. Теперь же мы имеем дело с попыткой внедрения тотальной нравственности, требования которой распространяются и на прошлые кейсы, включая те сферы, которые когда-то обводились рамочкой «нравы». Мы нравы отменяем, никаких нравов не может быть, везде должна быть нравственность. Закон не имеет обратной силы, а это требование имеет.
Алисса Милано побудила использование хештега me too после обвинений против Харви Вайнштейна в 2017 году. Фото: Tom Sorensen - Alyssa Milano / Wikimedia CommonsВсё это вызывает тревогу, потому что идея тотальности каких-то моральных требований, идея тотальности нравственности без поправки на времена, нравы, слабость человеческой природы, что-то ещё – она, конечно, очень дёргает. Особенно людей, имевших отношение к какой-либо тоталитарной идеологии.
Кроме того, мы видим стирание грани между разными степенями насилия, когда считаем насилием каждый взгляд, или слова, или шутку. Ведь тогда мы не понимаем, где действительно причинение ущерба, действительно травма, насилие. И если мы приравниваем ущерб, нанесённый любой из участниц проекта «Me too», и реальное изнасилование, то что происходит? С одной стороны, мы высвечиваем сферу харассмента и говорим, что это явление того же порядка и потому допустимо. Но есть и теневая сторона этого процесса: мы приравниваем реальные ужасы, реальные изнасилования, пытки к ситуации, когда актриса узнаёт, что не получит роль, если не переспит с режиссёром. Это дезориентирует, выбивает почву из-под ног, вызывает тревогу у людей.
Я наблюдала обсуждения, когда в ответ на кейсы этих актрис люди начали писать о случаях очень тяжёлого насилия, и это шло вперемежку с историями, когда профессор говорил, что не поставит зачёт, если студентка не пойдёт его сдавать к нему домой. С одной стороны, замечательно, что мы называем это отвратительным, аморальным, видим в этом тоже насилие. С другой стороны, что происходит с человеком, который пережил насилие в ситуации, не предполагающей возможности отказаться, пожертвовав зачётом, и обеспечить таким образом свою физическую безопасность? Это дезориентирует людей.
Произошла виртуализация насилия, виртуализация жертвы, стирание грани между реальным насилием и, например, оскорблением чувств. Во Франции стали преследовать за отрицание Холокоста. И начали это не консерваторы.
Акция black live metter в США. Фото: doug turetsky / www.flickr.comВсе, надеюсь, согласны с тем, что нельзя негативно оценивать человека на основании его принадлежности к группе. Нельзя, например, считать, что человек склонен к воровству на основании принадлежности к определённому этносу. Отвратительно так делать. Но сейчас мы считаем человека жертвой на том лишь основании, что он принадлежит к гендерной группе (женщина) или к какому-то этносу. Это равносильно утверждению, что кто-то обидел пролетариат или оскорбил революцию, великое дело Ленина. Что у нас происходило во времена тоталитаризма, то происходит и сейчас.
Пока мы находимся в правозащитном поле и приводим примеры нарушения прав, мы абсолютно правы. Но мы предлагаем дискурс, в котором женщину оскорбляет буквально всё, любая закорючка. Мне запомнился кейс, когда астрофизика начали осуждать за то, что у него на рубашке были нарисованы женщины в латексе. Он, мол, оскорбляет женщину, показывая её как сексуальный объект. Женщина должна ходить всё время оскорблённой – по определению. Это разве не поддержка всего того, с чем мы боремся?
Когда закон тебе запрещает какие-то действия, у тебя есть стратегия избегания, ты можешь чего-то не делать, чтобы не обрести последствий. Когда ты попадаешь в мир виртуального насилия, виртуальных жертв и оскорблённых чувств, у тебя нет никакой стратегии, ты никогда не знаешь, как твоё слово будет использовано. Ты можешь оказаться виноватым, даже если ты ничего такого не имел в виду.
И странным образом ты оказываешься часто уязвим более перед своими, чем перед чужими. Если бы кто-то из приличных людей позволил себе антисемитские высказывания в духе Прилепина, уж конечно, в его кругу с ним бы никто не разговаривал. Он был бы не пригоден для диалога, вычеркнут из него. А чужим это вроде как можно. Мы относимся к этому чужому как к некой чудной зверушке, отказывая ей в субъектности. Что с него взять, он же зверушка. Понятно, что несёт такую хрень. Это я к тому, чтобы мы отслеживали те парадоксы, которые вокруг этого возникают.
Я всё-таки убеждённый кантианец. Мне кажется, что этика должна быть внутренне непротиворечива, иначе это не этика. Вспомните скандал вокруг высказывания Регины Тодоренко про женщин, которые подвергаются домашнему насилию, что они, мол, сами, может быть, виноваты. После этого с ней публично разрывают контракты издания типа «Glamour» и так далее. Это комедия абсурда, когда у издания, чью концепцию можно коротко выразить словами: женщина, занимайся потреблением, инвестируй в себя, чтобы подороже продать себя самому крутому альфа-самцу, – вдруг случился острый приступ феминизма. И таких абсурдистских, парадоксальных кейсов вокруг очень много.
