А. Наумов: В преддверии VI сессии Русского университета мы размышляем о теме святыни, которой хотим посвятить нашу сессию в мае (с 19 по 24 мая) – «Русская идея: в поисках своей святыни». В прошлый раз мы говорили о русской идее, и мы считаем, что тема святыни продолжает тему русской идеи.
Я думаю, что отношение к святыне – специфическая черта русского народа. Например, Николай Лосский пишет о том, что отношение к святыне у русских отличается от отношения к святыне западных, европейских народов тем, что она имеет для русского человека более жизненное значение. Западный человек тоже может ценить святыню и понимать её значение, но, скорее, в более культурном, историческом аспекте. А для русских, как считает Н. Лосский, святыня – это то, по отношению к чему русскому человеку нужно определиться, поэтому она имеет большое значение для нашей истории и культуры. А определяться русский человек мог по-разному: или принимать святыню, или, наоборот, её отрицать.
Как Вы думаете, что такое святыня? Чем она является, какое можно дать ей определение?
Отец Георгий Кочетков: Я считаю, что вопрос о святыне – это очень трепетный, очень важный вопрос, действительно связанный с русской идеей. Если мы ничего не поймём в нашей общенациональной святыне, то мы ничего не поймём и в нашей русской идее. С одной стороны, наше призвание связано со святынями, оно порождает святыню народа, а с другой – со святынями связаны и наши идеалы, а через наше призвание и наши идеалы проходит сама суть русской идеи. Как русская идея порождает наши святыни, так и эти святыни формируют русскую идею и поддерживают её в живом историческом контексте.
Действительно, святыня – это нечто живое, в русской традиции уж точно. Когда мы говорим о святынях, то ощущаем резкую боль, потому что сейчас русский народ вынужден жить без святынь. Не потому, что он сам их отверг, а потому что у него их отняли, их осквернили и опорочили. Не случайно большевики занимались этим специально. Достаточно вспомнить, как они относились к Русской церкви, к иконам и мощам уже в самые первые годы своей власти. В результате русские люди оказались вообще без святынь, взять ли их духовный, церковный, религиозный аспект или взять аспект светский.
У всех есть и должны быть два рода святынь: светские и духовные, церковные. Они находятся в определённых взаимоотношениях, но они всегда несколько разные. На протяжении всей русской истории они пытались сосуществовать как-то симфонически, гармонически. Иногда это получалось лучше, иногда хуже, но такое стремление всегда было.
Сейчас в нас сидит эта боль за наши святыни – и отсюда крайняя актуальность нашей темы. У нас нет своих святынь, поэтому у нас нет своих авторитетов, а поэтому у нас сейчас нет и русской идеи, и значит, полноценного русского народа. Кто-то пытается их искать, причём часто сверху, и, конечно, ничего из этого не получается. Пытаются даже конструировать свои святыни, допустим, особо выделяя День победы. Но это в чистом виде конструирование общенародной святыни для нашего современного постсоветского народа, который не случайно часто и русским-то не называется, а называется российским, т. е. непонятно каким, просто существующим в определённых политических рамках, в произвольно созданных государственных границах.
Зернохранилище в православном храме, 1920-е годы. Фото: Собрание Г. А. Максимовой / russiainphoto.ruТаким образом, важно, что в истории святыни народом обретаются, важно и то, что святыни могут народом теряться. Кроме того, важно помнить, что святыни могут искусственно конструироваться и навязываться народу, а народ при этом должен смотреть, принимать эти навязанные ему святыни или не принимать.
Что такое святыня? Вся русская история – это тоже история русских святынь, как и история раскрытия русской идеи. Мы чувствуем свою привязанность к святыням. Когда мы о них узнаём, когда мы в них вглядываемся, мы чувствуем, что это наши корни – даже если они у нас оборваны, кем-то захвачены или на сегодняшний день извращены или уничтожены.
Вопрос о святыне очень сложный. Он очень многообразный, но мы будем говорить только об общенациональных святынях, ведь если мы говорим о русской идее, то надо говорить об общерусских святынях.
Вообще говоря, если неожиданно спросить о святыне любого русского человека, то он прежде всего вспомнит иконы. Хотя я не проводил социологических исследований, но, следуя интуиции и логике познания русской души, уверен, что все в первую очередь вспомнят ту или иную икону. Но давайте говорить по порядку.
Если брать в целом ещё домонгольский период, то мы увидим, что первой общерусской святыней практически сразу стала Киево-Печерская лавра. Святыней для людей был и великий князь, заботящийся о процветании государства, а с церковной стороны ею был митрополит. Хотя, к сожалению, довольно долгое время первые митрополиты были нерусскими, но это не страшно, потому что представление о русской святыне формировалось постепенно.
