11 сентября: 20 лет спустя

«Когда я прохожу мимо этой детской площадки, я всегда вспоминаю то утро: слышу, как мои дети смеялись на качелях и поднимали головы, когда звуки военных самолетов рассекали небо»

11.09.2021

Софья Андросенко

история статья сша теракты 11 сентября

Tеррористическая атака на Всемирный торговый центр в в Нью-Йорке, 11 сентября 2001 года. Фото: wikimedia.org

Что вы подумали или почувствовали, когда произошла трагедия? Как изменилась с того дня жизнь американцев? Можно ли сказать, что трагедия 11 сентября послужила поводом для публичного осмысления её глубинных корней или размышлений о том, что Ясперс называл «метафизической виной», а Достоевский – виной «всякого пред всеми за всех и за всё»? С такими вопросами я обратилась к своим друзьям-американцам, в том числе нью-йоркцам. Эта трагедия произошла у меня на заднем дворе Лиза Радакович-Хольсберг, Нью-Йорк, доктор теологии, преподаватель Фордемского университета, музыкант, автор альбома Race for the Sky, посвящённого событиям 11 сентября.

Лиза Радакович-Хольсберг. Фото из личного архива

По мере того, как дни здесь, в Нью-Йорке, идут от начала к середине сентября, я вспоминаю стих Эмили Дикинсон, начинающийся словами:

Зимний день, и свет другой,

Луч косой, гнетущий,

Подавляющий порой,

Как собор поющий.

Небом посланная рана,

Сколько ни смотри,

Нету никакого шрама,

Это изнутри… *

И этот косой луч всегда напоминает мне тот день. Яркость солнца в это время года и положение точки на земле, где я стою, относительно солнца, которое определяет угол и длину моей чётко очерченной тени, возвращая жгучую реальность того дня. Трудно поверить, что прошло двадцать лет с тех пор, как мой «задний двор» (я живу в самой верхней части Северного Манхэттена) был заполнен дымом, огнем и пеплом, и море обуви неистово слетало с бегущих ног. Позже я узнала, что центр города был усеян конечностями – частями человеческих тел, которые были найдены поблизости от обломков зданий – но вдали от тел тех душ, которые прыгнули, спасаясь от огня, и тех, кто был вытолкнут из своих офисов силой взрывов и взрывающихся полов. Некоторые тела принадлежали тем, кого я знала.

Джилл Гартенберг со своим мужем Джеймсом Гартенбергом, погибшим во время терактов 11 сентября, и их дочерью Николь. (Из личного архива Джилл Гартенберг Пила)

