Человек без паспорта
– Туда к нам и стал ходить один бомж. Взрослый мужичок, худенький такой, придёт, сядет в сторонке, молчит. Обычно на улице ты восполняешь какие-то горящие нужды – не более того, а чтобы как-то разговаривать более доверительно, предметно и по сердцу, нужны другие условия. Как правило, когда собирались в здании, на нашей территории, тогда они отогревались и начинали рассказывать свои истории. От Саши мы узнали, что он ехал в гости к своей сестре в Казахстан. Ночью была пересадка в Екатеринбурге, он вышел на привокзальную площадь, его ударили по голове и забрали всё, что было: документы, деньги, которые он заработал на рыбном промысле. Очнулся он уже в 36-й больнице с пробитым черепом и без единого документа. С этого дня у него и началась карьера бомжа.
– То есть бомжом любой человек может стать внезапно?
– Да, конечно. Особенно когда нет родственных связей. А у него они были только в Казахстане. Плюс когда-то по молодости он отбывал тюремный срок. Теперь ему работать пришлось без всякой регистрации. Вскоре он попал с инфарктом в больницу. Мы договорились с врачами, его лечили по моему полису, потом мы его взяли в этот наш строящийся дом номинальным сторожем и попытались восстановить его документы.
– Он долго бомжевал?
– Три года. Больше года Саша как на работу ходил к начальнице паспортного стола, делал запросы в места заключения, в Казахстан, на бывшую работу – и ниоткуда не приходило никаких сведений. И он однажды туда пришёл, а ему швырнули готовый паспорт на стол – просто по неотступности. Паспортистка говорит: «Иди отсюда, достал ты меня». При этом ему изменили фамилию: был Новик, стал Новиков. Живёт, получил права потом, купил машину, работает, купил домик где-то в садовом кооперативе.
Два Иванова
– Сколько общая площадь вашего замка?
– Шестьсот метров.
–А где твой кабинет?
– Я тебе покажу, конечно. Меня отсюда выселили, потому что чаще, чем я сюда захожу, здесь дети делают уроки. С началом пандемии, чтобы всю эту толпу держать строго, мы сюда перебрались всей семьёй и застряли. Раньше мы жили здесь, а ночевали дома, а сейчас и ночуем здесь.
– А сколько детей в этом доме?
– На сегодняшний день двадцать четыре, но народ ещё не пришёл из школы, сегодня у нас выпускной девяти- и одиннадцатиклассников. Поэтому если будешь фотографировать, будет всё пусто.
– У тебя трое своих детей ещё…
– И девять приёмных.
– Девять!
– Сейчас девять, многие уже выросли, свои семьи завели. Получилось – как в еврейском анекдоте: «Сколько у вас детей?» – «Шестеро». – «О, вы так детей любите!» – «Нет, сам процесс». Процесс – дело такое увлекательное.
Фото: из личного архива
– Тогда надо всё-таки начать сначала: почему и как театральному режиссёру пришла на ум идея заняться беспризорниками?
– Ну, как... Наташка у меня закончила факультет коррекционной педагогики пединститута и работала в коррекционной школе, наверное, с годик. Она в отличие от меня всегда трудилась в этом направлении. А я работал замначальника департамента по связям с общественностью одного крупного холдинга. Летом я часто ходил пешком домой по центру города. И вот шлёпаю по улице Ленина и встречаюсь там с кучкой беспризорников. Раз, другой, третий. Потом познакомился с ними, приносил им еду, одежду, лекарства, то-сё, пятое-десятое. И наконец задался вопросом: а кто с ними работает-то? Ну, понимаешь, возмущённый взгляд обывателя: что такое? Почему безобразие творится! Кто должен отвечать? Я начал искать ответы на свои вопросы. Тогда связи были большие, знакомства разные. Это 2003 год. Через знакомую девчонку, которая работала в пресс-службе ГУВД, раздобыл статистику, что за год у нас задерживали 12 тысяч несовершеннолетних правонарушителей. Она говорит: я, конечно, не могу тебе беспризорников выделить, но большая часть из них – такие ребята. Когда я рассказал об этом Наташе, она говорит: слушай, ну давай молиться, надо же что-то делать там. Стали молиться и искать какие-то организации, которые занимались бы этим. В начале января 2004-го нас познакомили с директором благотворительной организации, который занимался как раз помощью уличным детям. По счастливой случайности или по провидению Божьему фамилия у него тоже была Иванов. Игнат был не русский, а болгарин, которого выгнали в советское время из Болгарии за веру, и он вынужден был эмигрировать в Финляндию, где так и жил, а трудился в России. К тому времени он уже работал с беспризорниками в Москве, Петербурге, Калининграде и Красноярске. И знаешь, как Станиславский с Немировичем в ресторане «Славянский базар» – так и мы в каком-то кафе на улице Вайнера начали разговаривать и проговорили часа три или четыре. Он всё рассказал, как и что они делают, с чего начинали, а потом встал и говорит: если, значит, от Господа – будете делать! Похлопал нас по плечу и уехал.
