Первые поселения, ставшие наукоградами, строились, во-первых, для авиации (Жуковский – 1934-й, Королёв – 1938-й, Новоуральск – 1941-й), во-вторых, для артиллерии (Дзержинский, опять же Королёв, где после ЦКБ-29 – знаменитой «шараги» Туполева – появилось Центральное артиллерийское конструкторское бюро (ЦАКБ) Василия Грабина (1942-й); Саров, где до того, как создать атомную бомбу, делали снаряды для «Катюш»). Города артиллерии и авиации есть, но нет танковых. Почему? Танки составляли основное оружие XX века, с Первой мировой до настоящего времени они проделали колоссальную эволюцию. Количество человеческого гения и экономических ресурсов, вложенных в танкостроение, вполне сопоставимо с тем, что отдали самолётам и даже ракетам, но по- чему-то танки не потребовали строительства наукоградов.
Вид на город Обнинск с высоты птичьего полета. Андрей Соломонов / РИА НовостиКоличество инженеров и конструкторов сопоставимо с любым из наукоградов. Однако танковый завод – тот же автомобильный. Уровень автоматизации труда был таков, что подобный завод требовал примерно сто тысяч рабочих. Главным советским танкоградом во время войны стал Челябинск, туда были эвакуированы харьковский, ленинградский (кировский), воронежский, сталинградский и московский («Красный пролетарий») заводы, туда же – большинство конструкторских бюро и институтов, что позволило создать научно-конструкторский центр во главе с Жозефом Яковлевичем Котиным. Население Челябинска выросло в разы: со 113 тысяч в 1931-м до 618 тысяч в 1956-м. Именно поэтому из городов, обслуживающих танкостроение, наукоградов не получалось – получались большие индустриальные города.
Танк стоил на порядок дешевле самолёта-истребителя, на два порядка – самолёта стратегической авиации и на три – дешевле первых межконтинентальных ядерных ракет. Этим определяется структура производства, а ею – структура поселения. Танкограды становятся городами-миллионниками, а ёмкость наукоградов – 10–100 тысяч человек. Наукограды – это города бутиковых производств эпохи индустриального милитаризма. Хотя мы знаем несколько наукоградов, возникших на основе старых городов (Бийск, Мелекесс-Димитровград, Переславль-Залесский, Петергоф) – но это исключения. Наукограды, как правило, появляются на голом месте. Раз так, кто-то должен был придумать и обосновать формат наукограда. Но ничего подобного нет. Наукоград складывается постепенно под влиянием множества факторов, которые никто заранее не просчитывает. Есть базовая схема: наука, полигон, опытное производство. Дальше наощупь находятся элементы её превращения в город.
Случай в Стаханово
Первым наукоградом России является Жуковский (с 1938-го по 1947-й – город Стаханово). Решение о строительстве принимается в 1934 году, план города великий конструктор Андрей Туполев заказывает великому архитектору Виктору Веснину. Казалось бы, предполагалось нечто замечательное. Ничего подобного.
В планировке Жуковского даже те черты, которые в истории советской архитектуры получили гордое и отчасти бессодержательное название «соцгород», не просматриваются. Тут ничего не изобреталось, задача создания нового формата города не осознавалась ни архитектором, ни заказчиком. Ядро города проектируется как завод эпохи ранней сталинской индустриализации. На главной дороге, Быковском шоссе, на одной стороне выделяется квартал под промзону (ЦАГИ), на другой – под жилые кварталы. С градостроительной точки зрения, пустить проездное шоссе через центр города – это значит уничтожить центр. Но с точки зрения завода, это экономия на транспортных расходах, снабжение идёт по уже существующей трассе. Ровно так же – на главном шоссе – четырьмя годами раньше Альберт Кан (возможно, повлиявший на Виктора Веснина в вопросах промышленной архитектуры) расположил комплекс автозавода в Нижнем Новгороде (и схожие кварталы жилья напротив автозавода спроектировал там Илья Голосов). Градостроительная логика сводится к идее экономии ресурсов.
