Анна Тугаринова: Мемориал Сандармоха – это развивающийся организм с живым ландшафтом. Он включает множество знаков памяти о терроре, который происходил в этом месте. Сандармох интересен тем, что там представлены практически все формы памяти: и коллективная, и этно-конфессиональная, и персональная. Монумент «Расстрел с ангелом-хранителем», который стоит на дороге к мемориалу, – это барельеф и надпись: «Люди, не убивайте друг друга!». Барельеф даёт образно-смысловое пояснение надписи «Люди, не убивайте друг друга», но не меняет общего императива памяти: посыл, начертанный на монументе, не отражает фактическую сущность происходивших здесь событий. Абстрактный императив «люди, не убивайте друг друга» продолжает нести широкий общегуманистический посыл, не претендуя на фактологию и возвращение персональной памяти. Этно-конфессиональный ансамбль Сандармоха – 25 памятных знаков, которые установлены там по инициативе национальных землячеств и общественных организаций – также не претендует на сохранение персональной памяти. Эти сообщества точно знают, кому они устанавливают монументы, у них есть эти списки, но ни имён казненных, ни упоминания о трагедии, точнее – о преступлении, на этих памятниках нет. Эта форма сохранения памяти сродни государственной – коллективной.
Монумент «Расстрел с ангелом-хранителем». Фото: Салтуп Г. Б / sakharov-center.ruПерсональная память Сандармоха до нас сохранялась на мемориале исключительно силами потомков жертв, карельских жителей и Соловецкого землячества. Поимённая память просто хранится в часовне Георгия Победоносца в самодельном альбоме – и не более того. Память Сандармоха большей частью персонифицирована самим Юрием Дмитриевым. «Список Юрия Дмитриева» включает 6 241 имя людей, расстрелянных здесь с лета 1937-го по осень 1938-го. Это отличает память Сандармоха от государственной концепции сохранения памяти, которая не предполагает персонификации.
Рапорт М. Р. Матвеева о расстреле в Сандармохе "Первого этапа" Соловецкого лагеря. Фото: УНКВДПолучается, что государство, намекая на трагедию, предпочитает не называть её преступлением. Оставляя жертвы анонимными, оно ни перед кем не признаёт своей ответственности за это преступление. И поскольку у нас в стране не существует единого осмысления и понимания памяти о государственном терроре и сама эта память противоречива и неполноценна, то в обществе закрепилась концепция «трагедии без преступления» – без конкретных жертв и конкретных палачей.
Этим и воспользовались в 2016 году господа петрозаводские профессора Юрий Килин и Сергей Веригин, выдвинув версию о том, что на территории Сандармоха находятся захоронения советских солдат, расстрелянных в финских лагерях для военнопленных с 1941-го по 1944 год. Дальнейшие события мы знаем: через полгода был арестован Юрий Дмитриев как главный оппонент в этом споре об ответственности государства за своё прошлое. А в 2017 году финская версия Килина и Веригина получила широкую огласку, что привело в августе 2018 года к первым раскопкам РВИО (Российского военно-исторического общества) в Сандармохе с целью поиска захороненных там узников финских концлагерей. Что они там могли искать? Известно, что Сандармох находился в непосредственной близости от линии фронта, а финские лагеря для военнопленных – примерно в десяти километрах от Сандармоха. Умерших военнопленных финны хоронили рядом с лагерями. Военнопленные, содержащиеся в плену у Финляндии, находились под наблюдением финского Красного Креста в соответствии с международными конвенциями. У всех были карточки Красного Креста, в них – дата и причина смерти, а также место захоронения. В Медвежьегорске есть лагерные захоронения и они зафиксированы финнами, но финских данных о Сандармохе, где не было лагерей для военнопленных, нет! Финская онлайн-база данных о военнопленных открыта, но Килин и Веригин с ней не работали. Не дожидаясь результатов экспертиз извлечённых во время экспедиции РВИО тел расстрелянных, обществу намекнули на «истинных» палачей – финнов. Это стало переломным моментом и для общества, и для сообщество помнящих мемориального кладбища Сандармох, и для нас.