– Протестант?
– Да, но конфессии, думаю, тут не при чём. Мы приняли этот разговор как руководство к действию. Буквально на следующей неделе мы купили колбасы, батонов, пошли на улицу и стали кормить детей.
– Помню, зелёные такие, овальные, вы их на «четвёрке» возили.
– Это чудо Божье появилось уже ближе к осени, в августе. А до этого в школьной столовой мы покупали суп и развозили на трамваях. Полгода. Представляешь, ты в жару такую в трамвай зайди с горячим бачком. Знаешь, многие обжигаются, там мат такой. А ты едешь беспризорников кормить. Когда стало холодно, мы собрали всю зимнюю одежду, которая у нас была, со всех наших знакомых, потому что все втягиваются в это дело, но настолько это было нужно, что всё равно ещё многие оставались без тёплой одежды.
В очередной раз они пришли: «Дядя Андрей, дайте курточки, мёрзнем». Я говорю: «Всё, нету больше, я не знаю, что ещё дать, всё сняли!».
А они такие: «И что мы теперь делать будем?»
– «Молитесь, вот что».
– «В смысле – молитесь? Что, молиться будем – и Бог с неба нам даст одежду?»
– «Ну а как?»
И Юра говорит: «Ну ладно!».
И я забыл про это. Прошла неделя, в четверг они снова приходят, Юра с порога заявляет: «Дядя Андрей, я, короче, пацанам спать не давал, пока мы не помолимся за куртки, каждый день молились. Куртки где?».
Я так растерялся, я-то вообще забыл и ничего не нашёл умнее сказать, как: «Что-то вы это несерьёзно. Всего только неделю молились? Нет, несерьёзно». В субботу утром часов в 9 нам звонок домой. Мы открываем, там два мужчины – невысокого роста и повыше: «Здравствуйте, вы Андрей с Наташей?»
– «Да».
– «Вы когда-то были в нашей церкви, свидетельствовали за беспризорных детей. Как-то Господь коснулся сердца, и хочется помочь, мы бизнесом занимаемся».
А маленький говорит: «Знаете, я вообще не верю ни в какие голоса, когда говорят “мне Бог сказал”. Но этой ночью мне Бог сказал. Я проснулся, а у меня в ушах звенит: “Ты обещал детям помочь: иди и сделай!” Возьмите, пожалуйста, деньги». И дают 30 или 35 тысяч рублей. Мы пошли и на все куртки купили. Ребята так вдохновились!
Юрка такой: «За что следующее молимся?»
– «Давайте за дом, нам дом нужен».
– «Хорошо! Сколько дом стоит?»
– «Не знаю, сто тысяч долларов».
– «Ладно, сто тысяч – так сто тысяч, будем молиться».
А они долларов не видели в жизни. Такой он был, просто даже попросишь: «Юр, благослови пищу!». Просто перед едой нужно помолиться. Он закрывает глаза, молится – и ты видишь, что человек в небеса идёт. Реально. С таким искренним сердцем. Ужасно тяжёлая жизнь. Мать от туберкулёза умерла, с 12 лет он на улице. Его много раз насиловали. Много раз. И при этом он настолько добрый, человеколюбивый остался – удивительно просто. В 2019 году умер от туберкулёза тоже.