Новосибирский Академгородок Сибирского отделения Академии наук СССР.В одной из лабораторий. 1966 год. А. Блохнин / РИА Новости
Туполев и Веснин фактически замышляли рабочий посёлок при производстве. Однако будущий Жуковский включил в себя две случайности. Во-первых, ближе к вокзалу там располагался фрагмент города-сада Кратово (Прозоровское), построенного по проекту Александра Таманяна. Там были санатории и дачи (на одной из которых жил Туполев). Во-вторых, к востоку от промзоны ЦАГИ располагался аэропорт Раменское, а между аэропортом и ЦАГИ – лес. Дачи остались от дореволюционной жизни, а лес сохранили на потом, когда аэропорт вырастет. И то, и другое не входило в замысел города, одно пришло из прошлого, второе осталось на будущее. Но и то, и другое прилепилось к городу.
Ранние индустриальные города сталинского времени (тот же Челябинск) – это тяжелейшие условия жизни. Дачи и лес в черте города – это элементы городской роскоши. Они отличали город авиаторов от индустриальных посёлков. Впоследствии это станет частью формата наукограда.
Города НКВД
Авиаторы сделали первый шаг. В 1930-е годы они хотя и меняли место ведомственной приписки, так или иначе всё время оказывались в орбите Наркомтяжпрома Сергея Орджоникидзе. Но 1930-е годы – это время бешеной конкуренции ведомств за влияние в государстве, которую в итоге выиграл НКВД. В 1937 году Алексей Туполев и его сотрудники были арестованы как вредители и оказались в распоряжении Николая Ежова и потом – Лаврентия Берии.
Наукоград Королёв. Фото: Commons wikimedia.orgБерия стал наркомом внутренних дел 25 ноября 1938 года, а в первые недели декабря этого года в Болшево (Королёв) создаётся ЦКБ-29 НКВД – знаменитая туполевская «шарага», которая с переездами в Москву и потом в эвакуацию в Сибирь просуществовала до 1942 года. Берия не выдумывал нового – он основывался на опыте «Шахтинского дела» и дела «Промпартии» 1928–1930 годов, когда после ареста десятков учёных и технических специалистов впервые были созданы тюрьмы для специалистов. Никто не ставит никаких специальных задач, однако в этой рутине рождается новый формат. После туполевской «шараги», которая оказалась чрезвычайно эффективным механизмом организации наукоемкого производства, НКВД стал обладателем уникального «ноу-хау», что предопределяет дальнейшее развитие событий.
С точки зрения государства, формат решал следующие задачи.
Во-первых, снимался вопрос о мотивации труда учёных и конструкторов. Их труд не нужно было оплачивать, их не нужно было стимулировать, для них вопрос стоял так: либо работа по специальности в условиях, не угрожающих им физической смертью, либо пытки и физический труд в лагере. Плюс к этому в случае отказа от работы оставалась ещё возможность репрессий в отношении членов семьи. Это было уникальное «изобретение» – для организации самого высокоинтеллектуального творческого процесса ХХ века использовалась самая примитивная схема рабского труда.
Во-вторых, снимался вопрос о секретности. Речь шла о военном производстве, что предполагало режим секретности даже вне атмосферы навязчивой шпиономании сталинского времени – а с её учётом и подавно.
В-третьих, снимался вопрос о руководстве этим трудом. Проблема раннего советского государства – чрезвычайно низкий образовательный и человеческий потенциал руководящих кадров. Генерал-майор Валентин Александрович Кравченко, руководитель «Особого технического бюро» 4-го отдела НКВД, окончил начальное городское училище в городе Крюкове (1918-й) и затем до 1929 года работал токарем вагоноремонтных мастерских, – это человек с неоконченным средним образованием. В 1929 году его отправляют на курсы для подготовки в вуз, он поступает в Одесский институт связи, оканчивает его за три года и становится деканом радиотехнического факультета – при этом постоянно находится на партийной работе. Это был человек, которому подчинялись все «шараги», своего рода внутренний министр науки НКВД СССР. Для того чтобы такой человек мог ставить задачи Туполеву и Королёву и оценивать качество их решений, требовалась специфическая система управления, снимающая вопрос о его квалификации.
Первобытная простота этой организации была чрезвычайно эффективна, и любые более сложные типы организации (через финансовые институты, систему менеджмента, системы внутрипрофессиональной оценки и конкуренции) в краткосрочной перспективе проигрывали в конкуренции с ней. Кроме того, случайно была решена ещё одна задача, о которой государство не заботилось, но которая оказалась принципиальной для творческого процесса.