Главной русской святыней быстро стала икона Владимирской Богоматери XII века. Это была именно общерусская святыня, хотя написана она была в Константинополе. И митрополит у нас мог быть из греков. Тем не менее глава Русской церкви – это русская святыня, потому что сама Русская церковь принималась как святыня.
Икона Владимирской Богоматери. Фото: Государственная Третьяковская галереяНаверное, не любой храм на Руси можно было бы назвать общерусской святыней, но он, конечно, святыня в общем смысле, потому что в любом храме есть его убранство, совершается молитва, есть священники, есть русский народ, в конце концов.
Итак, если говорить об общерусских святынях, то они появляются у нас сразу. Мы видим особое отношение к великому князю Владимиру, особое отношение к церкви и церковному руководству. Не случайно в нашей традиции первый русский митрополит тоже считается святым. Это важно, поскольку когда формируется святыня, она не всегда должна быть конкретной, точно такой, как в наших представлениях о святыне. Святыня – это всегда что-то ещё скорректированное в соответствии с духовным опытом народа. Даже если не было, допустим, первого Киевского митрополита Михаила, то был кто-то другой, ведь всё равно не могло быть Русской церкви без предстоятеля, пусть даже она вначале была какой-то не вполне самостоятельной митрополией Константинопольского патриархата.
Конечно, святыней тогда уже была и вся Русская земля, наряду с главой Русской церкви и главой Русского государства.
Быстро являются и другие русские народные святыни. Например, если в сердце народа есть Владимирская Богоматерь – значит, в нём появляется важнейшее качество и святыня милосердия, причём с элементом жалостливости, до сих пор очень характерной для русского человека. Но в основе это есть именно милосердие, а милосердие – это любовь, а любовь прямо от Бога, потому что «Бог есть Любовь», и люди это понимали.
Эти святыни проходят через всю нашу историю вплоть до начала XX века, до революции 1917 года, после которой понятие святыни если и присутствовало, то уже совершенно в другом смысле.
Может быть, кто-то скажет: как жаль, что такой святыней у нас не был каждый человек. Да, в наших современных условиях, исходя уже более из гуманистических позиций, оборачиваясь назад, мы могли бы сказать: как было бы хорошо, если бы с самого начала, с X века, святыней для всякого русского христианина был каждый человек. Но мы тут же должны будем остановиться, потому что такой святыни в то время не было нигде, даже в монастырях, не то что в светской сфере. Впрочем, напомню, что князь Владимир именно в X веке пошёл наперекор господствующим представлениям и надолго отменил в своём государстве смертную казнь. Так что в целом такого рода требование к русской святыне сейчас было бы модернизацией. Хотя постепенно, с веками, что-то подобное у нас созревало, да и в наше время это не пустой вопрос – можно ли относиться к любому другому человеку как к своему ближнему, как к своей святыне. И всё же пока этот вопрос до конца практически не решён.
Итак, для домонгольского времени мы уже как-то определились в том, что связано с русской идеей и русской святыней.
А. Наумов: Может быть, событие крещения Руси можно считать святыней? Или нет?
Картина Ивана Акимова «Крещение княгини Ольги». Фото: Государственный Русский музейОГ: Судя по всему, такого понимания не было. Это мы сейчас, наученные историей как наукой, конечно, не можем пропустить такое событие, но оно всё-таки какое-то время длилось, т. е. нам важно понимать, что оно было длительным, что это не отдельный акт. Крещение княгини Ольги или потом князя Владимира – это акты, и этому довольно серьёзное внимание уделяют наши летописи, поэтому мы в подробностях знаем эту историю, насколько мы вообще можем её знать. Тут тоже есть спорные моменты, но они не касаются главного, ведь никто не сомневается, что было крещение княгини Ольги и её внука князя Владимира, который затем крестил Русь. Поэтому князь Владимир – он, конечно, святой, креститель Руси, как святая и княгиня Ольга, но всё-таки они для народа, скорее, святыня не только духовная, но ещё связанная и с созданием определённого государства и общества. Поэтому я бы сказал, что они здесь выступают таким, если можно так выразиться, святынеобразующим началом именно как правители Русского государства.
Ещё очень быстро формируется представление о Русской земле как земле крещёной, земле крещёного народа. Это было очень важное русское понятие. Часто к народу, к людям, обращались так: «Христиане, посмотрите на то-то, сделайте то-то». Не случайно бо́льшая часть русского народа вплоть до XX века называлась крестьянами – т. е. простыми христианами. Это важно, ведь далеко не всегда и не у всех было так. Очень важно и то, что у нас главный выходной день недели назывался воскресением. Где и у кого ещё вы найдёте, что один день недели посвящён буквально Воскресению, малой Пасхе? У других народов воскресный день будет называться как-то по-другому, корни слов будут другие, а у нас это именно так.