– Сколько ему было?
– 31 год исполнился.
– Он уже совсем нормальным человеком был…
– Да, но жил на улице всю жизнь до смерти. На Таганском ряду его называли либо Монах, либо Богомол, либо Проповедник. Приходили к нему разные люди, даже китайцы, просили молиться. Серьёзно! «Эй, ты помолись за мою торговлю» или за что-то ещё. Представляешь? Он там жил, помогал им, они его кормили, платили что-то. Перед смертью я приходил к нему в больницу, он там уже очень худой сидит на кровати, на нём трубки, и дышит тяжело, а у него Библия с собой.
С Библией против ножа
– А с Библией Юры ещё вторая история связана. Он всё ходил за мной и канючил: «Дядя Андрей, я видел, такие Библии бывают, маленькие, кожаные, удобненькие, найдите для меня». Зудел он, зудел-зудел, и где-то ребята нам привезли, какую он хотел, «маленькую, удобненькую». Я ему принёс, он счастливый такой был, целовал всё её. Проходит недели три, он приходит и говорит: «Дядя Андрей, мне снова Библия нужна!» – «Ты что, Юра, потерял, что ли?» – «Да нет, не потерял, тут такое дело произошло. Короче, я пошёл ночевать в шестнадцатиэтажку».
Юрий Касьянов. Фото: из личного архива А в шестнадцатиэтажках есть проходной подъезд, лифт и лестничная площадка. И они там часто ночуют где-то в районе девятого-десятого этажа: там тепло, возле батарейки лёг – и нормально.
– И я, – говорит, – сплю, и вдруг такой пинок. Я проснулся – мужик с ножом стоит, пьяный, говорит:
– Ну-ка вставай, иди сюда, позвони в 78-ю квартиру, Нинку вызови, скажи, чтобы вышла срочно.
– Зачем? Она выйдет – страшно, он с ножом тут.
– Нинка – моя жена, понял? Сюда мне зови её!
– Я не буду.
– Ты чё, не будешь? Я тебя сейчас зарежу!
– Ты меня зарежешь? Ты что? Зачем ты Нинку вызываешь?
– Я её сейчас порешу здесь, она там с Васькой…
– Ты что, не понимаешь, что грех совершишь? Ты же в аду гореть будешь! Ты это видел? – и Библию достаю.
– Это что такое?
– Это Слово Божье, здесь написано, что это грех, что ты в ад пойдёшь. Ты что! Ты читал когда-нибудь Библию?
– Никогда не читал. Мы сели на ступеньки, я начал ему читать, и вместе мы уснули. Утром просыпаемся, он говорит: – Парень, спасибо, что ты вчера меня удержал. Слушай, а ты не мог бы мне дать эту книгу?
– На, держи.
Я эту историю рассказал, когда у нас был представитель Российского библейского общества, и он мне прислал потом несколько коробок такой Библии из-за Юрика этого.
Очищение
– Много умирают так, раньше срока, молодые?
– Очень много. Были такие две родные сестры: Катя и Таня. Мать их пьянствовала и умерла от цирроза печени, когда Кате было 15, а Тане 17. Они совсем одни остались и жили вместе возле пединститута, на остановке в люке. Таня постоянно одевалась, как пацан. Джинсовки какие-то, бейсболка – у таких девочек это защитная реакция, чтобы не изнасиловали. Потому что насилуют всех, и девочек, и мальчиков, массово. Причём не только беспризорники, но и любые люди. В 2006-м, если помнишь, раскрыли банду педофилов в Екатеринбурге: разные адвокаты, юристы были замешаны, и мы оказались невольными участниками этого дела. У нас была группа детей, которые жили на Бажова в подвале дома пятиэтажки, они позвонили: «Дядя Андрей, тут мужики какие-то приходили, сказали, что завтра они приедут, и мы поедем с ними на дачу – чтобы мы были готовы».