Четыре Дмитриева в Сандармохе
Анна Тугаринова: Прямым следствием этого явилась актуализация Сандармоха как места памяти, связанного именно с государственным преступлением против человечности, и следовательно, актуализация персональной памяти как неопровержимого доказательства этого преступления. То есть люди сами начали апеллировать именно к персональной памяти как главному доказательству. И это стало в тот момент инструментом сопротивления и главным аргументом граждан в споре с государством о наследовании им, государством, опыта террора. Это была частная инициатива, которая возникла 5 августа 2018 года, – это не было проектом. Просто в Сандармох привезли десять памятных знаков. Это действительно был протест, потому что четыре памятных знака были людям с фамилией Дмитриев. Такой вот чистый акционизм. Но после той акции к нам стали обращаться люди. Так родился основополагающий принцип этого проекта: только личное деятельное участие может вернуть каждому из расстрелянных свою частную историю и право на память через мемориальный знак на месте гибели. Сейчас будет значительно труднее подменить настоящих погибших людей на другие «подлинные жертвы» в соответствии с навязанным государством историческим нарративом.
Юрий Дмитриев на раскопках в Сандармохе, 1997 год. Фото: Вениамина Иофе / memo.ru«Стол»: Но как этот проект родился именно внутри вас – Максима и Анны? Вы же не всегда занимались Сандармохом? В одном интервью Анна сказала: «Всё объясняется любовью». Как это?
Анна Тугаринова: Как и тогда, сейчас я сделаю бегство в Шаламова. У него есть в рассказе «Перчатка» такой ответ на вопрос: «Были ли мы?». Шаламов пишет: «Отвечаю: “были” – со всей выразительностью протокола, ответственностью, отчётливостью документа». И мы хотели просто предъявить доказательства того, что они там были и это были именно они, предъявить их лица, поставить таблички – больше ничего. Следующим нашим шагом стало предъявить людям личную историю человека, его фотоархивы, документы, свидетельства его жизни и его смерти. Тогда родился наш паблик – виртуальное место памяти Сандармоха. Переломным стал 2019 год, когда на нашу инициативу откликнулись люди. Это была такая живая беседа близких людей… Максим, не знаю, это, наверное, вопрос к тебе, я не могу эти экзистенциальные вещи сформулировать.
Максим Лялин: К делу Дмитриева мы подключились, когда Юрий Алексеевич был уже в СИЗО – в мае 2017-го. Проект же, по сути, возник в августе 2018-го, когда в течение года происходила драма с первым судом, освобождением Дмитриева и его повторным арестом, потом ситуация с упомянутой финской версией. Чем глубже мы погружались в дело Дмитриева, тем больше понимали всю жуть происходящей несправедливости. Думаю, этого проекта не было бы, если бы не господа Килин и Веригин, РВИО и всё это разворачивающееся победобесие, связанное с поиском красноармейцев. Не случайно говорят, что главным революционером у нас всегда является государство. К моменту, когда я первый раз поехал в Сандармох в августе 2018 года, то понимал, что не могу туда ехать с пустыми руками и просто молчать. Первые наши таблички появились как мой личный протест в ответ на действие профессоров из РВИО.
Самое интересное, что Веригин и Дмитриев вместе входили в комиссию по увековечиванию памяти жертв политических репрессий в Карелии и часто спорили. Если абстрагироваться от Сандармоха, совершенно не понятно, как такое вообще мог придумать руководитель Института истории Петрозаводского госуниверситета, профессор, специалист по советско-финской войне, учёный, который написал 15 научных трудов по истории Великой Отечественной войны и более ста статей по финской оккупации. И вот этот человек в какой-то момент начинает вместе со своим коллегой Килиным невероятную атаку на Сандармох. Летом 2018 года они срывают из экспедиции 90-й поисковый батальон Министерства обороны – профессиональных поисковиков, выполняющих в это время огромнейший объём работ: тем летом они отчитывались, что нашли самолёты, танки, очень много останков людей. Их вдруг привозят на две недели в Сандармох и заставляют копать землю на объекте культурного наследия.
Там был ещё такой нюанс. Именно тогда мы установили и четыре таблички с именами Дмитриевых. Это было 5 августа, а 12-го, то есть ровно через неделю, туда нагрянуло РВИО, и одну из ям они выкопали чётко под столбиком, на котором были установлены эти таблички.