Понятие Русской земли как земли крещёной и русского народа как по преимуществу крещёного воспринимается у нас как общерусская святыня, и это правильно. Сам русский народ всерьёз появляется только тогда, когда он принимает крещение. До этого на месте Руси были восточно-европейские племена, но единого русского народа не было, и он появляется, точнее, рождается не через противопоставление друг другу и истребление друг друга, а как-то по-другому – как народ крещёный, живущий в определённом, большом и значительном, государстве.
Итак, уже в домонгольское время является целый букет русских святынь: глава церкви, глава государства и Киево-Печерская лавра как образец духовной жизни, которая сразу стала обладать особым авторитетом, хотя в то же время в каждом городе по мере его воцерковления в большом количестве рождались и другие монастыри. Ещё в этом букете расцветает икона Владимирской Богоматери.
Может быть, здесь следовало бы упомянуть и святую Софию как кафедральный собор в Киеве, как место служения предстоятеля Русской церкви. Тогда ещё не было большого акцента на культурной, интеллектуальной жизни, однако в XI веке возникает потребность и в кодификации русского права, но всё общенациональной святыней уже не назовёшь.
Макет-реконструкция первоначального облика СОфийского собора в Киеве. Фото: Качанов Сергій / WikipediaМожет быть, говоря о домонгольском периоде, стоит упомянуть ещё свв. Бориса и Глеба, людей, которые ради мира, понятого именно в христианском духе, отдают свою жизнь, не сопротивляясь злу, олицетворённому в их родном брате. Значит, брат не должен убивать брата, даже злодея. Их впервые объявили святыми страстотерпцами, они запомнились, но общерусской святыней они, думается, всё-таки не стали.
А. Наумов: Можно ли сказать, что для них святыня братских отношений была на первом месте?
ОГ: Да, на первом месте у них стояло именно конкретное, не абстрактное желание осуществить евангельский идеал христианской жизни, и это стало отличительной чертой именно русской святости.
А. Наумов: А что дальше являлось русской святыней, вплоть до 1917 года? Что добавлялось или изменялось в отношении к святыне. Что ставилось на место святыни, что сознавалось как святыня позднее, после домонгольского периода, до переворота 1917 года, ведь всё равно были изменения.
ОГ: Во-первых, стоит вспомнить три периода нашей истории, которые коренным образом меняют нашу жизнь, в том числе меняют представления о святыне. О периоде татаро-монгольского ига говорить нечего. А если перейти к послемонгольскому периоду до времени Петра I, до периода истории Российской империи, то давайте посмотрим, что мы здесь имеем. Есть понятие Русской земли? Есть. Мы помним «Слово о погибели земли Русской» или потом, при Иване III, идеологемы, отражающие желание восстановить единство земли Русской.
Прп. Сергий Радонежский сразу был воспринят как игумен земли Русской. Это интересно и важно, ведь он даже не князь, и значит, князь для народа имел меньшее значение, чем создатель и руководитель монашеской общины, святой человек, который направляет и важнейшие действия князей. Из-за этого Троице-Сергиева лавра становится святыней, на которую переходит слава Киево-Печерской лавры. Появляется и икона, которая становится такой же общенациональной святыней, какой была Владимирская. Владимирская Богоматерь сохраняется как неотъемлемая от русского народа святыня, но появляется прп. Андрей Рублёв со своей «Троицей». «Троица» – это тоже связь с духом жизни и служения прп. Сергия, и сам Андрей Рублёв в широком смысле слова также ученик прп. Сергия, и не случайно он со своей артелью создаёт иконостас Троицкого собора лавры. Это есть новая русская святыня? Безусловно, да.
Картина Сергея Кириллова «Преподобный Сергий Радонежский. (Благословение)». Фото: kirillovgallery.ruА к тому времени и сам Киев через Владимир переезжает в Москву, поэтому новой русской святыней становится Московский кремль, где сидит великий князь и где живёт глава церкви, так что и здесь есть прямая преемственность. Персоналии могут меняться, как бы олицетворение этих святынь может быть несколько иным, но сама русская святыня остаётся та же – Русская земля, глава церкви, глава государства, лавра и чудотворная икона.
А. Наумов: При этом прп. Сергий Радонежский не был главой церкви…
ОГ: Более того, он отказался стать главой, хотя ему предлагали. Тут главный акцент именно на личности преподобного и на том, что происходит в связи с ним. В похвалу прп. Сергию строится Троицкий собор лавры и пишется икона «Троицы», и это всё становится единой общерусской святыней.
Конечно, и здесь акценты постепенно меняются. После падения Константинополя в середине XV века, т. е. очень скоро после эпохи прп. Сергия и Андрея Рублёва, возникает идея преемственности государственной власти как власти священной, которая должна находиться в симфонических отношениях с церковью, и тогда возрастает роль руководителя государства. Русское государство ещё не было единым, но видно, как всё это растёт именно через Москву, потому что Москва становится центром русской жизни. Когда-то им был Киев, может быть, вместе с Новгородом, хотя Новгород, возможно, предварял Киев. Но сейчас это не имеет большого значения, потому что центром, созидающим и олицетворяющим Русь, а значит и русский народ, сначала был Киев, а потом им стала Москва, во всяком случае до начала XVIII века, до петровских времён.
