Начну с пролога. Прошлую неделю я провела в Москве на очередной сессии Русского университета, а давеча была на философской беседке в родной Твери. Тема святыни в первом случае и зарисовка матери Марии Скобцовой «Русь чаемая» во втором заставили меня задуматься об образе «святой» Руси, которая вроде и есть, но в то же время не вполне. И раньше, и сегодня эти мечты обретают разные лики. Остановлюсь на двух. Первый мы можем увидеть в духовной прозорливости матери Марии Скобцовой в её главке «Русь чаемая» из работы «Мыслители»; второй – в относительно недавнем гражданском идеале российской оппозиции и лично Алексея Навального* под именем «прекрасная Россия будущего». Оба образа – я думаю – рождены от боли и любви. Но различие между ними – не только в языке, но и в самом понимании времени, действия и ответственности.
Присутствие Царства здесь и сейчас
У матери Марии Скобцовой «Русь чаемая» – это не утопия и не отложенное грядущее. Это Русь, которая должна быть, но в то же время уже есть – в действиях любви, в соучастии, в крестном служении ближнему. Слово «чаять» в русском языке означает не только «надеяться», но и трепетно жаждать, и трудиться, чтобы стало. Русь чаемая, таким образом, – это и обетование, и обязанность одновременно.
Мария Скобцова. Фото: mere-marie.comДля матери Марии Русь – это не абстрактный народ и не территория, а конкретное «ты»: нищий, изгнанник, заключённый, отверженный и в то же время пророк, поэт, друг, любимый, пастырь. И в каждом из них – Христос. И если чаешь Русь, то не мечтаешь о ней отвлечённо, а отдаёшь себя ей. И пример тут – всеобъемлющее материнство матери (простите за тавтологию) Марии: будь то в кухне для беженцев, в поэзии, в протесте или даже в концлагере. Эта Русь случится не после революции или победы, но сейчас – там, где кто-то согревает, молится, умирает за другого. Она строится не законами, а милосердием, не учреждениями, а сердцами. Это образ Царства Божия в падшем мире. Царства вопреки злу и несмотря на невозможность.
Отсроченное обновление
В отличие от этого, «прекрасная Россия будущего» – образ, обращённый преимущественно вперёд, к тому самому будущему. У Алексея Навального он звучит как обещание другой страны, которую можно построить – при смене власти, при честных выборах, при возвращении справедливости. Этот образ ярок, в нём много энергии, он основан на вере в действия и институты. Он честен в том, что признаёт: пока этой России нет, точнее, она не вступила в свои права.
Но именно поэтому это образ отложенный, завязанный на условия, на изменения, на исход борьбы. Это проект, требующий времени, стратегии, ресурсов. И хотя он вдохновляет (или это уже в прошлом?) многих, в нём меньше опыта «здесь и сейчас», меньше литургической и экзистенциальной полноты. А потому у этого образа больше шансов стать соблазном – и соблазном двояким.
Алексей Навальный во время митинга. Фото: Андрей Луковский / КоммерсантъУтопическая сторона соблазна
Во-первых, это соблазн бегства в мечту. В трудной некрасивой реальности – с её несправедливостью, усталостью, поражениями и страхом – мечта о прекрасной справедливой стране, где «текут молоко и мёд», может стать формой бегства от реальности. Человек поселяется не в мире, где Бог доверил ему жить и служить, а в воображаемом завтра, где всё будет устроено правильно, где будет всё, но не сейчас.
Такое ожидание не преображает действительность, а обезоруживает перед ней, делая из человека зрителя, а не свободного ответственного со-трудника Божия. В этом смысле прекрасная Россия будущего рискует стать антиподом Руси чаемой. И не потому, что она плоха, а потому, что отрывает надежду от труда и подменяет послушание Богу верой в мечту.
Демиургическая сторона соблазна
Во-вторых, это соблазн всемогущества человека, решившего построить мир по собственному замыслу. Этот соблазн хорошо известен христианской традиции ещё с рассказа о Вавилонской башне. В нём сокрыта вера не в милость, а в закон; не в божественный промысел, а в исторический оптимизм; не в Божие действие, а в людскую волю. Человек, полагающийся только на себя, на логику и политическую силу, легко впадает в желание устроить счастье других без их участия, без их согласия, без их, в конце концов, тайны. Так строятся «дивные новые миры» (о да!), где от имени свободы начинают эту самую свободу и подавлять, а от имени справедливости карают тех, кто не вписывается в общий план.
Картина Питера Брейгеля старшего "Вавилонская башня". Фото: Kunsthistorisches MuseumХристианство же напоминает нам, что Царство Божие не строится усилиями человека, оно может лишь прийти как дар, когда человек действует не из чувства силы, но из любви и страха Божия, в свободе, по совести и в глубоком смирении перед чужой душой, ибо и самые добрые намерения, если они не смиренны, могут обернуться тиранией. Именно поэтому всякий образ будущего – особенно такой яркий и притягательный, как прекрасная Россия, – требует не столько веры, сколько различения духов, о котором говорит апостол Павел.
Где начинается Русь?
Итак, к чему мы приходим? Мечтать, как говорится, не грех. Но грех – поселиться в мечте, отказавшись от реальности, которую Бог доверил тебе любить. Русь чаемая – это образ, который хранит человека от этого искушения: она говорит не «будет», а «должно быть». И спрашивает каждого из нас: а что я сделаю ради неё сегодня? Не чтобы она пришла «потом», а чтобы она не исчезла сейчас, во мне или в ближнем.
Поэтому христианская надежда – не об идеальном будущем, а об ответственности в настоящем. И, может быть, подлинное соединение этих образов не в том, чтобы выбрать между Русью и Россией, а в том, чтобы мечту о прекрасной России не отрывать от креста, с которого начинается Русь.
Где совершается надежда?
Таким образом, ключевое различие между Русью чаемой и прекрасной Россией будущего – не в цели, но во времени и способе действия.
Главный храм Следственного комитета РФ – церковь великомученика Никиты в Старой Басманной слободе. Фото: Чингаев Ярослав / Агентство «Москва»Русь чаемая – это образ, где надежда уже трудится, где Царство Божие «внутри нас», где ожидание имеет качество и силу служения. Она требует от человека не реформ, а подвига любви и верности в каждом дне. Она не исключает политической борьбы, но понимает, что даже при победе неправды человек остаётся способным на правду.
Прекрасная Россия будущего – это образ, где надежда переносится вперёд, в возможность иного общественного устройства. Это надежда на победу справедливости как результата изменений, а не как духовного факта. Это взгляд «по горизонтали» – часто честный, иногда мобилизующий, но всё же уязвимый перед земными катастрофами.
В мире, а не вне его
Может быть, и не стоит отвергать ни один из этих образов, но важно различать: христианская надежда не живёт в отложенном завтра и не воплощается усилием воли. Она произрастает из доверия к Богу и верности Ему в настоящем. Она совершается там, где человек уже живёт так, как если бы Царство пришло. Не для будущего, а ради Христа – здесь и сейчас. В мире, который тоже есть творение Божие. В нём, а не вне его.
* При жизни был внесён в список террористов и экстремистов.