Второй звонок, сразу после того, как я повесила трубку после разговора с мамой, был от свекрови (чудо, что обе они смогли дозвониться, потому что вскоре после этого все телефонные линии Нью-Йорка отключились). Она была в ужасе от мысли, что её сын, брат моего мужа был в центре города. Я всё повторяла: нет-нет, это день, когда он работает на Лонг-Айленде, это день, когда его нет в башнях, – пока бежала по коридору к его квартире, пытаясь найти ключ к разгадке того, в какой офис он пошёл в то утро. Я так благодарна, что в тот день мой деверь действительно был на Лонг-Айленде. Дети плакали, а дочь дёргала меня, пора было выйти на улицу поиграть. Моему сыну было почти девять месяцев, дочери не было ещё трёх лет. Солнце сияло; это был ясный, свежий и тёплый осенний день. Но – врезался следующий самолет. Затем рухнули башни. Мои дети всё ещё хотели поиграть. Не зная, что делать, я посадила их в двухместную коляску, и мы вышли наружу. Было жутко тихо. Мы пошли на детскую площадку, и я, как робот, катала своих детей на качелях. В эти первые мгновения движения на улицах не было, и небо было совершенно неподвижным – только солнце и чистая лазурь. Единственным звуком, нарушавшим эту тишину, был незнакомый рёв двигателей истребителей, строящихся над головой. Когда я прохожу мимо этой детской площадки, я всегда вспоминаю то утро: слышу, как мои дети смеялись на качелях и поднимали головы, когда звуки военных самолетов рассекали небо. Жуткая тишина из-за изоляции во время COVID-19 в марте и апреле 2020 года вернула это чувство. Правда, эта недавняя тишина длилась дольше – днями, неделями – в моём районе Нью-Йорка было так тихо, что щебет птиц казался таким же громким, как радиопередачи из бумбоксов в 80-е. И вместо рёва истребителей весной 2020-го были нескончаемые завывания сирен на каретах скорой помощи, которые день и ночь без конца метались по улицам, пытаясь обогнать вирус и спасая на этот раз не здания, а человеческие лёгкие. Эти воспоминания об 11 сентября, о травмах и потерях, произошедших в результате актов насилия и агрессии, – свидетельство о трагедии. Но как житель Нью-Йорка я хочу сказать, что эти воспоминания не исключительны в трагической истории нашего мира. Планета наводнена людьми, которые повсюду сеют насилие, агрессию и трагедии. Так много страданий. Так много страданий. 11 сентября не исключение. На протяжении многих лет я пыталась пропеть эту трагедию, высказать свой собственный художественный и интеллектуальный ответ на 11 сентября. Я пела об этой трагедии, потому что она произошла у меня на заднем дворе. Это повлияло на мою жизнь. С этого момента сердца жителей Нью-Йорка стали ближе к страдающим людям во всём мире. Возможно, подобное повторилось во время COVID-19. Остальные Соединенные Штаты в целом, казалось, были охвачены страхом, что случившееся с нами 11 сентября – и почти двадцать лет спустя во время COVID-19 – случится с ними. Мне кажется, это одна из причин, почему большая часть страны отреагировала на эти трагедии иначе, чем те из нас, кто живёт в Нью-Йорке. Конечно, всё, есть исключения, но так кажется. Страх и горе – очень важный опыт, сильно преобразующий человека. Они действительно могут нас менять. Жители Нью-Йорка сильно горевали каждый день, по крайней мере полный календарный год после 11 сентября. New York Times печатала некрологи по погибшим каждый Божий день. Открываете нью-йоркскую газету – и на первой полосе всегда было что-то об 11 сентября. В остальной части страны этого не было. Я думаю, большинство жителей Нью-Йорка, которых я знаю, больше жаждали скорбеть, чем отомстить. Этим наши планы отличались от планов наших политических лидеров и многих наших сограждан. Мы были на самом дне колодца печали, и наши крики эхом отражались в пустоте наших сердец. Для жителей Нью-Йорка это горе приобрело новые масштабы после того, как улицы нашего города снова переменились – на этот раз закрытыми ставнями магазинов и ресторанов, полевыми госпиталями и моргами в фургонах-рефрижераторах. Возможно, если бы наше горе было лучше понято и разделено, оно могло бы преодолеть страх, которым так многие охвачены. Стихотворение Эмили Дикинсон заканчивается строками, которые передают то, что я чувствую сегодня по поводу 11 сентября и ковида, по поводу нашей быстро нагревающейся планеты, жадности, несправедливости и нетерпимости. Когда приходит этот «косой луч», пишет Дикинсон, –

...тогда природа слушает,

Замерев, поверьте.

А ушло – как равнодушие

На лице у смерти.

Сегодня, через двадцать лет после 11 сентября, косые лучи настолько ясно дают мне понять, что мы – что я – ещё не изменили наш мир таким образом, чтобы действительно чтить наших любимых умерших. Спасатели 11 сентября и медицинские работники, пострадавшие от ковида, показали нам, как выглядят самоотверженность и забота о других. Протестующие выразили наше стремление к справедливому образу жизни и совместной любви. Пусть пример этих обычных людей – а не бизнес-магната, знаменитости или политического авторитета – даёт нам луч надежды, за которым мы пойдём.

***

Лиза музыкант, и после 11 сентября она записала альбом «Race for the Sky». Но наше с ней знакомство было связано не с музыкой, а с её научными трудами, посвящёнными Николаю Бердяеву. Интерес к мысли этого русского философа, размышлявшего о достоинстве человеке и смысле его жизни в эпоху поругания и смысла, и человечности, и достоинства, тоже пробудился в ней именно после тех страшных событий. Буш предложил нам пройтись и купить что-нибудь Рэндалл Дженнингс, Остин (штат Техас), фермер, выпускник католической семинарии в Корпус-Кристи.