Анна Тугаринова: Ты заразился тем же мистицизмом, что и Юрий Михайлин, да?
Максим Лялин: Да. Ну и когда это всё уже произошло, когда мы сделали публикацию, где обо всем этом рассказали, со мной стали связываться родственники убитых, и мы в течение нескольких недель сделали ещё 10 табличек и 30 октября, в День памяти жертв политических репрессий, снова приехали в Сандармох и их установили. Тогда появились первые волонтёры, и тогда у нас появились первые родственники погибших, в том числе одна женщина из Швейцарии. После этого буквально в течение месяца ещё появились заявители, пошли ещё таблички, так это всё и началось.
И вы тоже можете это делать
Анна Тугаринова: Есть же ещё аспект того самого гражданского общества. Если государство не хочет сохранять имена этих карельских крестьян, ленинградских микробиологов, азербайджанских оппозиционеров – они ему опять оказались не нужны, тогда почему обычный гражданин не может в пику государству просто разозлиться настолько, чтобы сказать: «А я хочу! Мне важен этот микробиолог, мне важен этот азербайджанский оппозиционер и мне нужны эти крестьяне из карельского села Лагиламба». Понимаете? Из чувства сопротивления этому беспамятству сделать самим что-нибудь. Понятно, что у большинства убитых здесь людей не осталось потомков или потомки не считают нужным сохранять память своих предковна месте гибели, но любой другой человек может сохранить память их предков. Мы не можем без конца сидеть и огрызаться на государство. Это просто уже невыносимо, это сносит голову – надо что-то делать. Поэтому мы восстанавливаем по доступным материалам из архивов и открытым источникам личную судьбы человека, разыскиваем и реставрируем его фотоизображение, увековечиваем память казненного персональным мемориальным знаком на месте гибели. И вы тоже можете этому способствовать. И главное, что можно сейчас констатировать: люди поняли и приняли проект. Сейчас табличек уже будет более 250. И где-то 35 установлены на средства потомков.
«Стол»: 5 августа вы установите ещё 250?!
Анна Тугаринова: Нет. Всего 250 – за 3 года. У нас не такое гражданское общество, вы очень комплиментарны.
«Стол»: Как практически всё будет проходить в этом году?
Анна Тугаринова: Год назад благодаря ковиду у нас сбились все планы, и в этом году у нас есть десять реалистичных планов моих и один оптимистичный Максима. Пусть он свой оптимистичный и рассказывает, потому что реализуется какой-то один из десяти моих. Точно мы не знаем, всё меняется, у нас сорвалось много очень интересных проектов. Например, в этом году должна была быть установлена табличка расстрелянного по 21-му протоколу тройки НКВД директора московского парка Кусково Николая Тараторина. Табличку заказала его внучка. Её отец в своё время получил от Дмитриева расстрельный список к этому протоколу, где кроме её деда ещё 6 человек, и она заказала таблички всем шестерым.
«Стол»: Что значит «21-й протокол»?
Максим Лялин: Только один из протоколов тройки НКВД. В нём почти четыреста имён.
Чтобы понять, что будет в этом году, расскажу, как это происходило раньше. 5 августа – традиционный День памяти жертв урочища Сандармох. Он был определён Вениамином Иофе и Юрием Дмитриевым ещё в момент открытия мемориала в 1997 году. 5 августа – день начала Большого террора, когда вышел секретный приказ Ежова № 00447 от 30 июля 1937 года, который определял 5 августа начать «Операцию по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов». Раньше в мероприятиях 5 августа участвовала администрация Медвежьегорского района, делегация «Мемориала» (организация, признанная властями РФ «иностранным агентом»), делегация казачества, конфессиональные делегации. Проводился крестный ход и молебен в часовне святого Георгия, а потом митинг, и люди расходились уже по своим национальным памятникам, а русские шли к тем кенотафам, которые они там установили. Медвежьегорская администрация последний раз приезжала в Сандармох в августе 2015 года, в августе 2016-го – удивительное совпадение – не приехала, а в декабре был арестован Дмитриев.