Возвращение иконы «Святой Троицы» письма преподобного Андрея Рублёва в Троицкий собор Свято-Троицкой Сергиевой Лавры. Фото: Ведяшкин Сергей / Агентство «Москва»Очень важно, что святыни, с одной стороны, как бы те же, а с другой – они несколько по-иному себя выражают, в них меняются акценты. Меняется ответ на вопрос: где наши основные, главные святыни. Очень важно для нас, что прп. Сергий до сих пор многими считается игуменом земли Русской, что по-прежнему означает, что государственная власть в глазах верующих церковных русских людей стоит на втором плане, а святой человек, духовный лидер – на первом, несмотря на то, что он может быть просто смиренным иноком. Но всё-таки история Куликовской битвы – а в её существовании, я думаю, уже никто не сомневается, – прямо связывается с именем прп. Сергия. Всё это формировало в тот период новую общенациональную, общерусскую святыню.
Это захватывает XIV, XV и даже XVI и XVII века, когда Русь уже полностью освобождается от зависимости от орды и начинается расширение Русского государства. В это время Московский великий князь начинает ощущать себя прямым преемником православного византийского императора, что в глазах церкви того времени означало признание его вновь всеобщей святыней. Император воспринимался в Византии как священная фигура, каким бы он ни был. Историю византийских императоров все немного знают и понимают, что здесь не идёт речь о личной святости, но лишь о том, что священна сама фигура императора. К этому же стремился великий князь Московский, особенно начиная с эпохи Ивана III.
Далее идёт у нас время устроения и расширения Русского государства – с царя Ивана Грозного до имперского времени. Чувство Русской земли как святыни укрепляется. Русская власть, царская власть – это уже не просто власть великого князя, даже если он называет себя «государем», русская власть и Русская земля – это святыни, значение которых для всякого русского человека постепенно увеличивается. Доволен ли человек тем, что происходит в его стране, или недоволен, это теперь уже не так важно. Конечно, большой вопрос, сильно ли изменилось что-то в отношении людей к русской святыне с царского периода, от Ивана Грозного, до начала правления Петра Великого, т. е. до имперского периода. Я здесь ощущаю только одно: застой и стремление расширяться, стремление включать в себя всё большее и большее количество земель, как бы оправдывая этим своё преемство по отношению к императору Римскому, т. е. Византийскому, Константинопольскому. Впрочем, работала в то время и святыня покаяния.
А. Наумов: Может быть, здесь ещё важно сильное увеличение количества монастырей на Северо-Востоке, их колонизаторская роль?
ОГ: Это всё-таки не стало общерусской святыней, хотя эти монастыри были очень авторитетны. В них, скорее, проявлялось желание проповеди христианства по всему миру, это были предтечи будущего русского идеала всемирной отзывчивости, однако любая колонизация есть колонизация, т. е. она несёт в себе и какой-то силовой момент. Но в нашем случае всё-таки было важно желание нести всем добро. Я ощущаю это именно как желание Московского царя выглядеть посланником Божьим на земле, который должен быть благодетелем для всех народов. Молодой Иван Грозный начинает с расширения владений, со взятия Казани и следующих за ней ханств. Это ещё довольно жёсткая история, хотя тоже неоднозначная. Сейчас в Казани, например, Ивана Грозного очень принято буквально демонизировать, но это не вполне корректно исторически. Он был грозным, но не демоном. А если уж такие категории применять к кому-то в нашей истории, то, скорее, – не будем говорить здесь о большевистском периоде – это больше подходит, может быть, к Петру I. В нём демонизма было предостаточно, а вот в Иване Грозном он лишь иногда присутствовал, в какие-то припадочные периоды, но это не было его общей характеристикой.
В то время действие святыни распространяется более всего в эту сторону, акценты смещаются в сторону расширения Русской земли, в основном на Восток, хотя и на Запад, ведь воссоединение Украины с Россией в 1653 году – важнейший факт восстановления единства Руси, русского народа. Понятно, что никому в голову не приходило тогда жителей Малой или Белой Руси называть отдельной нацией украинцев или белорусов, а украинский или белорусский язык считать отдельным языком, пусть он в середине XVII века уже как-то отличался от речи многих русских людей, скажем, в Москве, на Севере или в Поволжье.
А. Наумов: То есть воссоединение Украины с Россией имеет отношение к святыне, прежде всего, Русской земли?
