Особенно эти похоронные настроения усилились в 1997 году – сразу после президентских выборов, когда всем казалось, что вот-вот всенародно избранный президент отдаст Богу душу. Я тогда работал в одном популярном еженедельнике Воронежа, который даже печатался на ярко-жёлтой бумаге. Конкуренты думали, что мы так сделали специально, хотя на самом деле из-за финансовых проблем редакция смогла купить только самую дешёвую жёлтую бумагу.
– Ну и бог с ними, – утешал редакцию наш главный редактор. – У нас теперь будет такой лозунг: «Мы жёлтая пресса и гордимся этим!».
И вот в один из январских дней 1997 года меня вызвал в кабинет наш главный редактор Михаил Борисович и поручил заранее подготовиться к трагическому событию.
– Вовка, – начал он, – я вот чувствую, что Ельцин не просто скоро помрёт, но помрёт обязательно в понедельник, понимаешь?..
Я кивнул. Наша газета выходила по вторникам, поэтому готовый к печати номер мы сдавали в типографию в понедельник, и не было той силы, которая была бы способна остановить этот производственный конвейер и заставить нас переделать номер. Даже самому Борису Николаевичу это оказалось бы не под силу.
– Давай мы специально сделаем для Ельцина похоронный спецвыпуск. Всё сверстаем, и пусть он лежит и дожидается своего часа. А когда Ельцин действительно помрёт, то мы его возьмём и отправим в типографию вместо обычного. И мы тут же накидали списочек тем, которые могли бы войти в похоронный номер: биография Бориса Николаевича, забавные факты из его жизни, цитаты из знаковых ельцинских интервью… Поскольку интернета в те годы ещё не было, мне предстояло перелопатить горы литературы и прессы, выбирая нужные цитаты.
– Витюшу в помощь возьми, – посоветовал главный. – Только давайте побыстрее. Сроку вам неделя.
Витюша – это мой друг, который и привёл меня в гнездо бульварной прессы, соблазнив с пути честного и бедного журналиста из дышащей на ладан городской газеты. Короче, через несколько дней, купив бутылку коньяка «Московский», мы сели у меня дома писать некролог первому российскому президенту. Первые строчки написались сами собой: «Вчера вечером в Центральной клинической больнице Москвы на 66 году жизни скончался первый президент России Борис Николаевич Ельцин – человек, который вошёл в мировую историю как…».
– Как кто? – спросил Витя.
– В смысле – как кто?
– Ты пишешь: «Вошёл в историю как…». Я и спрашиваю: как кто?
– Ну, давай напишем «как самая противоречивая политическая фигура».
– И чего же в нём противоречивого?! Он западник и демократ.
– Ага, демократичный такой демократ, развязавший войну в Чечне и расстрелявший из танков парламент страны. А так президент хороший был, весёлый. Танцы по телевизору танцевал.
– Да ладно тебе! Я тот парламент сам бы расстрелял! Собственными руками!
– Ну тогда какая же это демократия?!
– Нормальная западная демократия! Как говорил Черчилль, демократия только тогда чего-нибудь стоит, если она умеет себя защитить…
– Это не Черчилль говорил, темнота, а Ленин! И не о демократии, а о революции.
– Да какая разница, кто говорил, главное – что по сути всё верно...
...Сейчас начало 90-х представляется мне как сплошная зима. Вообще я заметил, что последнее время я отмеряю десятилетия как времена года. Семидесятые – это прошлогодний май, что-то такое яркое и светлое, но уже позабытое. Восьмидесятые – это ранняя-ранняя осень, когда ещё вовсю жарит солнце, когда деревья ещё зелёные, но в воздухе уже появляется запах увядания и тлена. И ты понимаешь, что зима неизбежна. Зато нулевые для меня стали весной, а десятые – как знойное лето. Нынешнее же время воспринимается как поздняя осень, когда понимаешь, что впереди холод, мрак и жестокие морозы. Неизвестно, хватит ли сил выдержать, и эта неизвестность пугает ещё больше, чем морозы. Но начало 90-х я воспринимаю как другую зиму – как серую бесконечную оттепель, как бесконечный дождливый промозглый вечер, когда под мокрыми ботинками чавкает грязно-снежная жижа, а в лицо – стылый ветер с дождём. Хмарь и темень – вот два эпитета, которые у меня возникают перед глазами при словах «лихие 90-е». Наверное, это неудивительно, ведь большую часть дневного времени я спал. Когда выяснилось, что на стипендию студента-отличника можно купить аж две бутылки водки «Распутин», я устроился продавцом в круглосуточный магазин. Всю ночь я торговал водкой и «сникерсами», а утром бежал на занятия в университет, где засыпал на лекциях. Хорошо помню холодный ноябрьский вечер, когда в подсобке магазина мы нашли вора, спрятавшегося среди старых коробок: видимо, прошмыгнул мимо вечно пьяных грузчиков во время приёмки товара. Его нашла продавщица Ленка, которая сдавала мне дневную смену. В старых коробках она прятала свой товар, который продавала мимо кассы.