В этом году никаких официальных мероприятий не будет, так как действуют антиковидные меры. Частным образом приедут жители Петрозаводска, представители «Мемориала» (организация, признанная властями РФ «иностранным агентом»), и наши волонтёры также приедут туда частным образом.
Планируется установка не менее двадцати памятных знаков. Десять знаков на соседних столбцах будет установлено католическим священникам, в том числе отцу Антонию Дземешкевичу, в отношении которого сейчас запущен процесс беатификации. Должен был приехать настоятель петербургского католического прихода святого Станислава отец Христофор Пожарский, но он прямо в эти дни будет переезжать в Великий Новгород на новое место служения.
Устанавливать таблички приедут родственники: внук Сергея Николаевича Квашнина-Самарина. Татьяна Авилова привезет табличку своему дальнему родственнику Зигурту Адольфовичу Альвайлю, профессору Одесского университета, а также священнику Иннокентию Александровичу Дагаеву, которую она изготовила по просьбе его родственницы. Будет установлена табличка Михаилу Александровичу Жуковскому, украинскому крестьянину, по просьбе его правнучки Инны Жуковской, живущей в Праге. Будут установлены две таблички, которые я передал Дмитрию Цвибелю, руководителю еврейской общины Петрозаводска: инженеру-строителю Ефиму Иосифовичу Вольфсону и преподавателю истории, доценту Ленинградского института истории Евгению Соломоновичу Лейбовичу. При установке памятных знаков будут читаться биографии, которые мы подготовили. После этого табличка будет устанавливаться на столбец.
Нет уже никакого настоящего
Анна Тугаринова: У нас выработались определённые практики установки памятных знаков. Прежде всего мы формируем уникальные места этно-конфессиональной памяти, устанавливая памятные знаки вблизи национальных и конфессиональных монументов. Отдельный кейс – это память земляков: эти памятные знаки устанавливаются вместе на одном столбце. Это может быть память, сохраняемая земляками, но не обязательно. Допустим, у нас устанавливаются в этом году таблички девяти жителям деревни Ногеукса Муезерского района в Карелии, а есть кейс семи педагогам посёлка Шуньга, тоже в Карелии. Причём табличку жителям Ногеуксы устанавливают петрозаводчане, а шуньгинским учителям – заявители из Москвы и Краснодара. Память Абхазии в урочище Сандармох – это память всего лишь двух человек, заключённых Белбалтлага Ампара и Картозия. К нам обратился Юрий Анчабадзе, ведущий научный сотрудник Института этнологии и антропологии РАН, он занимается гулаговскими судьбами абхазцев. Он и взял на себя сохранение памяти Абхазии в Сандармохе.
Мы устраиваем мемориалы людям, связанным одним местом работы или профессией, – в прошлом году ленинградским микробиологам и московским юристам. Есть памятники людям, репрессированным в рамках одного уголовного дела.
«Стол»: То есть имя одного человека может быть на разных знаках мемориала?
Анна Тугаринова: На разных знаках мемориала не может – памятный знак один. Выбирается какое-то одно пространство памяти: по национальному или конфессиональному признаку; или же более тесные места памяти репрессированных в рамках одного уголовного дела, одного расстрельного акта; места памяти уроженцев одной территории и так далее.
Анна Тугаринова. Фото: facebook.com/sandarnamesКстати, у нас нет типовых памятных знаков – дизайн каждого отражает социальную или национальную идентичность человека.
«Стол»: В какой части ваш проект – о прошлом, в какой – относится к сегодняшнему дню, а в чём – о будущем нашей земли, наших людей, нас самих?
Анна Тугаринова: Это интересный вопрос, потому что сегодня нет черты, отделяющей прошлое от настоящего. Ведь нет же никакого настоящего. Память о терроре не стала памятью. Сегодняшнее настоящее тождественно прошлому.