Миниатюра из Радзивиловской летописи «Основание Киева тремя братьями: Кием, Щеком и Хоривом, занявшими три горы, и сестрой Лыбедью (стоит)». Фото: Библиотека Академии Наук в Санкт-ПетербургеОГ: Да, именно так. Очень жаль, что сейчас об этом позабыто, и не только со стороны Украины, но это не учитывается, не оценивается и со стороны нашего современного государства. Я думаю, можно было бы преодолеть какие-то крайние проявления украинского и белорусского шовинизма, если вспомнить реальную историю Руси и всего русского народа. Если бы кто-то взялся написать историю всего русского народа как историю его святынь и стал говорить в связи с этим о русской идее, то мы бы сейчас имели весьма интересную картину, довольно сильно отличающуюся от расхожих представлений нашего времени, да и не только нашего.
Тут мы переходим ко временам Петра Великого и к имперской России. Безусловно, это новый этап русской цивилизации, русской культуры, русской истории, русской святыни, русской идеи. Здесь тоже есть понятие Русской земли как святыни, но это уже империя, это Русская земля, но на ней живёт много народов, и русский народ всячески помогает их просвещению, их самоорганизации, их включению в культурную, цивилизованную и духовную жизнь – а это три близких, но не тождественных реальности. Такое представление о России, безусловно, предполагает ви́дение России как святыни, т. е. именно Русской, а не российской земли как святыни, хотя в то время могли употреблять эти термины абсолютно синонимично, поскольку ещё не было той разницы, которая сейчас присутствует в этих понятиях.
Возникает совсем новый столичный город Петербург, который сперва пытались строить по западным образцам чуть ли не в голландском стиле, хотя вскоре это всё смягчается. Фактически всё наконец приходит к реальности двух столиц: есть старая столица – Москва, где есть старые русские святыни, и есть новые русские святыни – петербургские. От московских они отличаются прежде всего тем, что глава государства святыней остаётся, а глава церкви уже нет, потому что его самого нет, так как упраздняется патриаршество. Это не случайно, поскольку в то время в целом идёт резкий крен в сторону разделения святынь духовных и светских. Однако всё равно в Петербурге тоже появляется своя лавра, как она была в Киеве и под Москвой. Но она посвящена св. князю Александру Невскому, а не прп. Сергию. Троице-Сергиева лавра была больше укоренена в нашей истории, а Александро-Невская больший акцент ставит на общеполитических процессах истории европейской. Да и строится она по всем законам западной архитектуры, её храмы наполняют шедевры Эрмитажа, переданные Екатериной II: подлинники Рубенса, Йорданса, огромные прекрасные картины, которые не должны были противоречить всему остальному, что наполняло этот храм. Здесь русская святыня иногда обретает какие-то не очень русские черты, т. к. возникают другие акценты и стили. Все это хорошо вписывалось в идеал и святыню просвещения, олицетворением которого был М.В. Ломоносов.
Итак, есть лавра, есть император, есть сенат и синод, а также по-прежнему есть стремление расшириться на Восток, и не только. Происходит присоединение Польши, Финляндии, Кавказа, а позже и Средней Азии, т. е. всех проблемных территорий, которые потом сыграют очень злую шутку с теми, кто их спасал и вскармливал.
Следующий период – начало XIX – начало XX вв (до 1917г). XIX век – это блестящий век русской культуры, русской литературы, русской музыки, русского искусства и русской духовности. Я имею в виду, конечно, не столько официальных представителей церкви, а прежде всего таких деятелей, как старцы Оптиной пустыни и как создатели православных братств, например Николай Николаевич Неплюев.
Икона «Собор Оптинских старцев». Фото: optina.ruА. Наумов: А можно в этот имперский период жизни России говорить о «святой русской литературе», например, как говорил Томас Манн? Насколько её можно ставить в ряд со святынями?
ОГ: Обязательно нужно говорить. Если некогда кто-то произнёс слова: «Пушкин – наше всё» – и произнёсшего эти слова не побили камнями, то это значит, что Пушкин и его творчество есть общерусская святыня, даже если это кому-то не нравится. Действительно, у Пушкина всерьёз открылись дары и качества Божьего пророка, как потом у Достоевского и даже Лермонтова. Об этом нашей прежней истории, тем более в связи с историей русской святыни, ничего не было известно, а жаль. Впрочем, некоторые отблески пророческого служения были очень характерны для Руси, например, для юродивых XVI века. Да как могли не появиться юродивые, скажем, во времена Ивана Грозного, когда действовала деспотическая власть? Хотя славянофилы говорили даже о народной монархии на Руси, обращая внимание на то, что в 1549 году Иван Грозный собирает Первый земский собор, а потом эти соборы регулярно проводятся вплоть до петровского времени. А это очень существенная корректива наших обычных представлений о русской истории. Мы слишком часто вспоминаем навязанное нам западной цивилизацией крепостное право чуть ли не как характерно русское явление, а действительно характерно русское явление – земские соборы – мы при этом почему-то не вспоминаем. Они не стали единственным олицетворением светской русской святыни, как и древние традиции вечевых собраний, но и вычеркнуть их из нашей истории и из нашей духовной памяти невозможно.
