Едва ли совпадение то, что на прошлой неделе с обысками и допросами пришли к журналистам интернет-издания «Проект», прославившегося в последние годы резонансными расследованиями. В аналогичный медиапроект «Важные истории» с обысками и допросами приходили в апреле. Вскоре после этого два других независимых СМИ – «Медуза» и «VTimes» – были объявлены «иностранными агентами». Редакция «VTimes» почти сразу объявила о своём закрытии. И это ещё не считая десятков региональных журналистов, которым статус «иностранного агента» присвоили персонально. Журналисты «Doxa» находятся под следствием, недавно им ужесточили обвинение. Главред «Медиазоны» в январе был арестован на 25 суток.
Самым возмутительным во всей этой череде событий было для меня то, что окружающие меня нежурналисты воспринимают происходящее как некоторую журналистскую корпоративную проблему. То, что проверенной, полученной из независимых от государства источников информации будет теперь ещё меньше, как будто никого не беспокоит. Это журналисты-расследователи, рискующие жизнью и здоровьем, убеждены, что делают нечто важное. Большинство сограждан так не считает. Более того, критика и разоблачения, с которыми они внутренне не согласны, автоматически воспринимаются как «заказ». Это объяснение настолько органично встроено в картину мира среднестатистического россиянина, что ни твоя личная репутация, ни даже дружеские отношения с собеседником не смогут его переубедить. В лучшем случае он остановится на том, что я пешка в чужой игре и выполняю «заказ» неосознанно.
Понятно, что исполнителей «заказов» защищать никто не пойдёт. (Ивана Голунова, важно отметить, защитили сами журналисты.) Почему же к российскому журналисту так прочно прирос этот штамп? Недостойные люди есть везде, но именно журналистов оценивают по худшим представителям профессии. Причины тому, наверное, есть.
Бывший заместитель главного редактора «VTimes» Кирилл Харатьян считает, что сильно повредила репутации российского журналиста «джинса» (заказные платные публикации, выдаваемые за обычные информационные материалы), которая была обычным явлением в 1990-е годы, да и сейчас кое-где практикуется. Именно тогда распространилось мнение, что любой «дядя» может журналиста купить. О журналистике как «работе на дядю» вещал приглашённый выступить перед первокурсникам журфака МГУ замминистра Минсвязи Алексей Волин в 2013 году. Тогда это спровоцировало скандал, но одновременно я узнала, что в моём окружении есть журналисты, разделяющие этот взгляд на профессию. Помню, после этого я «отфрэндила» в Facebook бывшего коллегу по «Московским новостям».
Но не только «джинса» в списке причин. Недавно вышла очередная книга Михаила Зыгаря «Все свободны». Там очень подробно описано зарождение того феномена, который сегодня носит название «прогосударственные СМИ». Не зависимые от власти издания и телеканалы совершенно искренне поддержали в 1996 году Бориса Ельцина как альтернативу коммунистам. (Никого не смущало, что главный политтехнолог избирательного штаба Ельцина Игорь Малашенко возглавлял влиятельнейший телеканал – НТВ.) Кандидат в президенты победил, искренняя поддержка превратилась в работу, подарки за лояльность – в зарплату. Все остались довольны.
Хорошим тоном сейчас считается говорить, что нет никакой общей («коллективной») вины, что каждый отвечает за себя – и только. Ну разве это правда? На профессиональном уровне, например, носителем коллективной вины ты являешься гораздо чаще, чем вины личной. И не только потому, что общественное мнение в какой-то исторический момент несправедливо ассоциирует тебя с худшими представителями твоей профессии. (Я и сама иногда бываю таким общественным мнением по отношению, например, к сотрудникам Росгвардии и правоохранительной системы в целом.)
Коллективная ответственность (и вина) гораздо явственнее ощущается в тот момент, когда шеф-редактор подходит к тебе с некими тезисами, которые должны лечь в основу материала и быть подкреплены экспертным мнением. Ты отказываешься на том основании, что это «недостойно». И тогда задание передаётся сотруднице, которая пока на испытательном сроке и должна продемонстрировать свою лояльность изданию. На тебя смотрят с неодобрением как на человека, перекладывающего грязную работу на других. В редакциях с более теплыми отношениями в коллективе отказаться от выпадающей иногда грязной работы ещё сложнее – ты готов принести в жертву своё чувство достоинства, чтобы не пришлось этого делать другому.
Так мы и пришли к корпоративной ответственности и взаимовыручке вопреки интересам аудитории. Все редакции так или иначе балансируют на этих весах. Вопрос в том, какая чаша обычно перевешивает. Поэтому интуиция аудитории про свободу слова как нашу корпоративную проблему не то чтобы совсем неверна. Мы сами для себя ещё не решили: ответственность перед кем важнее – перед аудиторией или перед коллегами? Какую цену можно заплатить за сохранение редакции, чтобы иметь возможность хотя бы иногда говорить правду? (А это ведь главное обоснование для компромиссов, на которые идёт большинство СМИ.) И если аудитория оценивает эти компромиссы иначе – не нам её судить.
Мы можем жертвовать своими принципами, защищая коллег от грязной работы или сохраняя редакцию, но при этом не можем об этих принципах с ними говорить. Не можем говорить о чести, достоинстве, этических максимах, жизни и смерти. В журналистской среде это чаще всего не принято. И корпоративное сознание у нас ограничивается чаще всего рамками одной редакции, а представления о достойном и недостойном даже у близких друг другу редакций разнятся.
Так и получается, что этические максимы у нас разные, а ответственность за профессиональные преступления общая. И в этом есть какая-то возмутительная справедливость.