Сейчас главное в проекте – это «Книга памяти», сборник публикаций, включающих всю доступную на сегодняшний день информацию о людях, которым мы уже установили памятные знаки. Это биографический текст, погружённый в исторический контекст – максимально полный рассказ о человеке. Если он принимал участие в какой-то стройке, мы рассказываем, что это была за стройка, какое она имела значение для хозяйства. Если человек проповедовал в храме, мы рассказываем историю храма. Без контекста ведь непонятно, почему с человеком происходили те или иные события, почему он принимал то или иное решение. Мы рассказываем о членах семьи человека, о людях, разделивших его судьбу. Показываем фотографии мест, где он родился, работал, отбывал сроки заключения. Мы нагружаем эту публикацию артефактами: его рисунками, автографами, письмами из лагеря, документами, расстрельными списками, подложными заключениями о смерти, которые предоставляют нам родственники. И, наконец, это ссылки на газетные статьи, публикации, написанные о человеке, или те, в которых упоминалось его имя. Это как раз о настоящем, оно же прошлое.
Что касается будущего – оно начинается с того, чтобы прийти в себя, с возвращения всей памяти. Мы восстанавливаем судьбы репрессированных и тем самым запускаем процесс работы с травмой от государственного насилия, которая передаётся из поколения в поколение, когда значительная часть постсоветского общества, признавая факт террора, сочувствуя жертвам, с одной стороны, от этих жертв отгораживается, отстраняется, с другой. Главного виновника преступления против человечности считают символом порядка, стабильности и великих побед. История человека, когда нам удается её найти и восстановить, продолжается в его потомках и в нас самих.
«Стол»: Государственное насилие не может само уйти в прошлое…
Максим Лялин: Потому что просто не было покаяния, признания на государственном уровне того, что это был террор против собственного народа.
Мы помним его другим
«Стол»: А когда вы встречаетесь с теми среди погибших, кто сами были сотрудниками режима и палачами, как вы относитесь к ним?
Анна Тугаринова: Ставим табличку. В прошлом году мы установили памятный знак Шкловскому. Максим, расскажи, ты любишь эту историю.
Максим Лялин: Это ближайший сподвижник Ленина, который вместе с ним ехал из Германии в Петроград в запечатанном вагоне и вёз с собой партийную кассу. Очень интересная личность, интеллектуал, человек, который со Сталиным разговаривал на ты. После революции занимал в СССР высокие государственные посты. Он прекрасно понимал и осознавал, что происходит в стране, и однажды, увидев, что все его идеалы разрушены, просто сказал нет и был отправлен на Соловки. Расстрелян с первым соловецким этапом в ноябре 1937 года. Памятный знак установлен по просьбе его правнучки и внука, Александра Кисина, который приезжал в Сандармох в конце 2000-х годов. В 2017 году на доме, где он жил в Москве, была установлена табличка «Последний адрес», а теперь мы с ними разработали проект памятного знака для Сандармоха.
Памятный знак узникам 1-го соловецкого этапа. Установлен в 1997 г. Фото: Semenov.m7 / WikimediaСреди людей, которые расстреляны в Сандармохе, нет палачей, тех, кто прямо занимался убийствами, но есть достаточно большое количество людей, которые были членами РСДРП чуть ли не с 1902 года, всеми силами и средствами приближали революцию, участвовали в гражданской войне, строили военный коммунизм и так далее.
«Стол»: Виновники разорения страны и народа.
Максим Лялин: Да, виновники. Троцкисты те же самые. У нас был замечательный кейс: Георгий Иванович Яковенко, как раз член ВКП(б) с 1902 года, дважды исключался из партии как активный троцкист. Памятный знак в прошлом августе поставили ему две правнучки. Примерно до 2008 года они вообще боялись об этом думать, потому что понимали его роль во всех этих событиях. Этот человек полжизни боролся за революцию, а вторую половину жизни боролся с последствиями революции и был репрессирован абсолютно незаконно. Он жертва политических репрессий.
Там тоже был интересный момент. Их не устроил тот портрет из лагерного дела, который висит на сайте мемориального кладбища Сандармоха. Они сказали: «Мы понимаем, что это наш прадед, но у нас есть своя фотография – таким, как мы его помним». Они предоставили эту фотографию, в ужасном состоянии, потому что она была порвана его женой, а потом заново склеена, и художница Саша Кононова по ней восстановила портрет. К вопросу сохранения памяти – эти две правнучки никогда в жизни его не видели, но сказали: «Мы его таким не помним». Понимаете? То есть они восстанавливали не свою личную, а какую-то семейную память.