Так что Пушкин, Достоевский, Гоголь, Толстой и многие другие русские поэты и писатели – это действительно святая русская литература и наша светская святыня, т.е. «наше всё». А прежде писали ещё жития святых, пели былины, песни и сказы, а где-то псальмы. И это тоже была настоящая русская культура и литература, хотя, может быть, не часто столь же сильная, глубокая и пророческая.
Безусловно, если мы пришли к XIX веку, то мы должны здесь говорить и о всемирной отзывчивости как христианской русской идее и русской святыне, т.е. о желании русского народа и России просветить весь мир, оторвав его от рабства у тьмы. Таким образом можно было противостоять всякому желанию приобретать, владеть, господствовать, которое в XIX веке в Европе и затем в России стало распространяться всё шире и шире. Уж не говоря про то, что ещё надо было противостоять пришедшему к нам с Запада просвещенчеству и атеизму, которые были, к сожалению, очень убогим, примитивным явлением. К сожалению, слабость огосуда́рствленной церкви и серьёзный недостаток подлинного просвещения в русском народе, во многих его стратах, приводили к тому, что атеизм тоже начинал всё больше и больше владеть умами, а значит и жизнью русских людей. В это же время распространяется не только атеизм, но и особое преклонение перед наукой и светским искусством. В ответ в Русской церкви XIX века рождаются старчество и церковные, не только функциональные, братства, которые быстро осознаются как наши духовные святыни.
Так что новые светские и духовные русские святыни появлялись и в XIX веке. Правда, постепенно усиливаются как раз светские святыни, которые часто не являлись чисто русскими. Но всё-таки у нас были свои откровения во всех сферах русской культуры и искусства. Они многое дали и русскому человеку, и всей мировой культуре, начиная с Александра Иванова, уж не говоря про Врубеля и других русских гениев. Как раз искусство, культура, театр, музыка и живопись становятся наряду с наукой чрезвычайно важным элементом русской жизни конца XIX – начала XX века. Даже происходит явление настоящего русского Ренессанса, русского Возрождения, пусть и очень краткого, насильственно оборванного большевиками. Конечно, русская литература здесь тоже имела огромное значение. Также начинали играть огромную роль русская философия и русское богословие. К сожалению, тогда немного отставала русская социальная и политическая мысль.
Выставка «Александр Иванов. Библейские эскизы. Евангельские мотивы» в Третьяковской галерее. Фото: Авилов Александр / Агентство «Москва»Ещё об одной вещи я забыл сказать. Постепенно к началу XIX века – я думаю, это началось даже раньше, с XVII–XVIII века – для русского человека святыней становится его голос совести. Для русской культуры, в том числе народной, крестьянской, решение всех споров и проблем по совести и по правде (а в высших кругах по чести и совести) становится важнее решения их по юридической норме. Это была уникальная особенность русского народа, о ней нам забывать нельзя, она строится на святыне совести. Правда, честь и совесть очень сближаются, иногда даже отождествляются.
Чувство правды, чести и совести было для русских людей очень важным. Когда потом оно стало заменяться в городской культуре чувством красоты и доброты, чувство совести стало отступать или колебаться. А вот чувство красоты тоже могло бы стать русской национальной святыней, и в начале XX века уже становилось ею, но дальнейшая русская история пошла так, что до конца это не сформировалось.
А. Наумов: Не случайно, может быть, на фронтонах судов Российской империи было написано: «Правда и милость да царствуют в судах». Это уникально для судебных систем, такого нет больше нигде. Как правило, в Европе писали: «Перед законом все равны».
ОГ: В этом у нас есть принципиальная разница с Западом, особенно когда мы говорим о русских святынях и русской идее.
Тут ещё можно было бы сказать и о русской душе, поскольку русский идеал и русская душа почти синонимы.
Это очень важно, потому что из всего сказанного о русских святынях – и из всемирной отзывчивости, и из безграничности Русской земли, и из образа милосердия, жалостливого ко всем, – как раз вырастает русская идея соборности и личностности, братства и общины, которая может быть предложена всякому русскому человеку не только в церковном, но и в светском варианте. Это всё русская святыня. Когда Н. А. Бердяев признаёт, что «русский народ самый коммюнотарный в мире» – старый русский народ, дореволюционный, который он знал, – то он, конечно, говорит о русской святыне. Эта коммюнотарность, эта общинность и общительность, эта доверчивость вплоть до наивности – это характерная особенность русской жизни, русской идеи и души. Хотя это совсем не значит, что среди русских не бывает негодных, некачественных и неправедных (неправильных) людей.