– Ты сразу понял, о чём речь?
– Конечно! Мы приехали, приходят два прилично одетых крепких мужика. Мы говорим:
– Чего вам надо здесь?
– Мы за детьми.
– За какими детьми? Вы кто?
– А вы кто?
– Мы с ними работаем.
– Короче, ребята, давайте так. По две тысячи за каждого – и вы уходите. В глаза говорят. А у меня паренёк был, бывший бандит. Он говорит:
– Порву сейчас. Уйдите отсюда, лучше не доводите до греха.
Они ушли, и буквально где-то через неделю всю банду арестовывают. Это как раз тот период, когда младшая Катя забеременела. Ей было 16, соответственно Тане – 18.
– После изнасилования?
– Да. И Таня, как потом выясняется, стала так одеваться, потому что однажды, как она сказала, её нерусский мужик изнасиловал на куче щебня. И когда у Кати был срок месяцев семь, Таню мы отправили в палаточный христианский лагерь, и там у неё был день рождения. И ребята там втихушку принесли торт, нарядили всю поляну шариками, нарисовали Тане плакаты, впервые одели её в платье и сделали ей прическу. Никогда я её не видел такой. Она вышла из палатки, весь лагерь стоит, все её поздравляют, а она разрыдалась, потому что у неё никогда в жизни такого не было. С этой поры Таня не курила, не нюхала лак, стала за собою следить, была самая чистенькая. Мы стали ей делать документы, договорились с ПТУ, чтобы её взяли и предоставили общежитие.
Смерть и смех
– Это было в августе, а в конце сентября или начале октября к ней пришли друзья. Они тогда жили в заброшенном гараже возле железнодорожной станции. И однажды ребята где-то украли ящик пива, принесли в гараж, напились его и стали издеваться над ней: «Это ты типа чё – богомолка стала, верующая вся из себя, да! Да ты на помойке родилась, здесь и сдохнешь. Чё ты думаешь, чистенькая, отмылась, что ли?
Ну и дьявол всякую такую ерунду через них нёс. Она не выдержала, психанула, выбежала и повесилась на заборе метрах в двадцати пяти от этого гаража. Звонят дети, мы приезжаем… А Катька уже на девятом месяце. Я думаю: как-то ей сказать надо и как бы у неё не случилось чего. Ребята поехали, а они из бывших наркозависимых. Я говорю: «Ребята, купите валерьянки, налейте в стаканчик, дайте Кате, скажите, дядя Андрей сказал выпить». И минут через 20 потихоньку расскажите, что произошло. Я не мог сам поехать, потому, что я должен был идти опознавать труп. Потом перенесли на следующий день опознание почему-то. Они звонят мне и говорят:
– Слушай, мы не знаем, что-то с ней не то. Пыхтит она чего-то.
– Чего вы сделали с ней?
– Мы подумали, ну что эта валерьянка, купили посильней, трамадол вкатили ей.
Говорим: «Тебе надо укол поставить, дядя Андрей сказал». Она безропотно, пожалуйста. И ей поставили, и у неё затормозилось всё это дело. Я говорю:
– Срочно привозите её сюда.
Её привозят. Я смотрю – надо «скорую» вызывать. И вечером, часов в десять, она родила мальчика. Алёшу. Я на следующий день еду в этот роддом, захожу туда, выходит женщина, на меня смотрит и говорит:
– А вы ей кто?
– Я работник такой-то организации.
– Ой, слава Богу. А то смотрю – как-то у меня картинка не совпадает. Вчера вы не представляете, что она нам тут выдала. Я такого мата с детства не слышала, отродясь просто. Тут сама Катя мне звонит:
– Дядя Андрей, а можете там к окошечку подойти, я на втором этаже в такой-то палате.
– Хорошо!
Выхожу, она мне там дитё показывает. А из-за шторок девки выглядывают. Ну, понятно, уже сказала, что мужик пришёл. А после этого я поехал в сороковую в судмедэкспертизу опознавать Таню. И это всё в один день было. Едешь и думаешь: короткое бывает время в жизни, когда ты можешь успеть кого-то выхватить, а можешь не успеть. Такая штука.