Николай Николаевич Поликарпов, советский авиаконструктор, «король истребителей», приговорённый в 1929 году к смертной казни, в 1930 получил предложение сформировать конструкторское бюро непосредственно в Бутырской тюрьме (ЦКБ-39 ОГПУ). Ему предложили назвать специалистов, которые были бы ему необходимы для полноценной работы бюро. Он написал список, после чего люди были арестованы прямо по этому списку. Эта история оказалась известна среди авиаконструкторов, поэтому, когда аналогичное предложение через 10 лет получил Алексей Туполев, он стал формировать своё конструкторское бюро (ЦКБ-29 ОГПУ) из тех людей, кто уже был арестован. Так, там оказались не только выдающиеся авиаконструкторы (Владимир Петляков, Владимир Мясищев, Дмитрий Томашевич), но и люди довольно разнообразных специальностей: философ и математик Роберто Бартини, физик Юрий Крутков, специалист по реактивным двигателям Сергей Павлович Королёв. То же происходило позднее и в «Марфинской шараге», описанной Александром Солженицыным, – здесь были заключены философы, математики, художники, архитекторы, журналисты, при том что научной темой была спецсвязь. Теория креативного города считает принципиальным, чтобы творческие коллективы формировались из учёных разных специальностей и между ними был непрерывный контакт и обмен идеями. В «шарагах», где никто не ставил таких целей, это получилось само собой.
Между Лос-Аламосом и Пенемюнде
20 августа 1945 года Лаврентий Берия стал руководителем атомного проекта СССР. В 1945 году основаны два первых атомных города: Челябинск-40 (Озёрск) для получения урана и Арзамас-16 (Саров) для создания атомной бомбы. В 1946-м к ним добавляется Дубна, Обнинск и Свердловск-44 (Новоуральск), в 1947-м – Свердловск-45 (Лесной), в 1950-м – Красноярск-26 (Железногорск), в 1952-м – Троицк и в 1954-м – Снежинск (город-дублёр Сарова) и Томск-7 (Северск).
120025 18.10.2005 Установка "Луч" в "Российском федеральном ядерном центре - Всероссийский научно-исследовательский институт экспериментальной физики" в г. Сарове.Нижегородская область. Сергей Субботин / РИА Новости
25 января 1946 года научный руководитель атомного проекта Игорь Васильевич Курчатов встречался со Сталиным. Дневниковая запись Курчатова об этом событии выглядит следующим образом: «По отношению к учёным т. Сталин был озабочен мыслью, как бы облегчить и помочь им в материально-бытовом положении. И в премиях за большие дела, например, за решение нашей проблемы. Он сказал, что наши учёные очень скромны и они иногда не замечают, что живут плохо. Наше государство сильно пострадало, но всегда можно обеспечить, чтобы несколько тысяч человек жило на славу, а несколько тысяч человек жило ещё лучше, со своими дачами, чтобы человек мог отдохнуть, чтобы была машина».
Что произошло с товарищем Сталиным и почему вместо того, чтобы отправить физиков и химиков во главе с Курчатовым создавать атомную бомбу в «шарашку», как он раньше поступил с Туполевым, ему пришла фантазия предоставить им дачи и машины, остаётся явлением загадочным. Но так появился третий формат советского наукограда.
Возможно, здесь сыграл свою роль зарубежный опыт. После победы начался вывоз специалистов из Германии. Их селили в закрытые города. Их положение было двойственным: с одной стороны, они были на положении свободных зарубежных специалистов, приглашённых на работу в СССР, – им платили большие гонорары, давали государственные премии, награды и создавали жизненные условия лучше, чем у них были в Германии; с другой – они жили на закрытых территориях и не имели права их покидать, отчасти оказываясь на положении пленных. Это была жизнь за колючей проволокой, но в комфортных условиях и с нормальным снабжением, что великий физик Николаус Риль назвал «золотой клеткой».
Вторая мировая война, помимо соревнования в области ядерного оружия, принесла ещё соревнования по ракетам. Здесь решающую роль сыграли не превосходные советские шпионы, окружавшие Лос-Аламос, но захват территорий Германии, где производилось «оружие возмездия» – ракеты Фау-1 и Фау-2. На основе немецкой ракетной программы был создан советский институт в оккупационной зоне – Институт Рабе, функционировавший в 1945–1947 годах. Директором, а после прибытия в 1946 году в Германию Сергея Павловича Королёва – заместителем директора этого центра был Борис Евсеевич Черток, человек большого таланта и обаяния, оставивший замечательные воспоминания.
