Трудная утечка мозгов

Вот как описывает сегодняшнее положение иностранных учёных Сергей Ерофеев – социолог из Ратгерского университета, президент  научной ассоциации RASA (Russian-speaking Academic Scientists Association), которая объединяет русскоязычных учёных, студентов и предпринимателей в области науки и технологий: «Учёным из России в Америке получить рабочую визу и академическую позицию стало сложнее гораздо раньше – условия ухудшались годами и ступенчато: в начале 2000-х наши научные кадры серьёзно потеснили конкуренты из Индии и Китая. Потом – Крым, война и, наконец, Трамп».

Ещё до 2022 года заявки на академические вакансии от российских соискателей отправлялись на длительную проверку спецслужб, которая могла длиться до полутора лет. Особенно это касалось представителей точных и естественных наук. И тогда-то университеты далеко не всегда дожидались соискателей из России, с которыми так много бюрократических проблем, а сейчас в связи урезанием бюджета на науку и самих вакансий осталось гораздо меньше. 

Показательны два громких случая с российскими учёными в Америке, которые напрямую не связаны с их происхождением, но этот факт очень осложняет положение, в которое они попали. 

Первый – это громкая история Ксении Петровой, биолога из Гарварда, которая была задержана в аэропорту Бостона с эмбрионами когтистых лягушек, которые она везла из Франции по просьбе научного руководителя. Её обвиняют в нарушении правил декларации, что обычно карается штрафом, но сейчас учёному грозит депортация в РФ, где её ждут серьёзные  проблемы из-за её публичной антивоенной  позиции. 

Похожий кейс – фулбрайтовские стипендиаты. 150 прошедших конкурс молодых российских и белорусских учёных уезжали в США на два года и, по правилам стипендии, должны были вернуться в свои страны, чтобы продолжать работу над своими темами.

Но тут началась война, организация, которая отправляла их, была в РФ объявлена нежелательной, – и учёные попали в ловушку:  вернуться на родину они не могут, так как зачастую произошёл разрыв отношений,  но и остаться в Америки не имеют права. Пока стипендиатам приходится выкручиваться в частном порядке. 

Что же касается Европы, куда «релоцировалось» большинство российских учёных новой волны эмиграции, здесь с самого начала не было какой-то общеей тенденции, помощь была точечной и зависела от страны. 

О том, как живут российские учёные, которые оказались в Европе, «Столу» рассказал Дмитрий Баюк – историк науки, переводчик, научный журналист, выпускник кафедры физики высоких энергий физического факультета МГУ, кандидат физико-математических наук, действительный член Международной академии истории науки, член научного совета Европейского общества истории науки, он также является одним из основателей Русского общества истории и философии науки.

– В начале этого года стали заметно слышнее жалобы со стороны российских учёных, в 2022–2023 годах оказавшихся по понятным причинам вдали от родных исследовательских или образовательных учреждений. Я не удержался и даже нагрубил одной своей давней знакомой, поинтересовавшейся у себя в соцсетях, кого из её друзей отъезд из России сделал счастливее. Как сказал Сфинксу Веничка Ерофеев в известном романе: «В этом вопросе мне слышится свинский подтекст». Отъезд 2022–2023-го ни для кого, и для учёных в том числе, не был актом поиска счастья. Однако учёные склонны к рефлексии, а третий год эмиграции традиционно самый тяжёлый. Или, правильнее сказать, первый по-настоящему тяжёлый. А тут и российская пропаганда стала педалировать тему, насколько правильнее поступили те, кто не стал дергаться. Нам ли привыкать помалкивать да делать вид, что ничего такого не происходит? Принимать линию партии за единственную прямую линию? Нашёл ли своё счастье лис из известной притчи, когда отгрыз свою лапу, попавшую в капкан? А тут у каждого есть надежда, что, вернувшись к своему капкану, он или она сможет прирастить застрявшую в капкане лапу. 

Чуть больше десяти лет назад мы с коллегой работали над статьёй, посвящённой переводам на русский язык работ и писем Лейбница. Над переводами с французского во второй половине ХХ века много работал Геннадий Моисеевич Файбусович, больше известный под литературными псевдонимами Борис Хазанов и Геннадий Шингарев. В 1982 году Геннадий Моисеевич эмигрировал в Мюнхен, и как раз в это самое время в Москве начал издаваться четырёхтомник сочинений Лейбница. В первом томе имя Геннадия Моисеевича есть и на титульной странице, и в оглавлении: «пер. с франц. Г.М. Файбусовича». А уже в третьем томе, где также много его переводов, на титульной странице есть только загадочное «и др.», а в оглавлении – просто «пер. с франц.». Но большая удача, что их не выкинули совсем. Я позвонил ему, чтобы взять интервью, расспросить, что тогда происходило – между 1982-м и 1984 годами. И он начал свой рассказ со слов: «Эмиграция – это всегда трагедия». 