– Многих успели?
– Надеюсь, что больше успели, чем не успели. Но это очень сложно определить. Мы как-то пытались статистику вести. Где-то после двух с половиной тысяч фамилий мы перестали это делать.
– А где жила потом Катя, где она сейчас?
– Катя на сегодняшний день мать троих детей. Старший ребёнок, который родился тогда первым, его взяла в опеку мама парня, от которого она родила. Парень был беспризорник. Он и до сих пор живёт на улице. А бабушка через этого ребёнка стала верующим человеком, потому что она очень сильно унывала из-за сына, и тут вдруг ей это благословение на голову упало. Катя сейчас живёт в городе Первоуральске, вышла замуж, чудесным образом получила комнату (много людей в этом поучаствовали и помогли), живёт там с двумя детьми и постоянно приглашает к нам новых и новых таких вот кризисных мамашек.
– Ребята, которые проходят у вас реабилитацию, которых вы находите, они ведь не все становятся верующими?
– Нет, конечно. Мы же понимаем, что Бог над всеми людьми и Христос-то за всех умирал. Это во-первых. А во-вторых, видишь, я думаю, в определённых случаях не наш вопрос, когда взойдёт. Кто-то должен сеять, кто-то поливать, а выращивает Господь. Когда это будет, мы не знаем.
Последнее время нередко получаем письма из тюрем: «Дядя Андрей, тётя Наташа, мы тут в церковь ходим, у нас всё хорошо». Почти на всех зонах больших есть храм православный, и они ходят туда – всё хорошо.
Маугли
– В 2009 году мы достроили этот дом и открыли его. Первые дети были с улицы – пятнадцати- или шестнадцатилетняя беременная девочка. Вообще беременные на улице – это всегда страшные истории. Самая страшная была у нас с Катей. Звонят дети: «У нас Катя там рожает в подвале». В подвале! Я могу показать тебе этот дом. Там 12 подъездов, длинный такой – колбаса. Она рожает в подвале 1-го подъезда, а вход в подвал открыт только в 12-м. Чтобы попасть в 1-й подъезд, нужно пройти всё это расстояние в полусогнутом состоянии. Мы приехали, это всё прошли, приходим, а она обнюханная, невменяемая – человек дико пьяный, когда он лак нюхает. Катя лежит в куче тряпья, она не поняла даже, что родила. Пошла в туалет по-большому – и из неё выпал ребенок. Когда мы пришли, ребёнка крысы съели. Мы поняли, что сюда никакая «скорая» не доедет, Катя вся в крови после родов… Я снова вышел, накупил антибиотиков в аптеке, навтыкали ей – спасли.
– Сейчас что с ней?
– Не знаю, уже лет пять как потеряли её.
– Обратно на улицу уходят многие?
– Да, это же, видишь, своя жизнь. От нас страдали все центры реабилитации, куда мы их отправляли, потому что это маугли, это люди без прошлого, у них нет социального опыта, они не способны вернуться к прошлому. Цель реабилитации – вернуть человеку тот облик, который он потерял. А у них его не было. Их никто не воспитывал, они не знают ничего. Поэтому проповедь для них должна быть короткой, не более двадцати минут, – столько сможет ребёнок держать внимание, – не больше. Она должна быть о том, что они понимают, и оставлять для них чёткое практическое применение. Вот берёшь ты какого-нибудь Закхея, в Евангелии он начальник налоговой, а я говорю, кто такой начальник мытарей – ну, вор-ворюга, набрал там у всех, спит на ворованном матрасе, штаны ворованные и т.д. Придумываю всякое. Или там какой-нибудь расслабленный: четыре другана тащили этого расслабленного. Я буду расслабленный – вы будете мои друганы. Берите: ты за одну руку, ты за вторую, ты за одну ногу, ты за другую. Только каждому перед этим тихо говорю: ты неси меня в эту сторону, а ты неси меня в ту. И они пытались меня на растяжку вытянуть – пробуют нести, у них ничего не получается. Так они начинают понимать, что там, где есть согласие, где можно договориться, там Господь может лучше действовать.