Анна Тугаринова: Что касается палачей, здесь есть и прагматический принцип: наши памятные знаки стоят денег. Фиксированная цена беспортретного знака – две тысячи рублей, а с портретом – до пяти тысяч в зависимости от сложности восстановления фотоизображения. Люди подают заявку на восстановление памяти кого-то из жертв, не обязательно знакомых или родственников, и мы не можем предложить им человека с таким бэкграундом, это неэтично, в конце концов. Но если родственники подают заявку, мы с радостью идём им навстречу и ставим памятные знаки: и Яковенко, и Шкловскому, и Вайсбергу, профессору марксистско-ленинской философии.
Максим Лялин установливает таблички Абраму Фельдману. Фото: facebook.com/sandarnamesРодственники, устанавливая памятный знак, не ставят же на него печати, что это наша позиция: вот он палач, а мы – его дети и этим гордимся. Нет, это же и есть работа с травмой, они это лучше всех понимают.
Два условия Сандармоха
«Стол»: Любой человек может быть оплакан, тем более родными. Что, по-вашему, всё же является главной силой проекта «Сандармох. Возвращение имён»: ваша инициатива, народная память или противостояние несправедливости власти?
Анна Тугаринова: На каждом этапе двигатель был совершенно разный. Родилась эта инициатива из желания сопротивляться. Первые церемонии памяти проходили под знаком сопротивления попыткам государства превратить Сандармох в поле битвы с памятью и с хранителями этой памяти, потому что в октябре был уже арестован директор Медвежьегорского музея Сергей Колтырин, который скончался в тюремной больнице 2 апреля 2020 года. В октябре 2018 года у нас появился первый родственник и первый заявитель. До этого мы ставили наши собственные таблички, но в мае 2019-го это была уже полноценная гражданская инициатива. Все памятные знаки были изготовлены на средства заявителей, их приехали устанавливать восемь волонтёров из Питера и Москвы. Эти люди были гражданские активисты, а августовская акция шла накануне очередных раскопок РВИО, и устанавливать памятные знаки приехали сами заявители табличек, несколько родственников и публика, которая собралась на Дни памяти.
Раскопки на территории мемориала Сандармох. Фото: rvio.histrf.ruМаксим Лялин: Очень быстро, буквально за два месяца, было сделано более 30 знаков. Мы поехали устанавливать их к 30 октября, и часть знаков мы не смогли забрать – они ещё оставались в производстве.
Анна Тугаринова: Участие в проекте в этот период в большей степени было сопряжено как раз с гражданским протестом, солидарностью с политическими заключёнными вообще и с Дмитриевым и Колтыриным в частности. Отсюда и участники с ярким гражданским темпераментом, в частности медики московского хосписа «Дом с маяком». А сейчас всё по-другому, проект движется безотносительно судебного процесса Юрия Дмитриева.
В 2020 году тема гражданского сопротивления отошла на второй план, сейчас на первом плане тема личной памяти. Она в большой степени перестала играть роль аргумента в споре с государством об истинных палачах и истинных жертвах Сандармоха. Она стала самоценной. Это то, чего мы добивались. Люди по-прежнему высказывают слова поддержки Юрию Дмитриеву, но теперь основная интенция авторов писем изменилась. Нам пишут: «Я хочу установить памятный знак такому-то человеку», или: «Мы семья – муж, жена, у нас четверо детей, и мы хотим установить четыре таблички братьям и сёстрам». Есть несколько писем от краеведов, которые хотят сохранить память о жителях города Колпина или сотрудниках одного ярославского института. У нас есть прекрасный заявитель Анатолий Бабков. Мы не знаем, откуда он, и он не хочет нам сообщать ничего о себе, но он устанавливает памятные знаки исключительно православным священникам. Ему это очень важно. На его счету уже где-то десять таких памятных знаков.
«Стол»: Есть ли такие сообщества, подобные вашему, в других городах или вокруг других памятных мест, для которых вы стали примером?