Что происходит дальше? В XX веке происходит срыв, и русский человек оказывается вообще без своих святынь. Все святыни попираются, уничтожаются, оскверняются – и храмы, и иконы, и лавры, все национальные традиции, а главное их носители – лучшие русские люди, как и их светские и духовные руководители. Нет уже святыни Русской земли, уже не священными фигурами являются церковные служители. Псевдосвященными фигурами становятся так или иначе нерусские советские руководители: мгновенно возникает культ Маркса, Энгельса, Ленина, Троцкого, Сталина и т.п. Это псевдосвятыни, «святыни» в кавычках. Их назвать русскими святынями никак нельзя. Человек, который принимал эти «святыни», переставал быть русским человеком. Советская земля – это уже не Русская земля, советская культура – это уже не русская культура. Так что в это время всякое желание жить по-русски, в соответствии со своими святынями, русским призванием и со своей русской идеей уходит вглубь, куда-то в тень и подполье.
Возложение венков и цветов к могиле Иосифа Сталина у Кремлевской стены. Фото: Зыков Кирилл / Агентство «Москва»В потенциальном и реальном русском народе постепенно становятся важны не просто иконы, хотя чудотворных икон на Руси было огромное количество, не просто лавры и старцы, не просто главы Русской церкви и Русского государства. Акцент в восприятии образа русской святыни ныне переносится на духовные качества, которые вполне осуществимы, хотя и могут показаться идеалистическими и неосуществимыми в историческом времени, а только в мечтах.
Это совершенно особая антропология и экклезиология, даже до сих пор свойственная русскому народу. Русские люди до сих пор хотят быть ближе к Богу, только часто они не знают к Нему годных путей, ибо им некому их подсказать. Хорошо, когда у русского человека есть катехизация для взрослых людей не по примитивным катехизисам, а как живое вхождение в глубину и полноту церковного предания.
В русском варианте получается что-то, чего не получается больше нигде и никак, потому что действует упомянутое нами качество русской соборности и личностности, общинности и братскости. Его надо возрождать, ибо именно это сейчас главная русская святыня, и ничто другое. Даже столь важное для нас понятие Русской земли, которое сейчас официально отменено, но которое есть в сердце каждого русского человека, потому что его нельзя отменить, ведь это не юридическая, не формальная категория, – даже эта святыня не превосходит святыни соборности и личностности в русском варианте, как и общинности и братскости. Поэтому русский человек может принять идею покаяния и духовного возрождения даже в той обстановке, в которой мы живём, похожей на духовную пустыню. Материально мы все как-то живём и не умираем, а духовно мы все как раз умираем с голоду.
Таким образом, мы подошли к сегодняшнему дню, к нашим святыням, которых, с одной стороны, нет, потому что все старые святыни отобраны, а с другой – есть, потому что нельзя отобрать то качество, которое родилось в результате всей нашей истории, истории живого великого народа.
Так что святыни у нас и сейчас рождаются и уже, можно сказать, родились. Коли рождаются братства, коли рождаются общины – а мы не одно десятилетие этому свидетели, – значит, рождаются и новые русские святыни. Только надо их признать, надо понять, где главная святыня, где святыни поменьше, а где псевдосвятыни. Мы прежде уже говорили, допустим, о псевдоэлите, которая кажется элитой, в наше время особенно элитой по положению, но она практически всегда именно псевдоэлита. Так и с официально имеющимися святынями – они практически всегда псевдосвятыни. Не потому, что мы готовы забыть о том, что происходило во время Второй мировой войны, нашей последней большой Отечественной войны. Нет, мы ничего не забываем, но мы видим там обе стороны – и светлую, и тёмную. Это была победа русского народа, но её украли советские руководители, советская идеология, советская власть, и она стала какой-то победой почти одного Сталина, что абсолютно неадекватно.
Так что от «святынь» в кавычках, от псевдосвятынь надо отказываться, при этом ничего не забывая и ничего не пряча. Но нам надо вспоминать наши основные святыни, а для этого в первую очередь нужно вернуться к главнейшей Святыне – к Господу Богу, ко Христу, к Церкви, но не просто как к человеческой организации, весьма несовершенной, а как к живому народу Божьему, который может и в перспективе понести крест всемирной отзывчивости.
Это идеал и призвание Русского народа и Русской церкви, но они пока ещё этого не осознали и не исполнили. Для этого нужно глубинное возрождение не только Русского народа, нужно возрождение всей Русской церкви. Это две стороны одной медали. Тогда будет и возрождение нашей земли, и нашей культуры, и нашего общества, и даже государства, которое на сегодняшний день, конечно, весьма уродливо, потому что в нём слишком много советского. А всё подлинно советское порождалось уродами и родило лишь уродство плюс преступление, связанное с жесточайшим в истории геноцидом русского народа, уничтожением миллионов, десятков миллионов русских людей. Неважно, это в прямом смысле слова или в косвенном. Когда мы говорим о таких потерях, то имеем в виду и неоднократный голод, и постоянные войны, и обстановку, которая сводила людей с ума или заставляла кончать жизнь самоубийством. То есть здесь мы имеем в виду не только прямые застенки, пытки в ГУЛАГе, в НКВД или в подобных организациях. Вот тут мы, кажется, дошли до какой-то логической точки.