Чего только ни придумывали с притчами. Когда мы с ними смотрели первый раз фильм «Страсти Христовы» – это был ужас. Когда Христа начали бить, они вскакивали, стульями в экран кидали, ревели, совсем реальность потеряли.
Ценцорный телефон, можно б/у
– Один из таких ребят уже лет семь служит в реабилитационном центре. Мы теперь работаем с родителями, с семьями. Мы им с порога не говорим: «Покайся, уверуй» – просто как можешь, помогай нам. Насколько возможно мы раскручиваем историю жизни, выявляем причину. Пьянство же не причина, от чего пьянство произошло – причина. Если докопаешься до причины, проще помочь встать на ноги, как говорится, дать удочку, научиться ей пользоваться, а не просто рыбкой кормить. Это и называется сопровождением – довести их до тех смыслов, которые откроют им окно в мир и покажут, что они могут нормально жить.
Для большинства этих семей есть такая отправная точка – Рождество. В течение года мы можем посещать разные семьи, старые и новые, и где-то месяца за два до Рождества объезжаем их и говорим: «Что ваш ребёнок хотел бы к Рождеству? Какая у него мечта?» И они на бумажке пишут там: санки, самокат, «ценцорный телефон, можно б/у». Мы делаем фотки их детей и сзади пишем эту мечту. Где-то за месяц мы в церкви их вывешиваем, на ёлку желаний и объявляем народу: вы можете поучаствовать, исполнить детскую мечту. Люди разбирают эти открытки, покупают им эти подарки, и мы делаем рождественский праздник для них. Последний раз у нас было 98 детей и 49 мамочек с папами, кстати. И это первый раз, когда они приходят в церковь. Для детей у нас одна программа, для родителей – другая, там тоже есть рождественская история, короткая евангельская проповедь, призыв к вере есть. И потом мы просто рассказываем им о церкви, о том, что вы можете быть здесь каждый раз, с вашими детьми здесь будут заниматься, потом есть детское служение, и вы можете помогать, а можете просто сидеть и слушать. Конечно, они не обязаны никуда вступать. Вера – ты понимаешь – бывает только свободной.
В сущности, зачем мы этим занимаемся? Просто кормить детей, их одевать бесполезно, любой детский дом пытается это делать. Здесь с точностью до наоборот: построив этот дом, мы вернулись от идеи детского дома к изначальной идее – семье. Результат не только в том, что ребята поступают в хорошие учебные заведения и нормально учатся. Важнее, что они и семьи создают. Свадьбы каждый год.
Откуда берутся дети
– Кто жильцы этого дома?
– Приёмные дети.
– Откуда берутся приёмные дети?
– Из тех семей, где ситуация не решается. Я не ищу детей, они меня находят. Либо кто-то попросил по сарафанному радио беспризорных или кризисных семей – это первое. Второе – к нам может обратиться отдел опеки, отдел семейной политики, комиссия по делам несовершеннолетних, может обратиться полиция. Почему обращаются к нам? Потому что у нас низкопороговое заведение. Вход бесплатный.
Чтобы поместить ребёнка в госучреждение, ты должен иметь справку 711 (заключение о состоянии здоровья ребёнка-сироты, ребёнка, оставшегося без попечения родителей. – «Стол»), медкомиссию, полностью пройденную со специалистами. Ты скажи: вот полиция нашла ребёнка на улице, как она может эту комиссию пройти? Где? Когда? Поэтому везут к нам. Мы берём без документов, без всего. На следующий день мы начинаем искать его семью, находим и пытаемся найти контакт с родителями или с теми, кто остался у него из законных представителей. Дальше поиск причины. Что произошло, почему? Начинаем работать с родителями с целью восстановить семью, вернуть ребёнка, помочь маме если это необходимо. чтобы дальше они жили и не тужили. Огромный комплекс работы, потому что здесь причины очень разные. Конечно, не всегда получается. Одна женщина сказала на суде по лишению родительских прав: «Ну что поделать, если я мужчин больше люблю». И прямо в зале суда нам отдали троих её детей. Вот они сейчас мои приёмные. Две девочки и мальчик.
