Из материала «Так что же я, подлая, такого делала?», найденного в компьютере Анны Политковской и опубликованного посмертно в «Новой газете»:
«Есть старое русское слово – „ковёрныйˮ, от слова „ковёрˮ. Это почти то же самое, что клоун, только точнее. Выходил ковёрный на цирковой пятачок – и давай смешить публику. Его задачей было публику ни в коем случае не огорчать. За то, что „ковёрномуˮ не удавалось рассмешить пришедших на представление господ, публика его освистывала, а хозяин цирка тут же выгонял вон.
Почти всё нынешнее поколение российских журналистов и имеющиеся СМИ – это „ковёрныеˮ. Все вместе – балаган „ковёрныхˮ. Их задача – развлечь публику, а если и писать о серьёзном, то только о том, как хороша „вертикаль властиˮ во всех её проявлениях. <…> „Нашиˮ – это те, кто с нами. „Не нашиˮ – если не с нами, то враги. Подавляющее большинство СМИ, собственно, и описывают этот дуализм: как „нашиˮ хороши – как отвратительны враги. Враги, как правило, представлены в виде „продавшихся Западуˮ – политиков либерального толка, правозащитников, „плохихˮ демократов (образ „хорошегоˮ демократа – это образ Путина). Газеты и телевидение на первых полосах и в первых строках помещают сообщения о том, как выяснилось, кто из „не нашихˮ какие на Западе гранты на свою деятельность получил.
Журналисты и СМИ при этом полюбили свой балаган „ковёрныхˮ всей душой: борьба за право передавать беспристрастную информацию и служить этой информации, а не администрации президента, – эта борьба уже в прошлом, наступила пора умственного и морального застоя в профессиональном кругу, к которому принадлежу и я. Надо сказать, этого собственного застоя, превратившего профессию опять из журналистики в пропаганду в пользу имеющейся власти, коллеги особенно не стесняются, открыто признаваясь, что получают информацию о „не нашихˮ прямо от сотрудников администрации президента, также о том, о чём следует писать, а о чём – нет.
Что же получается с теми, кто не желает участвовать в этом балагане?
Они – изгои. Это не шутка и не преувеличение. Это – вакуум вокруг. Это – когда от тебя шарахаются чиновники, когда встреча происходит публично и очень любят поговорить тайно. Опять, как в советские времена (тогда, правда, так общались представители истеблишмента с иностранной прессой), получили развитие разговоры на пленэре, в скверах, в закрытых домах, куда журналист и чиновник приходят разными тропами. Как разведчики-нелегалы. Журналистов такой газеты, как наша, стараются не приглашать ни на одну пресс-конференцию или собрание, где предполагается присутствие представителей кремлёвской администрации, – естественно, чтобы организаторов эти представители не заподозрили в симпатиях к такого рода изданиям, как «Новая газета».
О пытках заключённых
Из материала «Принцип датский», «Новая газета», 01 февраля 2001 года:
«Как известно, мы не очень любим сами себя. Яркое тому доказательство – ужасающее состояние наших следственных изоляторов и тюрем. Второй год подряд инспекторы Совета Европы признают российские СИЗО (всего их 195) местом, приравненным к пыткам. При общей численности находящихся в заключении людей – более 1 млн чел. – почти 300 тысяч из них ожидают приговора в СИЗО и тюрьмах. По данным уполномоченного по правам человека в РФ Олега Миронова, 85 тысяч при этом не имеют спальных мест (наполненность СИЗО и тюрем – 226,3 %), более 90 тысяч больны активной формой туберкулёза и более 5 тысяч ВИЧ-инфицированы. Не балуют заключённых и надзиратели: в 1999 году за нарушение закона наказаны 3 583 сотрудника уголовно-исполнительной системы, 106 привлечены к уголовной ответственности за преступления по службе. Их «деятельность» впрямую касается почти 2 млн человек – именно столько заключённых ежегодно проходят в России через СИЗО, что почти вдвое превышает число отбывающих наказание по приговору суда. Главная причина – неоправданное применение ареста, остающееся основным способом борьбы с преступностью, в результате чего каждый пятый мужчина в России имеет тюремный опыт. В 1999 году в прокуратуру поступило 263 645 жалоб на методы проведения следствия и дознания сотрудниками МВД, удовлетворена каждая четвёртая жалоба. 70 % жалоб на приговоры судов, поступивших в 1999 году к уполномоченному по правам человека, имеют сведения о том, что для получения показаний на стадии дознания и предварительного следствия к людям применялось насилие, что и повлекло вынесение неправосудного приговора».