– Вор! Вор! – завизжала Ленка, попытавшись схватить мужика в грязной болоньевой куртке за руку.
Но тот ловко вывернулся, а затем выхватил из старой спортивной сумки банку с кислотой и плеснул Ленке в лицо – слава богу, не попал. Его скрутили охранники и грузчики, отволокли на склад и там избили до полусмерти. Били его самозабвенно. За все дела, вымещая всю злость и отчаяние времени. Потом булькающего мужика просто выбросили на улицу – для нашего директора, имевшего за плечами не одну ходку, сдавать неудавшегося грабителя в милицию было «западло».
А через пару недель моего директора повесили в том самом складе. Говорили, что он не поделил что-то с более крутыми авторитетами. Я уволился и перешёл работать в артель народных промыслов: рисовал разделочные доски под хохлому и жостовские подносы для иностранцев, делал даже оклады из цветной фольги для икон, но с этого рынка нас быстро выкинули другие более ушлые артельщики, а наш директор Гена попал в больницу, совершенно неожиданно получив трубой по голове в подъезде. Я тоже получил по голове, но немного позже, когда работал экспедитором на оптовом складе, расположенном в дебрях грязной заброшенной промзоны. Меня встретили у ворот промзоны прямо в день зарплаты. В итоге я вернулся в журналистику, устроившись репортёром в городскую газету, которая с трудом пережила переход на рыночные отношения: зарплату нам не платили по несколько месяцев, и прокормиться удавалось только за счёт заказных статей. Первые деньги появились у меня весной 1996 года, когда в стране начались вторые президентские выборы. И меня прикомандировали к региональному избирательному штабу, в котором всеми делами заправляли «москвичи» – пиарщики одного известного политика. Собственно, к Москве прямое отношение имел только начальник Игорь, остальные же «варяги» были родом из провинции: бывшие журналисты и рекламисты из Ижевска, Минска и Калуги. Кочуя по российским регионам, они работали по шаблонным приёмам политической «раскрутки», которые в те годы в провинциальном Воронеже воспринимались чуть ли не как секретные технологии «нейролингвистического программирования» из тайных лабораторий КГБ. Одной их таких «секретных» технологий был выпуск ежедневного «Информационного бюллетеня» – по сути, обычного дайджеста политических событий и сводки новостей с планёрки штаба, которые распространялся среди рядовых сотрудников предвыборного штаба и чиновников администрации, дабы каждый мелкий «винтик» ощущал себя частью большого механизма. Однако эти листочки, снабжённые грифом «Для служебного пользования», в глазах чиновников быстро приобрели магическую силу. Получение их означало близость к власти, к некоему кругу посвящённых, а в очередности раздачи некоторые граждане с пытливым воображением даже усмотрели некий признак грядущей расстановки политических элит. Изготовлением этого «бюллетеня» мне и поручили заниматься. И в первый же день начальник Игорь, критически осмотрев мой прикид – рваные джинсы, неубиваемые ботинки-говнодавы армянского кооператива, сделанные «под доктор Мартинс», «кооперативная» кожаная куртка – выдал мне 300 долларов:
– Купи себе приличный костюм, мы тебя в коридоры власти запускать будем.
К сожалению, эти 300 долларов оказались моей единственной зарплатой. Вскоре власть в штате поменялась, Игоря уволили, а новый начальник штаба и слышать не хотел о том, что прикомандированные сотрудники будут получать вторую зарплату. Так что «ельцинский» костюм мне больше не пригодился – он так и провисел в шкафу напоминанием о тщете всех радужных надежд. ...Словом, в бесплодных спорах по поводу исторической роли президента прошло два дня, пока не позвонили из редакции:
– Мужики, только что из гранатомёта стреляли в депутата Чижова, срочно нужна заметка!
– А Ельцин как же?
– Ельцин жив и здоров, слава Богу! Потом как-–нибудь его похороните, авось он на этой неделе не помрёт…
Некролог Ельцину мы так и не закончили, хотя я долгое время аккуратно собирал вырезки и его интервью в жёлтую картонную папочку. Потом бросил – после Нового 2000 года. Но самое удивительное, что Борис Николаевич действительно умер в понедельник, но только через 10 лет, в апреле 2007 года.