Анна Тугаринова: Пока я не знаю таких повторений. Но я знаю белорусскую инициативу, Кобыляцкая гора, сайт «Кобыляки. Расстрелянные в Орше». У них там тоже кладбище – 1 740 человек, насколько я помню. Они появились немного раньше нас – кажется, в октябре 2017 года. Там тоже восстанавливают фотоархивы, документы и биографии. Но там не участвуют люди со стороны, не имеющие отношения к расстрелянным, таблички не ставятся сторонними заявителями, как у нас и в «Последнем адресе», где тоже не обязательно быть родственником, чтобы подать заявку.
Мемориальная табличка проекта “Последний адрес” в память об архитекторе Николае Николаевиче Миловидове. Фото: Елена Зимняя / poslednyadres.ruМаксим Лялин: Инициативу эту можно масштабировать только при двух условиях: если вы знаете место и знаете имена тех, кто там. Без этого увековечить персональную память крайне сложно, мест таких злодеяний в России тысячи, но с привязкой к именам их пока не больше десятка. Это Бутово, Коммунарка, Левашово, Сандармох, Красный Бор, есть ещё несколько захоронений в Карелии, где как раз Юрий Алексеевич Дмитриев смог сделать привязку имён к месту.
«Стол»: Есть ещё 12-й километр в Екатеринбурге, Дубовка в Воронеже, Колпашевский Яр в Томской области…
Анна Тугаринова: Мне кажется, ещё одна важная особенность проекта «Сандармох. Возвращение имён», почему его не получится вполне масштабировать на другие захоронения – это место памяти людей 56 национальностей. В этом его международность – потомки разбросаны по всему миру: Россия, Беларусь, Казахстан, Чехия, Словакия, Сербия, Германия, Турция, Мальта, Греция, Швеция, Финляндия, Канада, США, Израиль, Малайзия, Австралия. Это не локальное кладбище, поэтому и сообщество помнящих очень широкое. У локальных кладбищ сообщество помнящих – это узкий круг земляков. Как, например, в другом месте массовых казней и захоронений Красном Бору – там только жители Карелии: крестьяне, извозчики, лесорубы, финские эмигранты.
Проблема нашего проекта в том, что как раз местные жители Карелии не особо стремятся в нём участвовать. За все три года мы не добились от них инициативы, никто не поднял руку и не сказал: «Я хочу». Особенно сейчас, в ковидную эпоху, нам крайне сложно ездить несколько раз в год на каждую установку, мы бы хотели иметь там наших амбассадоров, но карельские жители не хотят.
Дружество Сандармоха
«Стол»: Видно, что вокруг Сандармоха что-то зародилось и растёт – какое-то доброе дружество. Какие могут быть у него перспективы?
Анна Тугаринова: Дружество – это потомки репрессированных, волонтёры, это разные люди, которые нам помогают, – они есть, но их мало. Это дружество формировалось довольно медленно. Когда в октябре 2019 года в первый раз приехали трое потомков репрессированных устанавливать памятные знаки своим родным и провели церемонию памяти не только своих родных, но и других людей – это было совсем другое, чем когда это делали волонтёры. Один из потомков установил памятный знак своему предку и его земляку. Начиная с 2020 года, многие потомки хотят не просто установить табличку, но и восстановить персональную историю своего предка, увековечив тем самым его память не только на месте гибели, но и на странице мемориального проекта.
«Стол»: А общение между этими людьми устанавливается?
Анна Тугаринова: Да, но пока многое идёт через нас. Родственники теперь нам предоставляют свои семейные архивы, артефакты. Духовные преемники казнённых на полигоне священников предоставляют нам свои тексты. Райя-Лииса Мякеля – дочь карельского кузнеца финского происхождения Юрье Мякеля – дала нам главы из романа «Я – дочь врага народа», который она пишет. Потомки репрессированных находят друг друга и начинают общение. У нас есть замечательный кейс православного священника Владимира Голубцова, настоятеля храма Богоявления Господня села Вилегодск Архангельской области. Деньги на его табличку собирала православная община Вилегодского храма, а восстановить историю, биографию на странице в нашем паблике помогала директор вилегодской библиотеки и лектор-экскурсовод вилегодского музея.