Процитируем его первое описание ракетного центра в Пенемюнде, который послужил образцом для послевоенных ракетных городов СССР: «Когда самолёт по нашей просьбе пролетел над всей территорией острова, я был восхищён всем увиденным настолько, что теперь, спустя почти полвека, в памяти всё ещё возникают обширные пляжи, белые барашки набегающего прибоя, лесистые холмы. Не хотелось отрывать глаз от видов этого чудесного природного заповедника. Ландшафт уж очень резко контрастировал с привычными за последний месяц развалинами Берлина. Но вот среди сосен просвечивают контуры зданий, потом огромные железные конструкции поставленных „на попаˮ мостов, ещё какие-то с высоты непонятные, но явно производственные сооружения. На всё наложена чуть прикрытая тенями сосен сетка дорог, которые всё соединяют. Справа вдаль уходят леса и блики озёр, слева – серое море. Пролетели служебную территорию острова, и снова из хвойной зелени проглядывают привлекательные бело-кремовые, розовые и всякие прочие многоцветные виллы и отели. Одним словом, курорт. <...> Здесь жила и отдыхала элита немецких ракетчиков».
По сравнению с этим условия жизни в СССР были ужасны. Процитирую ещё один фрагмент из воспоминаний Б.Е. Чертока о переезде в Подлипки в 1946 году: «Подмосковная железнодорожная станция с поэтическим названием „Подлипкиˮ стала нашим местопребыванием в Советском Союзе. Сюда прибыл наш спецпоезд из Германии. <...> Честно говоря, когда мы впервые в Подлипках увидели будущий ракетный завод, то пришли в ужас. Грязь, оборудование примитивное, да и то разграблено. По сравнению с авиационной промышленностью, откуда мы перешли, это был, так нам казалось, пещерный век. А с условиями Германии даже сравнивать не приходилось – это было несопоставимо».
Предстояло превратить одно в другое, довести Подлипки до Пенемюнде. Это так и не удалось сделать, и современный Королёв далёк от немецкого курорта. Но идеал был задан.
Дело не ограничивалось немцами, важен был и новый потенциальный противник. <...> Американцы своих учёных в тюрьмы не сажали, но при этом американский режим создания атомной бомбы также предполагал высокую степень контроля процесса спецслужбами. <...> Но при этом учёные были свободными людьми, а уровень жизни включал в себя тот американский набор условий для высокооплачиваемых специалистов (дом, машина), который товарищ Сталин неожиданно пожелал дать физикам-ядерщикам.
Послевоенные наукограды
Если до войны градостроительной стороной дела занимался великий архитектор Виктор Веснин, то послевоенные наукограды создают люди, не оставившие следа в истории архитектуры. (...) Статус архитектора в проектировании послевоенных наукоградов хорошо иллюстрируют следующие воспоминания о начале строительства Челябинска-40: «Никаких проектов не было. Приходилось руководствоваться только решением правительства „строитьˮ и общими, весьма приблизительными соображениями учёных».
У ядерщиков идеалом был Лос-Аламос. У ракетчиков – Пенемюнде. А для архитекторов существовал свой собственный образец – тот самый Жуковский.
Институт Гутова создавал генеральный план поселения, после чего его гражданская часть заполнялась привязанными к месту типовыми проектами. Общее требование к наукограду – его «секретность», то есть отсутствие непосредственной близости к крупным городам и оживлённым магистралям, а также лес, который маскировал бы город. Лес задавал высоту застройки – здание выше пяти этажей за деревьями не спрячешь. Лес входил в черту города, рос между домами и сгущался между жилой и производственной зоной до состояния защитной лесополосы. Ядерное производство требовало большого количества воды для охлаждения реакторов, поэтому атомограды включали в себя большой естественный или искусственный водоём, не вполне соответствующий сегодняшним экологическим стандартам. Связь с внешним миром осуществлялась по железной дороге через специальные приграничные КПП. Магистральная железная дорога и вокзал стали одним из обязательных атрибутов этих городов.
