Начало разговора: о гордости и отстранении
Когда речь заходит о преступлениях истории – революционном терроре, ГУЛАГе, доносах, коллективизации или подпольных тюрьмах Лубянки – мы почти всегда инстинктивно отшатываемся. Это не я. Это было давно. Где я – и где, скажем, Ленин?
Но вот стоит смениться теме – и всё меняется. Говорят: Гагарин – наш! Овечкин – тоже наш! Победа в хоккее, первый человек в космосе, Чайковский, Рахманинов, балет, борщ, мультики, аккордеон под окнами – всё наше, всё родное!
И возникает странное ощущение: по какому принципу мы решаем, что наше, а что не наше? Почему достижения – это мы, а преступления – это кто-то другой?
Кажется, мы относимся к прошлому, как к буфету. Стоишь, глядя на поднос, и выбираешь: вот это – да, это положите, это красиво, это вкусно, этим можно гордиться. А это, простите, не берём. Это чужое. Это отравлено, просрочено, подванивает. Это пусть кто-то другой ест, но не я.
Конечно, никто из нас лично не подписывал расстрельные приговоры, не писал – не писал же? – кляузы или не подавлял жестоко крестьянское восстание под Тамбовом. Это не мы организовывали раскулачивание, не мы строили систему доносов.
Но ведь первыми в космос тоже не мы летали. В регулярном чемпионате НХЛ не забросили 895 шайб. Да что там – кто из нас может похвастать, что забросил хоть одну шайбу в профессиональном хоккее или что до Луны ему не хватило буквально пару сотен километров? Вот о том и речь. Где я и где Овечкин?
Тем не менее чувство сопричастности к достижениям возникает легко и естественно. Оно питает гордость, укрепляет идентичность, объединяет. А чувство причастности к трагедиям вызывает дискомфорт. Оно не греет – оно обжигает. От него хочется отмахнуться: «Это были они, а не мы».
Но история – это ведь не конкурс на лучшего участника. История – это полотно, в которое мы вплетены. Мы не выбираем только белые нити. Мы – наследники и Гагарина, и Ленина. И тех, кто творил, и тех, кто ломал. Быть частью народа – значит, быть наследником всего, а не облизываться на одно и брезгливо воротить нос от другого.
О чём говорит покаяние
Рано или поздно разговор заходит о покаянии. Это слово часто звучит как церковное или высоконравственное, иногда – как что-то чуждое, странное, неуместное. Но сама идея – признать ошибку, не прятаться, назвать своё участие – глубоко укоренена в русской традиции.