Рэндалл Дженнингс. Фото: facebook.com/randall.jennings.71

Я был с другом в кафе, и у них был телевизор над баром. Когда врезался первый самолет, я надеялся, что это несчастный случай. Затем, после второго удара, я надеялся, что это что угодно, только не исламский терроризм. Я знал, что наша страна наносила ущерб Ближнему Востоку на протяжении десятилетий, и я знал, что обязательно последует возмездие и что оно будет жесточайшим. Всё это казалось очередным инцидентом, и вместе с тем превосходящим все прежние, который будет удерживать нас в трагической логике вражды. У меня не было желания торжественно маршировать под флагом мести. Больше всего я чувствовал пустой страх. Одна из черт Соединенных Штатов – это, конечно, то, как мы иногда почти гордимся своей изолированностью от остального мира. Мой брат и его жена как-то провели в Остине большой сбор средств для семей пожарных и полицейских, погибших 11 сентября. Но потом всё быстро вернулось на круги своя. Я упоминал, что американцы очень быстро всё забывают? Президент Буш призвал нас не сидеть взаперти от страха, а пройтись и купить что-нибудь. Я уж не хочу говорить, что после того вторжения сцены военных действий, нашего возмездия, стали чуть ли не самыми популярными телешоу. Я бы хотел, чтобы моя страна использовала те события как возможность поразмышлять о случившемся. Слова Достоевского «всякий пред всеми за всех и за всё виноват» могли бы стать долгожданным сигналом для пробуждения, но мы настолько погрязли в индивидуализме, потреблении, терапии и стремлении к новизне, что его идея могла бы показаться не более чем мазохистским неврозом. Этот инцидент усилил ксенофобию, и многие были готовы видеть виноватыми исключительно иностранных врагов. Мы-то «хорошие парни».

***

После нашего разговора Рэндалл попросил меня, если будут силы, молиться об Америке. Я поделилась с ним молитвой, которой мы в братстве молимся о России. Там есть такие слова: «Мы просим Тебя о том, чтобы в ситуации кризиса Ты открыл нам путь деятельного покаяния и исцеления нашей жизни. Не дай нам принести совесть в жертву благополучию, быть бездвижными и пассивными. Не дай нам видеть врагов в своих соплеменниках и согражданах и лишать их словом или делом чести и достоинства…». «Идеальная молитва», – сказал мой друг-католик из Техаса. «Там есть люди» – сказал я в пустоту Джон Мидэй, Ирвинг (штат Техас), профессор Университета Далласа.