Табличка на кресте отца Владимира Голубцова. Фото: facebook.com/sandarnames«Стол»: Про происходящее в Сандармохе Юрий Дмитриев где-то говорит: «здесь население превращается в народ». Народ ведь – это какое-то родство, особое качество общения…
Анна Тугаринова: Да, я к этому и веду. Я не могу вам сейчас сказать, что у нас на четвёртом году есть такой тесный круг, но это общение несомненно зарождается. Здесь было Соловецкое братство, здесь было Карельское сообщество помнящих. Когда родственники устанавливают памятный знак другим людям – это дополнение того взаимодействия, что существовало здесь до нас: после молитвы и митинга люди сначала расходятся по своим мемориалам, а потом они ходят друг к другу. Есть такое русское слово – «гостевание», гостевание на других могилах.
К нам приходят люди и из других сообществ. В прошлом году у нас прошёл социальный проект «Скрытая история» Московской международной киношколы. Его соорганизатором был до своего ареста Юрий Дмитриев, он возил их по местам памяти, они открывали и обихаживали эти места. В прошлом году они примкнули к нам, установили 17 памятных знаков и в течение года монтировали с нами видеофильмы. Студенты Свято-Филаретовского православно-христианского института установили в этом году 13 памятных знаков и сказали, что они тоже будут заниматься монтажом этих фильмов. Недавно к нам обратились с инициативой преподаватели нижегородской Высшей школы экономики: их студенты будут восстанавливать биографии жертв. Это колоссальный сложнейший труд. В сентябре мы должны начать с ними работать. Многие из молодых людей имеют очень смутное представление о репрессиях, а когда они окунутся в этот труд, то уже не напишут в соцсетях арестованного в Минске Протасевича, какой он слабак и трус, потому что они будут понимать, какой процесс он прошёл. Это как раз и о будущем, и о тождественности настоящего прошлому.
Вокруг Сандармоха действительно начинает формироваться новое сообщество помнящих. Это уникальное по своей сути товарищество людей, которые по какой-то причине решили взять на себя персональную ответственность за сохранение памяти не знакомых им погибших. Что касается фразы Дмитриева, сейчас могу констатировать только, что Сандармох и всё, что существует вокруг него, – паблик, наш YouTube-канал – это место, где Россия живых встречается с Россией мёртвых, и мы этой встрече способствуем. Вы вот в своём письме коротко называли наш проект «СВИ», а мы называем его «Живые и мёртвые».
Черчилль говорил в своё время: «Делай, что можешь, с тем, что имеешь, там, где ты есть». Так и мы: способствуем превращению Сандармоха из места преступления в место памяти и объединения там людей. К сожалению, мы можем констатировать, что людей, которые хотят принимать деятельное участие в проекте, крайне мало.
"Памятный знак жителям деревни Ногеукса" в Сандармохе. Фото: facebook.com/sandarnamesКогда Юрий Дмитриев выйдет на свободу
«Стол»: И последний вопрос: есть у вас интуиция по поводу судьбы Юрия Дмитриева и его дела?
Анна Тугаринова: У меня интуиции насчёт его судьбы нет и быть не может. Адвокат у него суперпрофессиональный, но ведь у нас же судебная система основывается на телефонном праве, поэтому какая может быть интуиция? Могу сказать только одно, что Дмитриев выйдет из тюрьмы, если он сохранит своё здоровье, – вот это очень сильно беспокоит. Либо его вытащит адвокат, либо его вытащит улица. Так вот, когда Дмитриев выйдет, а он выйдет, он мужик упёртый – просто мы с ним переписываемся и я знаю, что он упёртый, он может сидеть, как Шаламов мог сидеть. Я смогу сказать точно, что моя семья всё, что могла сделать для того, чтобы он вышел, сделала, я буду это знать, и для меня это будет важно. В этом будет и моя маленькая заслуга. Максим пусть говорит за себя. Максим, приём!
Максим Лялин: Я реалист и понимаю, что с высокой степенью вероятности Дмитриев будет осуждён. Помилованием как раз будет являться какой-то небольшой срок наказания, который будет примерно равен тому времени, которое он провёл в СИЗО. Потому что иной срок, по большому счёту, для него смертный приговор. И люди, которые принимают решения, будут понимать, что срок восемь лет, тринадцать лет равносилен смертному приговору. Но, опять же, Дмитриев – мужик крепкий, я согласен и жду его на свободе. И очень надеюсь, что он будет освобождён уже в этом году.