Конечно, ситуация, в которой находятся люди, которые уехали сейчас и которых, чтобы подчеркнуть разницу, часто называют «релокантами», сильно отличается от той, в которой оказывались эмигранты 50, 100 или 200 лет назад. Тогда эмиграция была подобна смерти: человек напрочь обрывал все свои связи с местом, откуда уехал. Он не мог не то что приехать – ни позвонить, ни письмо написать! Отгрызенная лапа отгрызалась навсегда. У нас, если не говорить о нескольких исключительных случаях, подавляющее большинство учёных могут в любой момент прилететь в Россию. Многие регулярно это делают, и все без исключения могут без ограничений созваниваться и переписываться. Есть и такие, кто, несмотря ни на что, вообще продолжает работать в РФ удалённо и получать зарплату.

Я избегаю использовать в этом случае слово «эмиграция», но если это и эмиграция, то мы должны, как это делают математики, провести различие между эмиграцией в сильном смысле и эмиграцией в слабом смысле. Или говорить о квази-эмиграции или даже о псевдо-эмиграции. Но даже эмиграция в слабом смысле – это всё равно трагедия. Практически любой уехавший учёный, если это не какая-то мировая звезда, а таких я, пожалуй, сегодня не знаю, пошёл на своего рода дауншифтинг – явное понижение своего статуса, а то и на прекращение научной карьеры и вовсе. 

Фактически в Европе ни одна программа поддержки учёных не закрылась, и они продолжают всё так же выделять деньги. Но если в 2022–2023 году значительная часть этих средств – до 60 процентов – шла на финансирование учёных, уехавших из России, Украины и Белоруссии, то сейчас не так: многие из них переориентировались на поддержку американских учёных, которым стало невозможно продолжать свою академическую карьеру в США.

Но главное в этих программах то, что это в любом случае временная мера. Это лишь переход, возможность адаптироваться в новой среде, в неё встроиться. Но это не означает, что потом учёный немедленно получит позицию в каком-то европейском университете. Лет десять может пройти от получения гранта поддержки в связи с исключительными обстоятельствами до постоянной академической позиции. И конечно же, это совсем не гарантировано. Академический мир не демонстрирует тенденции к расширению. Очень многим сейчас приходится задумываться о смене профессии. Я недавно общался с одним философом, который сейчас учится водить автобус в надежде на то, что удасться получить работу. И, на мой взгляд, он поступает вполне разумно. 

Кроме всего прочего, Европа сейчас начинает готовиться к вероятной эскалации агрессии. Военные бюджеты приходится наращивать, и академическая сфера страдает первой. По крайней мере, та ее часть, которая работает на войну. Наше положение будет ухудшаться. Это не повод жаловаться, но это огорчает. 

Однако если вспомнить учёных, уезжавших из России до, во время или после Гражданской, то их судьбы складывались если не трагически, то очень непредсказуемо. Представьте себе: многие из них были евреями, они попадали в Европу – Италию, Испанию, Сербию, Германию, где уже начинали формироваться фашистские режимы. Пришлось бежать в Америку, а там –  Великая депрессия, академический мир сжимается, денег нет и что делать – непонятно. 

Всякий учёный проживал и проживает свою собственную судьбу. И она совершенно не похожа на то, что происходит с кем-то другим, даже если у них общее происхождение и обстоятельства. 

Общий портрет, конечно, можно нарисовать, но он получится совершенно не репрезентативным, потому что значение имеет каждая отдельная траектория, а она совершенно неповторима. Дисперсия сильно размывает смысл любого среднестатистического значения.

Например, мы можем сравнить физика  Лео Силарда с Эдвардом Теллером: оба венгерские евреи, оба эмигрировали в Америку и оказались в одном и том же атомном проекте. Или математик Джон фон Нейман из той же когорты венгерских евреев, который через Берлин добрался до США и там активно работал  над созданием атомного оружия. На первый взгляд, у них много общего, но это всё совершенно разные судьбы и карьеры, хотя все они сыграли большую роль в развитии науки. Можно допустить, что какие-то учёные с того же самого куста вообще отказались от научной карьеры и занялись в той же Америке чем-то совершенно другим.  

Но всё-таки можно сделать какие-то обобщения. К примеру, не так уж много французских учёных, преподавателей работают за пределами Франции. Бывает, конечно, едут на год-два поработать для денег или карьеры, но потом, как правило, возвращаются.  Таким образом, по тому, как представители интеллектуальной элиты оказываются за рубежом, можно судить о том, насколько благоприятный режим у них в стране.