По сравнению с Жуковским, прогресс выразился в появлении проектов типовых домов, которые до войны отсутствовали. Особенность послевоенных сталинских городов – жилые кварталы, которые, собственно, и следует называть «соцгородом». В основном они застраивались 2-–4-этажными типовыми домами: деревянными, барачного типа, для рабочих и силикатно-кирпичными, оштукатуренными, с элементами ордерной декорации для инженерно-технического персонала. Народная традиция приписывает кварталы домов «пленным немцам», хотя это был типовой проект Академии архитектуры (Института жилища). Для научно-технической элиты строились коттеджи, как правило на две семьи, тоже по типовому проекту Академии (Института колхозного и сельского строительства). Квартал таких сталинских вилл «для секретных физиков» – характерный признак послевоенного наукограда. В городе, кроме того, предполагался клуб, типовой или по индивидуальному проекту. Школа, детский сад и поликлиника появились в качестве обязательного элемента инфраструктуры позднее, уже в конце 1950-х годов. Под магазины отдавались первые этажи жилого здания.
Лес, вода, виллы и клуб значительно отличали наукограды от обычных советских городов, тем более – разорённых войной. Но главным отличием был, разумеется, охраняемый периметр. По сути, это был свободный город, целиком заключённый в тюрьму. Люди не могли его покидать (в первые годы в Сарове – даже выезжать из города в отпуск и на свидание к родственникам). Этот город был экстерриториальным – находился на особой земле, контролируемой НКВД.
Пульт подрыва первого советского атомного заряда в музее Российского федерального ядерного центра в Сарове. Сергей Мамонтов / РИА НовостиИногда именно этот контроль становился резоном для выбора места наукограда. Так, Дубна появилась на своём месте из-за того, что леса по берегам строившегося силами заключённых канала Москва–Волга в довоенное время находились в ведении Дмитровлага. Когда канал достроили, Берия просто отдал Курчатову и Королёву правый берег под бомбы (Институт ядерной физики), а левый – под ракеты (ОКБ-2 – ныне «Радуга»). Дубну в принципе можно считать идеальным воплощением послевоенного наукограда, так же как Жуковский – довоенного. <...>
Самым существенным отличием наукоградов сталинского времени от обычных городов было не наличие чего-либо, а отсутствие. Там не было главной площади со зданием горкома партии и горсовета и памятником Ленину посередине. Тюремный способ организации управления этими городами делал бессмысленным существование там советских и партийных органов власти, и главным зданием города оказывался или научно-производственный комплекс, или клуб учёных. Это создавало необычную атмосферу в городе – он центрировался не советской властью, а наукой.
Если добавить к этому особое снабжение закрытых городов, противопоставленное разорённой стране конца 1940-х, если вспомнить поразительную атмосферу позднесталинского правления, бешеной подковерной борьбы за власть, макабрических идеологических компаний, то становится понятным, что закрытость наукоградов была закрытостью с двух сторон – не только держала учёных за колючей проволокой, но и давала им некоторые гарантии защищённости. В отличие от 1930-х, того же разгрома Жуковского, время 1940-х – начала 1950-х не знает репрессий в отношении учёных и конструкторов, они оказываются избранными. Это создаёт особую среду города. Все воспоминания о ранних сталинских наукоградах полны энтузиазма и очень чётко указывают очерченность границы научно-технического социума, противостоящего всем чужим. (...)
Эта модель была жизнеспособной при следующих условиях. Во-первых, государственный оборонный заказ, во-вторых, изолированность от остальной экономической системы, позволяющая не рассматривать проблемы экономической эффективности, в-третьих, обязательное распределение молодых специалистов после окончания института, в-четвёртых, допуск к секретности, который ограничивал возможности их оттока из закрытого города, куда они попали после распределения, в-пятых, сравнительно со страной в целом высокие стандарты потребления. В своих несущих конструкциях – и прежде всего в сфере ВПК – советская система оставалась неизменной до краха СССР, то есть все эти условия соблюдались. Придуманный Лаврентием Берией формат дожил до 1990-х гг.
Как померить науку
<...> В СССР не существовало рыночной формы оценки науки (венчурные фонды, система грантов по шкале непосредственной оценки или оценка рынком произведённых продуктов). Единственный вариант, который можно было внедрить, – это коллегиальный институт оценки, то есть система, когда наука оценивает науку, одни учёные видят результаты других, конкурируют друг с другом за признание и за влияние на молодёжь – необходимым элементом этой системы является университет. От этой системы государство получает необходимую экспертизу целеполагания и шагов по достижению цели.