Воркутинский исправительно-трудовой лагерь. Фото: Государственный архив Российской Федерации / russiainphoto.ruА. Наумов: Очень ценно, хотя и неизбежно пунктирно, к сожалению, сейчас была обозначена историческая картина развития отношения к святыне и того, что было святыней в разные эпохи. Вы сказали о псевдосвятынях и о том, что сейчас является нашей настоящей святыней – это соборность, братские общины и глубинные отношения во Христе. Мне кажется, как раз XX век со всей жестокостью большевистского режима, когда уничтожались все святыни, явил то, какие святыни уничтожить невозможно. Об этом замечательно сказал свт. Иннокентий (Тихонов), один из руководителей Александро-Невского братства: «Всё у нас отнимут, только братское общение в благодати не могут отнять у нас».
Для меня наш разговор ценен ещё тем, что здесь выстраивается такая логика: были замечательные святыни, при этом были и сбои, но были в истории и приобретения, обретение опыта и его развитие. Видно, как эта святыня воплощения соборности вбирает в себя предыдущее качество святыни и имеет силу, которую тьма не может разрушить. Можно, конечно, уничтожить братчиков как внешних носителей русских святынь, и такие люди уничтожались в первую очередь, но то, что Христово, не уничтожимо.
Как Вы думаете, какой путь к возрождению настоящей святыни мы должны пройти сейчас? Что прежде всего нужно для этого нам сделать, чтобы обрести святыню и чтобы всё стало на свои места и у народа, и у церкви? Есть одно из определений народа, которое мне очень нравится: народ – это общность святынь. Что нам главное нужно сделать, чтобы святыня действительно давала и вдохновение, и собирала нас, и встала на своё место в нашей жизни?
ОГ: Сейчас зародилось духовное движение «Жить вместе», иногда мы ещё называем его «Имеющие надежду». Это движение покаяния и возрождения, это и духовное воспоминание о своих предках, и укрепление себя в желании жить на этой земле, несмотря ни на что отвечать за всё прошлое, настоящее и будущее нашей земли и нашего народа. Мы за возрождение русского народа как действительно системообразующего народа в нашей стране. Ни один другой народ даже близко не может в этом служении сравниться с русским. Может быть, нам бы хотелось, чтобы у нас было больше друзей и союзников на этом пути, но пока есть то, что есть.
Речь идёт именно о возрождении. Надо поверить в Бога и в человека, надо раскрыть свои таланты, надо снова осознать своё призвание, всё, что связано с русской идеей. Надо почувствовать вдохновение от той жизни, которой мы сейчас уже реально живём, какие бы ни были проблемы внутри нас, или вокруг нас, или далеко от нас. Вот это я считаю самым главным.
Ещё надо уметь концентрироваться на главном и, следовательно, иногда жертвовать чем-то другим, второстепенным. Нас учили, что хорошо, когда к нам приходит всё и сразу, и мы этим можем пользоваться, но это совсем не то, что нужно. Нам не нужно всё и сразу, нам нужно то, что даёт Бог и что мы можем в ответ дать Богу и другим людям в соответствии с заповедью о любви к Богу и ближним. Мы хотим снова обрести духовную свободу, мы хотим снова жить в правде и истине, возродить красоту, которая сейчас себя почти не являет, но она может снова у нас раскрыться в будущем.
Конечно, всё вместе сразу воплотить невозможно, но это тем не менее то, о чём пророчествовали книги Священного писания. Это какое-то прикровенное откровение тысячелетнего Царства Христова на земле.
Если мы будем осуществлять своё призвание, если мы будем настоящими русскими людьми, то мы сможем этим помочь и другим людям. Они тоже нам смогут многим помочь, но и мы можем помочь многим, может быть, прежде всего в этом самом главном для человека вопросе, потому что наши ценности и наши святыни — они не только для нас. Они родились у нас, они должны нами оберегаться и храниться, но они существуют не только для нас, они существуют для всех. И мы должны научиться говорить на языке каждого человека так, чтобы он мог это увидеть и уразуметь, и принести соответствующий плод. Конечно, здесь мы должны научиться показывать пример – при этом без всякого национализма, без гордости, без всего того, что слишком ограничивает нас.
Наше призвание очень глубоко и широко. Так Бог судил, это не мы сами выбрали. Наша история могла бы развиваться совсем по-другому, но на сегодняшний день по воле Божьей есть то, что есть, и мы не можем эту волю отвергнуть.