– Это чаще люди пьющие, несчастные, опустившиеся?
– Пьющие, гулящие, наркозависимые, разные. Есть и обычные, конечно. Вот пример очень смешной. В прошлом году в июле я взял мальчика. Это из последних приёмных, он мажор, на лице татуировки, весь такой понтовый, с детства его опекун бабушка, потому, что мама наркоманка. Когда я увидел её впервые, не подумал, что это бабушка, думал какая-то леди пришла. Ботокс, подтяжки, вся с иголочки, дорогая одежда. Два года назад развелась, бывший муж – владелец клиники косметологии. Ушла от него, потому что пить стал. Она с детства до 15 лет мальчика держала у себя, была ему как мама, и вдруг решила, что не справится с ним. Ну, конечно, он практически не учился, избалованный был деньгами и бесконтрольностью. В общем, она отказалась от него, взял я мальчика, а бабушка в течение месяца продаёт здесь всё, что имеет, и уезжает в Испанию. Вот и причина: он ей мешал осуществить своё дальнейшее жизнеустройство. Мальчик здесь научился всему, чего не умел никогда в своей жизни. Первые месяцы его жизни с нами – это съёмки фильма «Холоп» у нас были здесь. У него на всё была одна фраза: «Жизнь меня к этому не готовила». Он швабру первый раз в жизни увидел. Забирая его из школы, где он 8 классов окончил, я уговорил учителей поставить ему тройки. Сейчас Серёга первое полугодие с одной тройкой окончил, остальные 4 и 5. Всему научился, трудится – всё нормально.
– Столько пережив, ты можешь как-то охарактеризовать отношение в нашем народе к детям?
– Я не знаю, как можно охарактеризовать, чтобы выделить что-то одно: у нас слишком пёстрая страна, и многонациональная, и многокультурная. Но что точно – есть во всем этом налёт советскости, и выражается это прежде всего в том, что советское государство забирало детей из семьи. Маму и папу сделало больше формальными носителями родительских обязанностей. Как вопрошал Высоцкий: «Чему нас учит, так сказать, семья и школа?». Семья – непонятно, а вот школа давала идеологический заряд.
– Ты имеешь в виду духовно забирала, делала их советскими, а не семейными?
– Конечно.
– И это сохранилось сейчас?
– Конечно. Дело в том, что сейчас школа от воспитания отказалась и не учит, а оказывает образовательные услуги. Ждать воспитательного эффекта от школы не приходится, людям выдают объём услуг – не более того. А семья к той работе, которая предполагает прежде всего высвобождение времени и внимания детям, не готова. Родители постоянно в условиях, когда нужно зарабатывать, заботиться о материальном положении. Дети у нас в семьях, я думаю, не на первом месте.
– А какое отношение в обществе к неблагополучным детям, к оказавшимся в кризисной ситуации?
– В 2005 году 7 крупных режиссёров сняли фильм об уличных детях разных стран – «Невидимые дети». Это название, наверное, лучше всего отражает суть отношения к таким детям – мы предпочитаем их не замечать. Они нас раздражают.
В Москве есть благотворительная организация, «Шалаш», они занимаются только одним направлением – работой с трудными подростками, и у них такой девиз: «Не бывает трудных детей – бывают дети, которым трудно». Мы не хотим этого понимать, что им трудно, потому что они дети. В своё время и нам было трудно, но теперь мы не хотим спускаться на их уровень, мы думаем: «Мне бы твои проблемы». Мы не понимаем и не чувствуем, что для них это самая настоящая жизнь, одна-единственная, та, что здесь и сейчас. Мы проходим мимо самых душераздирающих их ситуаций, даже если сами их проходили. В их проблемах, которые нам кажутся мелкими, всё серьёзно.
– Всё же на такую жизнь, как у вас с Наташей, нужно призвание свыше?