Сталинский формат «протонаукограда» – это формат военной оценки науки через результаты производства, а институтом, осуществлявшим оценку этой науки, являлся НКВД. Академгородок в Новосибирске – это запуск коллегиальной модели функционирования науки через 52 института Академии наук плюс университет. <...>
Знак на въезде в Новосибирский научный центр. Фото: Commons wikimedia.orgМножество воспоминаний об основателе Академгородка Михаиле Алексеевиче Лаврентьеве хотя и пронизаны духом почти религиозного поклонения, но подчёркивают его аполитичность. Вместе с тем биография его сложилась так. Михаил Алексеевич был непосредственным учеником Николая Николаевича Лузина, великого русского математика, создателя крупнейшей научной школы отечественной математики. «Дело Лузина» в 1936 году было одним из первых событий, потрясших недавно созданную Академию наук СССР. Лузина разоблачали как представителя буржуазного идеализма в математике, классового врага, принесшего большой вред советской науке и СССР. Непосредственным организатором травли Николая Лузина был Эрнст Яромирович Кольман, ученик Альберта Эйнштейна, феноменальный проходимец, организовавший кампании против различных научных течений в СССР, после войны в Чехословакии, потом вновь в СССР, а под конец жизни ставший «невозвращенцем» и разоблачителем тоталитарной природы СССР. Кольман вслед за борьбой с математиками включился в борьбу с генетиками и достиг здесь гораздо больших результатов: на его совести судьба Николая Вавилова, травля Владимира Вернадского и другие «успехи». Михаил Лаврентьев был одним из немногих учеников Лузина, отказавшихся осуждать своего учителя. В 1939 году он уехал из Москвы в Киев и там основал собственную школу.
Объединенный институт ядерных исследований. 1974 год. Ю.Туманов / РИА НовостиВ 1948 году Лаврентьев, на тот момент директор Института математики и вице-президент АН УССР, написал Сталину письмо о необходимости ускорения исследований в области вычислительной техники и о перспективах использования ЭВМ. В 1950 году он стал директором вновь созданного Института математики и вычислительной техники в Москве. Именно в этот момент в СССР начинается борьба с кибернетикой как буржуазной лженаукой. В 1953 году Лаврентьев, академик и профессор МГУ, бросает университет, переезжает в Арзамас-16 и становится заместителем Юлия Борисовича Харитона. В 1955 году он подписывает знаменитое «письмо трёхсот» против «лысенковщины» в науке, у себя в Академгородке основывает Институт цитологии и генетики во главе с Николаем Петровичем Дубининым, причём делает это вопреки желаниям своего друга Хрущёва, поддерживавшего Лысенко. Очевидно, что к генетике у Лаврентьева было вполне личное отношение.
Исходя из этой биографической канвы, можно сказать, что мотивацией Лаврентьева было создать научный центр, свободный от того идеологического давления на науку, которое характеризовало сталинские времена. В Сибири он попытался создать пространство, в котором объявление генетики «продажной девкой империализма», кибернетики – «буржуазной лженаукой», борьба с теорией относительности с позиций марксизма-ленинизма и т. д. были бы невозможны в принципе. А в качестве образца такой идеологической экстерриториальности он видел тот самый Арзамас-16, за колючую проволоку которого не могли пробраться марксисты-ленинисты.
Стела Томский Академгородок. Фото: Commons wilimedia.orgВ структуре Академгородка повторены главные элементы сталинских наукоградов. Главным принципом построения пространства города было сохранение леса. В городе чётко выделялись зоны жилья для научных сотрудников, коттеджи для элиты («Золотая долина»), зона институтов. Город центрировался пересечением осей проспекта Науки (ныне академика Лаврентьева и Университетского (ныне проспект академика Коптюга) от Института ядерной физики до университета. Так же как в сталинских наукоградах, в нём не было главной площади с памятником Ленину посередине и райкомом-исполкомом по сторонам. Так же как и в случае с Дубной или Троицком, главным зданием, предметом местной гордости, являлся дом учёных.
Вместе всё вызывает почти изумление. Советские ученые оттепели, освободившись от Сталина, в качестве образца для своего города Солнца избрали не что иное, как формат закрытого города Берии. Их не устраивало там два обстоятельства – охраняемый периметр и отсутствие университета.Всё остальное оказалось идеальным.