Протоиерей Джон Эриксон. Фото: facebook.com/John Erickson

11 сентября 2001 года я встал довольно рано: прекрасное утро, солнечное, но с лёгкой прохладой в воздухе, напоминающей, что лето переходит в осень. Наша семья жила на территории Свято-Владимирской духовной семинарии, но в доме было тише обычного. Старший сын уже уехал в Мэдисон (штат Висконсин), где учился в аспирантуре. Младший жил в нашем маленьком коттедже недалеко от Портленда (штат Мэн); его занятия в Чикагском университете начнутся только в конце месяца. Моя жена Хелен уехала в школу, где преподавала уже много лет. Я подошёл к административному корпусу семинарии, чтобы выпить чашку кофе и поболтать с коллегами перед официальным началом учебного дня. Вдруг в комнату вошла Анна Хопко, явно чем-то обеспокоенная. «Самолёт врезался во Всемирный торговый центр», – на тот момент она больше ничего не знала. Я подумал про маленький самолёт: тоже, конечно, трагедия. Но я и представить себе не мог крушение огромного авиалайнера. Приехал ещё один коллега. Его жена, стюардесса авиакомпании, позвонила ему и сообщила более полные сведения. Всё воздушное сообщение было остановлено, но несколько самолётов всё ещё находились в воздухе. Не было известно, захвачены ли и они угонщиками. Вскоре мы уже следили за всеми новостными лентами и трансляциями, которые могли найти. Поступило известие, что другой самолёт врезался во вторую башню Всемирного торгового центра, ещё один самолёт врезался в Пентагон, ещё один упал в Шанксвилле (штат Пенсильвания). Все прильнули к экранам в ожидании новостей и к телефонам, пытаясь найти близких. Линии были постоянно заняты. В то утро я должен был читать лекцию в колледже на другой стороне Гудзона, но все мосты в районе Нью-Йоркского метрополитена были перекрыты. Когда я смог дозвониться в колледж, чтобы сообщить о своей ситуации, там уже объявили день нерабочим. Я решил пойти купить продукты первой необходимости. Когда я въехал на парковку у супермаркета, то увидел фуру, водитель которой упал с сиденья и выглядел ошеломлённым. Я спросил, что с ним, не нужна ли помощь. Он рассказал о своём утре. Он ехал на север по одной из главных дорог на западной стороне Манхэттена. Посмотрев в зеркало заднего вида, он увидел, как самолёт врезался в одну из башен-близнецов, а затем поднялись облака пламени и дыма. Шокированный, он просто продолжал ехать – картины огня и дыма прекратились, только когда он свернул на север. Приходить в себя он начал только здесь, на стоянке у супермаркета. В тот вечер Хелен пришла домой поздно. Она и её коллеги весь день пытались соединить школьников, находившихся вдали от дома, с родителями. К тому моменту мы уже успели связаться с нашими собственными детьми, родственниками и близкими друзьями – все были целы! Мы провели несколько минут на улице в саду, ухаживая за последними цветами уходящего лета. Наша обычно оживлённая улица была практически безлюдной, а сквозь соседские окна виднелись экраны телевизоров с новостями дня – дня, что навсегда изменит нашу страну; дня, что положит начало двадцатилетней войне, которая только сейчас подходит к своему бесславному завершению. Полагаю, в каждом поколении есть такое событие, которое запоминается с особой яркостью. В Соединённых Штатах для поколения моих родителей это был Перл-Харбор и, как следствие, вступление страны во Вторую мировую войну. Для моего поколения это было убийство президента Джона Кеннеди. Во всяком случае, мои воспоминания об этом дне и следующих за ним ярче, чем об 11 сентября. Но для моих детей таким днём стало 11 сентября. «Что вы делали, когда ...?» – вопрос, который часто приходится слышать в годовщину подобных событий. В этот день я довольно много времени провёл, обмениваясь сообщениями со своими детьми. Для них годы, предшествовавшие 11 сентября, – время, когда жизнь была ещё «нормальной». Не всегда счастливой, конечно, не без происшествий, но в целом предсказуемой. Теперь ничего нельзя считать само собой разумеющимся – не только политическую и экономическую стабильность, но и личную безопасность. 11 сентября по юлианскому календарю мы отмечаем Усекновение главы Иоанна Крестителя – службу, которую я служил тринадцать дней назад в местной Антиохийской православной церкви, живущей по новому стилю. Завтра, в воскресенье, 12 сентября, я буду служить в моём маленьком сербском православном приходе в Бисби, штат Аризона, который придерживается юлианского календаря. Будет читаться Евангелие (Мф 19:16–26, Лк 18:18–23, Мк 10:17–22) о богатом юноше, который спрашивает Иисуса, что ему делать, чтобы иметь жизнь вечную. Иисус говорит ему: «Если хочешь быть совершенным, ступай, продай всё, что имеешь, и раздай нищим, и будет у тебя сокровище на небесах; а там приходи и следуй за Мною». Но молодой человек уходит опечаленный, так как у него было много имущества. В эти дни средства массовой информации наполнились публикациями не только об 11 сентября, но и о последовавших двадцати годах войны – эмоциональными, бесчисленными и зачастую гневными публикациями. Мы хотим вернуться к нормальной жизни, что бы это ни значило – если не жизнь до 11 сентября, то по крайней мере до коронавируса. Но это не та вечная жизнь, которую Иисус предлагает тем, кто следует за Ним. Юноша уходит опечаленный, так как у него было много имущества. Он не хотел расставаться с ним, хотя оно душило его так же сильно, как дым и пыль от взрыва во Всемирном торговом центре душили жертв 11 сентября. Что нас душит? Что удерживает нас от жизни, которая есть настоящая жизнь? Подобные вопросы стоят перед нами и сегодня – даже перед теми из нас, кто не считает себя богатым. __________ * Автор перевода Сергей Долгов.

11 сентября: 20 лет спустя

Спецпроекты