– Когда мы были на улице, я увидел, что дети охотнее идут к женщине, но к женщине с материнским сердцем – им нужна мать. Они потенциально в каждой женщине видят мать. Представляешь, когда она приезжала к ним, у нас уже третий ребёнок вот-вот должен был появиться, Сашка. И все девять месяцев своей беременности она кормила детей. Мы приезжали, и они такие грязные, как виноград, на неё вешались, обнимались, целовались, им важно было, чтоб она их обняла. Многие приходили и говорили: «Вы думаете чё, поесть что ли приходим? Нет – послушать, пообщаться с вами».
Наталья Иванова. Фото: из личного архиваЕсли говорить о призвании – у меня был такой случай. У пастора Леонида Бака есть брат Павел, он спросил как-то: «Как бы ты сейчас определил одну самую главную общую проблему в церкви и в обществе?». Я сказал: «Безотцовщина. Люди все бегают, ищут крепкой руки, какого-то наставления и попечения и нигде не могут найти». Он говорит: «Ты абсолютно прав, но мы с тобой не безотцовщина, у нас есть Отец, а если ты это понимаешь, то ты сам должен стать отцом». И меня перемкнуло, я говорю: «Лучше бы ты мне не говорил вообще, а как жить-то теперь?». Это же не просто благотворительность, это ещё и «хранить себя неосквернённым от мира». Но если Отец этого хочет от нас – мы можем и должны. Иисус сказал: «Я не делал ничего, чего бы не видел у Отца». Мы – точно так же. Мы делаем то, что видим у своих родителей. Я лютой ненавистью ненавидел водку в детстве, потому что мои родители пили. Потому что, когда я был маленький, я видел пьяную мать. Я тащил по улицам её пьяную, она падала и спала. Я ревел, мне было стыдно, мне было страшно, что она умрёт, потому что была зима. И такое бессилие, знаешь. Я ненавидел это просто. До шестнадцати лет ко мне друзья не приходили, потому что мне было стыдно. Но почему-то лет с пятнадцати я стал выпивать, потому что я другой жизни не видел.
– Сколько твоему старшему?
– Двадцать шесть, он три года работал у меня здесь в штате. Средняя дочь оканчивает в этом году педагогический колледж – она в теме. И младший с нами же. Да, все дети – верующие.
– А приёмные дети становятся до конца родными?
– По-разному. Это зависит от того, насколько они или мы окажемся способными принять друг друга, вместить. Не знаю, как это объяснить, но с кем-то это случается – отношения на всю жизнь… Я вот сейчас тебе одну фотографию покажу – абсолютно спонтанная. У нас неделю назад был день рождения у одной девчонки, которая здесь работает с нами уже 10 лет. И она вечером сидит и пишет список гостей. Я ей: «Таня, 60 уже! Ты куда пишешь!» Она: «Никого лишних – все только свои!». То есть она пригласила только тех, кто здесь когда-то был. Я попытался посчитать и после 87 сбился.
Фото: из личного архива
– Целое братство!
– Да, так и получается. Поэтому видишь, что среди них есть дети, которые сегодня сами имеют приёмных детей.
– Когда услышал выступление патриарха Кирилла о суррогатном материнстве, подумал: надо Андрея спросить, что он об этом думает.
– Всё-таки это глупость. Не знаю. А в чём смысл иметь дитё именно от своего семени? Плоть транслирует только тление. Я думаю, мы каким-то образом должны передавать дух – дух любви, а как? Когда у нас в церкви люди задумываются о суррогатном материнстве, я говорю: «А почему вы не возьмёте ребёночка? Он же вырастет, самостоятельной личностью станет– и всё. Мы же понимаем, что даны детям на время, чтобы какую-то в их жизни хорошую роль сыграть». И у них начинает мышление сдвигаться, понимаешь. Мне многие говорят: «Слушай, я, наверное, к тебе не пойду, потом ночью спать не смогу». Они представляют здесь несчастных и угрюмых детей, а у меня таких нет здесь. Все радостные, счастливые. Приходят их друзья стучатся и спрашивают: скажите в какую полицию пойти заявление написать, чтобы к вам жить попасть?