Академик Лаврентьев выдвинул три принципа построения нового города:
а) кооперация сильных, авторитетных в своей области научных коллективов, работающих по различным направлениям фундаментальной науки;
б) связь науки с производством, обеспечивающая внедрение научных результатов в промышленность и сельское хозяйство;
в) сочетание учёных старшего поколения и молодёжи.
Это констелляция из двух способов оценки – непосредственной и через произведённый продукт, но и то и другое – по коллегиальной шкале. Михаил Самуилович Качан настаивает на существовании четвёртого принципа академика – связь с военными. «Своих молодых учеников Лаврентьев буквально заставлял находить прикладное применение их фундаментальных разработок, прежде всего в военной сфере. И сам успешно формулировал такие приложения (вот это он формулировал мастерски), сам ездил к своим многочисленным друзьям в генералитете и заинтересовывал их новыми перспективами». Это попытка использовать вторую шкалу – военную.
С дистанции в полвека можно сказать, что проект во многом был обречённым. Коллегиальный способ оценки науки неминуемо ведёт к конфликтам между различными научными лидерами. <...> Наконец, Лаврентьеву не удалось защититься от партийной власти, и конфликт между ним и Новосибирским обкомом в конечном итоге привёл к его личному поражению. Чтобы защититься от обкома, одного леса мало – нужна колючая проволока.
Новосибирский Академгородок. Дом ученых Сибирского отделения Академии наук СССР. 1987 год. А. Зубцов / РИА НовостиНо если перспективы Академгородка оказались не безоблачны, то его старт был невероятен. Академгородок – один из центральных мифов истории советской интеллигенции и, безусловно, самый выдающийся проект наукограда в советской истории. Он оказался успешным не потому, что проект был хорошо продуман изнутри. Он двигался энергией давления снаружи. Советские учёные для того, чтобы их оградили от борцов с «продажными девками империализма», готовы были сами бежать в тайгу, в бараки, чтобы заняться там генетикой и кибернетикой.
Провал элегантных тел
Аббревиатура МИЭТ – Московский институт электронной техники – главное учебное заведение Зеленограда, созданное в 1965 году – в московской студенческой среде расшифровывалась как Московский институт элегантных тел. Двусмысленность этой расшифровки в известной степени соответствует двусмысленности самого Зеленограда. Это была последняя по времени советская мутация формата наукограда, и основное отличие от предшествующих экспериментов заключалось в том, что этому феномену наконец впервые попытались придать архитектурную форму.
Не то чтобы в Академгородке не было архитектурного замысла – он был, и даже достаточно сильный. Это было идеальное воплощение принципов индустриального строительства Никиты Сергеевича Хрущёва. Но сегодня, когда оказываешься в Академгородке, трудно поверить, что вся эта республика СОАН братьев Стругацких, весь этот расцвет научного романтизма – всё это на самом деле происходило в пространстве, которое известный урбанист Александр Высоковский как-то определил словами «абсолютный ноль архитектуры».
Наоборот, Зеленоград – это культовый архитектурный объект брежневского времени. На всём пространстве России есть, по-видимому, единственный памятник советскому архитектору – и это памятник Игорю Александровичу Покровскому, главному архитектору города. Феликс Аронович Новиков, Григорий Ефимович Саевич – это всё культовые фигуры советского модернизма, и Зеленоград – их главный проект.
Михаил Самуилович Качан оставил забавное воспоминание об их совместном с академиком Лаврентьевым посещении Зеленограда. <...> «Внутри зданий были большие холлы, высокие светлые помещения. Михаил Алексеевич ходил в основном молча, иногда что-то бормоча про себя. Один раз мне послышалось что-то вроде „денег они не жалеютˮ. Нас завели в комплекс помещений, где мы ходили в специальных халатах, шапочках и тапках, – там было сверхчистое производство материалов, применяемых в микросхемах. Надо сказать, что Михаила Алексеевича это производство и уровень научных исследований в этой области весьма интересовал, ведь он стоял у истоков создания первых ЭВМ в СССР вместе с академиком Лебедевым сначала в Киеве, а потом в Москве».