Журналист Анна Политковская на митинге против войны в Чечне. Фото: Владимир Федоренко / РИА НовостиОб осетинских офшорах и чёрном нале Кремля
Из публикации «Политика чёрного нала», «Новая газета», 20 сентября 2004 года:
«Почему Кремль так ненавидит именно Грузию? Почему Грузия так усиленно сопротивляется кремлевскому контролю? И почему Кремль так болезненно воспринимает сопротивление Грузии? <…> Что такое сегодня интересы России за Хребтом? За что должна была бы сражаться путинская бюрократия в этом регионе?
Во-первых, перед Россией стоит задача крепить на Кавказе так называемую российскую „христианскую осьˮ(осетинскую) в противовес российскому „мусульманскому подбрюшьюˮ (Чечня, Ингушетия, Карачаево-Черкесия, Кабардино-Балкария, Дагестан, Адыгея).
Как все эти оси сложились – понятно, но необходимость такая есть, и значит, имеет смысл удерживать в поле своего пристального внимания Южную Осетию – крошечный кусочек земли по ту сторону Хребта от Северной Осетии. Во-вторых, второй интерес, который связан с Абхазией, состоит в том, что и эта полоса земли на Черноморском побережье также очень нужна РФ для обеспечения пути посуху к Армении, единственному ныне остающемуся стратегическому партнёру Кремля за Хребтом (остальных разогнали), куда ещё не вошли США.
Понятны и интересы Цхинвали и Сухуми – им деваться некуда. Цхинвали не скрывает, что хочет соединиться с Владикавказом, а этого никак не сделаешь без Москвы. Сухуми же не видит возможности вернуться в грузинское лоно, и значит, надо к кому-то приникать, и самое эффективное плечо – Москва.
На практике, однако, эти советские „замороженные конфликтыˮ преобразовались сейчас в настоящие „чёрные дырыˮ. И хотя на политической карте мира обе территории обозначены как части суверенной Грузии, и Абхазия, и Южная Осетия де-факто – это зоны без налогообложения, без прозрачных бюджетов, без легитимных органов власти, без платёжных средств и всего прочего, что в принципе отличает законную территорию от беззаконной.
Зачем Кремлю „чёрные дырыˮ? Для внутреннего употребления прежде всего. Для простоты впрыскивания чёрного нала, куда потребуется, для организации всяких чёрных схем и пр. Это только на словах у нас борются за царствие закона – на деле продолжается политика поддержки территорий, которые в любой момент можно использовать как место для сплава или, наоборот, накачивания неподконтрольной денежной массы. Этакие зоны для тайных операций и поручений, когда не требуется ни в чём никому отчитываться и подписывать хоть какие-то бумаги.
Российская политика по-прежнему – это политика чёрного нала. Без него ничего не бывает и ничего не случается. Чёрный нал – это принцип формирования всех наших ветвей и органов власти. Искусственно поддерживаемый хаос вместо порядка и строго очерченных норм жизненно необходим при такой игре.
Иметь такие „чёрные дырыˮ за пределами своего государства – условия, комфортнее которых не сыскать. Причём это гораздо удобнее, чем офшоры: там нет-нет да что-то кто-то разнюхает, надо суетиться и формировать многоступенчатые структуры прикрытия, что равнозначно, опять же, вероятности утечки информации. Абхазия и Южная Осетия ничего этого не требуют».
* * *
Лех Валенса, президент Польши в 1990–1995 годах:
– Разговаривая с российскими властями, люди свободного мира не должны дискутировать только о нефти, газе или освоении космоса. Они должны говорить также о проблемах гарантий свободы, толерантности и уважения к взглядам другого человека. Это надо делать хотя бы для того, чтобы в будущем подобные преступления не повторялись.
Со своей стороны – я молюсь за Анну Политковскую словами старопольской молитвы: «Вечное упокоение снизошли на неё, Господи». Когда-нибудь мы встретимся в другом, лучшем мире.
Из публикации Надежды Кеворковой «Жить как солдат» в «Газете», № 183 от 9 октября 2006 года:
«Такую смерть надо заслужить. Обозреватели кремлёвской жизни, бытописатели президентских встреч, бескомпромиссные критики правительства, жёсткие обличители экономической политики, репортёры светской хроники – цех один, судьба разная.
„Жила как солдат и погибла как солдатˮ, – сказал её сослуживец. Больше ничего не мог сказать.
<…> В „Новой газетеˮ нельзя было снять репортаж Политковской. Единственный раз сняли. Это был первоапрельский и, кажется, юбилейный номер.
Семь лет её главный редактор Дмитрий Муратов печатал всё, что писала его несговорчивая и бескомпромиссная журналистка. Коллеги по цеху плевали ей вслед, обливали её грязью, рассуждали о психической предрасположенности к описанию зверств. И стиль не тот, и слог нехорош, и юмора мало.