В архитектурном отношении Зеленоград ориентировался на классику послевоенного модернизма – прежде всего Бразилиа Оскара Нимейера. Каждое общественное здание и даже одно жилое – знаменитый дом «Флейта» – представляли собой изысканную архитектурную композицию, «элегантное тело». В градостроительном смысле архитекторы, однако, ориентировались всё на ту же «жуковскую случайность» – главным аттракционом и достоинством Зеленограда оказался лес, непосредственно входящий в город. Они пришли к концепции супер-парка, в которой все общественные пространства города представляют собой парковые зоны. При всём глубоком уважении к архитекторам, создавшим Зеленоград, стоит заметить, что они не изобрели новый город. Здесь архитекторам впервые позволили некоторое творческое высказывание на тему, которая уже давно сложилась. Но здания они создали выдающиеся.
Забор Центра космической связи, Дубна. Фото: Панкратов Павел / commons wikimedia.orgИ здесь возникает некоторая странность. Дубна, Обнинск, Троицк, Черноголовка, Протвино, Королёв, не говоря уже об Академгородке, – всё это – города-легенды. Зеленоград – самый совершенный из них в архитектурном отношении – никакой легенды не содержит. Концепция «элегантных тел» не сработала – архитектура ничего не смогла добавить наукограду.
Можно выдвинуть различные объяснения тому, почему так произошло. Все перечисленные города связаны с героическим и романтическим периодом оттепели – история Зеленограда полностью уложилась в эпоху «застоя», когда советская власть уже не порождала никаких легенд. Ядерное оружие, покорение Космоса, ракеты, самолёты – это всё так или иначе история фантастических побед советской науки и техники. Зеленоград – советская «Силиконовая долина» – это история советского поражения, в области компьютерной техники СССР в итоге полностью проиграл конкуренцию Западу, хотя начало пути было многообещающим. Ядерные, ракетные, авиатехнологии требовали соединения учёных разных специальностей, не говоря уже об Академгородке. В Зеленограде этого не требовалось, и никакой содержательной общественной жизни там не случилось. Список этих объяснений можно продолжать.
Мне, однако, важнее указать на принципиальную смену мотиваций в построении Зеленограда. В сегодняшнем стандарте креативного города важное значение имеет концепция комфортной жизненной среды, которая является фактором успеха в конкуренции за человеческий капитал. Фактически Зеленоград был первым советским наукоградом, который создавался уже не в героические оттепельные времена, а в эпоху, когда в СССР сложилось пусть весьма специфическое, но общество потребления (правильно назвать его обществом дефицитного потребления). Сама идея допустить архитекторов до реального проектирования зданий, потратить, по словам Лаврентьева, в несколько раз больше денег, чем потрачено на Академгородок, – это как раз результат воздействия этой потребительской идеологии. Это был город с суперсовременной, «зарубежной», даже талантливой архитектурой, с комфортной парковой средой, со спортивным комплексом, школами, поликлиниками, бассейнами, магазинами, город, расположенный близко к Москве, – и он не сработал.
Фантастический успех Академгородка, созданного силой внешнего давления, и провал Зеленограда, созданного, напротив, на основе идеи внутренней привлекательности города, не могут не наводить на размышления. В СССР наукограды работали не потому, что внутри в них было очень хорошо, а потому, что снаружи было не очень хорошо, а учёным – прямо совсем не очень. Устойчивость города определялась энергией внешнего давления, а не качеством его физической среды. С этим итогом наукограды пришли к краху СССР. История закончилась – началась современность.
Попытки переосмыслить наукоград в рамках современных идей «креативного города» и тем самым дать ему новые импульсы для развития предпринимались в различных направлениях – законодательном, экономико-законодательном (особые экономические зоны, две из которых располагались в Дубне и Зеленограде), госкорпорационном («Роснано», «Росатом», «Роскосмос», «Ростех»), но очевидных результатов пока нет. Отчасти, возможно, это связано с некорректной концептуальной рамкой для осмысления явления. Наукограды мыслятся как города науки и технологий, которым в силу их советского происхождения не хватает бизнес-составляющей. Однако они родились как военные лагеря государства в условиях высокотехнологической войны, в их основе не логика науки, но логика власти, колонизующей собственную страну для получения ресурсов в мировом противостоянии.
Конечно, в принципе это не закрывает их будущего – практически все города Западной Европы (за исключением Северной Германии и Скандинавии) родились из римских военных лагерей. Но это был длительный процесс (между падением Рима и романским городским возрождением лежит пятьсот лет Темных веков).