На старом НТВ, ТВ-6 и „Эхе Москвыˮ она была редким гостем. Она не любила обобщений и многоречивых рассуждений об интернационале ваххабитов и деньгах „Аль-Каидыˮ (организация, запрещенная в РФ). При ней нельзя было ради красного словца называть чеченцев или солдат зверями, Чечню – дырой, а Россию – сукой.
Муратов был её каменным плечом, защитником и от своих, и от чужих.
Почему? Потому что эта женщина „прошлаˮ своими ногами все свои репортажи. Потому что к ней каждый день шли люди. Её боялись чиновники. Потому что чиновники ей верили, даже когда поносили её. Потому что зинданы, которые она нашла, существовали в реальности. Потому что её нельзя было купить и запугать, хотя ей бывало страшно – и не раз. Потому что она пришла в Чечню не во время первой кампании, когда только ленивый столичный журналист туда не заезжал. Она пришла туда во время второй, начало которой Чубайс и Немцов обозначили как консолидацию российского общества и возрождение армии.
Ей несли фотографии и кадры зверств, от которых мужчинам становилось дурно. Её спрашивали: зачем пишете, ведь всё равно нет никакой реакции. Она отвечала, что её долг – писать, она его выполняет.
Она была с униженными. „Сильные мира сегоˮ были ей в равной степени отвратительны – и свои, и чужие. Она не обольщалась, зачем с ней встречался Бзежинский или люди из госдепа. Её репортаж о посольском приёме „почетных демократов Россииˮ Бушем и Райс был исполнен в лучшем духе политической сатиры.
Неправда, что реакции не было. Ещё при Кадырове-старшем его приближённый в сердцах бросил столичным и местным журналистам: „Вот Политковская пишет так, что ей верят, а вы…ˮ. И с презрением махнул рукой».
Мать Раиса Александровна Мазепа – о последнем разговоре с дочерью:
– Аня позвонила утром, и десяти часов не было. Она вообще-то должна была приехать, это был её день, но помешали какие-то хозяйственные дела. Аня сказала, что вместо неё приедет моя вторая дочь, Лена, и пообещала, что в воскресенье мы уж точно увидимся. Я ещё обратила внимание на её хорошее настроение, голос у неё был весёлый. Аня спросила: „Мам, как ты себя чувствуешь? Книгу читаешь?ˮ. Она знала, что я люблю историческую литературу, ну вот и привезла мне книгу Александра Манько „Августейший двор под сенью Гименеяˮ. Сама она её не читала. Я говорю: „Аня, тяжело мне читать, каждую страницу по три раза перечитываю, потому что всё время отец перед глазамиˮ (муж Раисы Александровны скончался незадолго до этого разговора. – прим. ред.). Она попыталась меня успокоить: „Он не мучился, всё сразу произошло, ехал тебя навестить... Давай лучше о книгеˮ. Я говорю: „Аня, там есть эпиграф на 179-й странице, так это за сердце берёт, это ведь наше, российскоеˮ. И зачитываю ей этот эпиграф. „Ой, мама, – отвечает Аня, – ты закладку положи, только не забудьˮ. Я спросила дочь, кто автор эпиграфа, и она мне рассказала об известной русской поэтессе Тэффи. А потом: „Мама, до завтра...ˮ. Она была в очень хорошем настроении. Может, оно у неё и плохое было и она делала вид, что всё хорошо, чтобы меня не огорчать?
А назавтра, в воскресенье, утром рано, раньше обычного, пришла медсестра и сделала мне укол. Я ещё подумала: почему так рано? Сейчас понимаю, что мне вкололи успокоительное. Потом пришла дочь Лена с мужем. А я знала, что зять в командировке и не должен был быть в Москве. И вижу, у Юры – слеза по щеке... Он ко мне прижался: „Раиса Александровна...ˮ. А дальше говорить не может. И у Лены слёзы ручьем. Я спрашиваю: „Аню убили?ˮ. Лена говорит: „Да, убили...ˮ – „Когда?ˮ – „Вчера...ˮ.
Я всегда очень беспокоилась за неё. Незадолго до того, как лечь в больницу, у нас состоялся разговор. Она готовила статью о Чечне, и я её просто умоляла быть осторожнее. Помню, она тогда сказала: „Я понимаю, конечно, что надо мной всегда висит дамоклов меч. Я это понимаю, но сдаваться не хочуˮ.
Теперь мне надо за неё жить. Только несправедливо очень: сразу двоих у меня Бог забрал».
