В Бежецк, откатившийся от Твери на 127 километров, едут за историей, за русским духом. Здесь даже у атлантов на парадных зданиях лица простых мужиков, которые тащат на горбу Русь-матушку. Эй, ухнем!
А каждый домик с кружевными наличниками, всякий особнячок с каменным низом и деревянным верхом, все церкви, памятники, речушки с мостиками, пышные парки и разбитые дороги – всё здесь такое родное, что засомневаешься, не здесь ли я родился или, может, бывал в детстве? Или снился этот город, или книжки про него читаны были так давно, что сюжет забылся, а душа трепещет радостью узнавания?
Точно так воспринял глухую российскую провинцию приехавший в Бежецк много лет назад узбек Аманнула Аминджабович Сулейманов. Амон Аминович, как он обычно представляется, сам стал частью Бежецка – краеведом, исследователем, педагогом, волонтёром. По образованию Амон Сулейманов филолог, преподаватель русского языка и литературы. И он знает этот город до последнего камешка, слышит его дыхание, несмотря на собственную 100-процентую глухоту. А город любит Сулейманова, дарит ему большие и малые чудеса.
Амон Сулейманов. Фото: Алена КаплинаСамарканд – Москва – Париж – тишина
За бежецкими чудесами «Стол» и отправился в гости к Сулейманову. Тверской автобус выпустил нас в самое солнечное сплетение Бежецка – на Советскую площадь, от которой расходятся 4 главные дороги – в Рыбинск, Кашин, Великий Новгород и Тверь.
Перед нами был камень с датой основания города, слева – городской сад с памятником писателю Шишкину, справа – недавно отремонтированная и освященная часовня, в которой еще недавно торговали мясом и водкой. А издалека к нам бежал и махал рукой Амон Сулейманов – живая легенда Бежецка.
Амон Аминович – сын милиционера из Самарканда. Он всегда любил, нет, обожал – Сулейманов всё описывает в превосходной степени – русский язык и литературу. Выучился на филолога, получил направление в Ташкентскую аспирантуру, собирался писать научную работу «Ребёнок в произведениях Достоевского». Но в Узбекистане внезапно проснулось национальное самосознание, и для русского языка места не осталось. Факультет сократили до кафедры, сотрудников стали увольнять. А однажды Амона Сулейманова побили за то, что он говорил на русском.
Особняк Неворотиных. Фото: Алена Каплина– В столовой я обратился к знакомой, спросил, есть ли мелочь, – рассказывает Амон Аминович. – Ко мне подошли, спрашивают, почему это я говорю на русском. А я владею и узбекским, и таджикским, но вот еще, будет мне кто-то указывать!
После той драки Амон Сулейманов решил уехать в Москву.
Мы сидим в бежецком кафе. Здесь вполне приличные завтраки, хороший кофе, но наш герой недоволен – раньше здесь был «такой шика-а-арный совок», а теперь обыкновенный общепит, удивить нечем. Мы завтракаем и слушаем захватывающую историю, вопросы пишем в блокноте или произносим шепотом, тщательно артикулируя, чтобы Амон Аминович смог прочесть по губам.
В Москву он приехал ещё прекрасно слышащим человеком. Надо было зарабатывать на жизнь. Знатоков родного языка здесь слишком много, поэтому Сулейманов окончил курсы гувернеров и устроился работать в семью «новых русских». Всё было прекрасно, он хорошо зарабатывал, женился, стали они с женой Таней «жить-поживать», а потом его пригласили участвовать в престижном конкурсе гувернеров, и артистичный интеллигентный Амон этот конкурс выиграл. Ерунда, говорит, мол, там всего-то двое мужиков участвовало. Наградой было путешествие в Париж. Он, конечно же, полетел, и в самолёте его продуло. По медицинской страховке в Париже Сулейманову сделали курс антибиотикотерапии, а он возьми из-за этого, да и потеряй слух, полностью и навсегда.
Фото: Алена КаплинаПрочёл книгу и принял Крещение
Наступила тишина. А с ней депрессия.
– Месяца два тоска была страшная, – вспоминает Амон Аминович. – А потом я решил, что дышать-то я могу. Хожу сам, болтаю, как прежде. Значит, унывать нельзя.
Унывать ему и вера не позволяет. Сулейманов – православный христианин. К вере шёл через тернии, долго. Говорит, сначала с Богом у него было «никак», но друзья стали подталкивать, что при таком его характере, при любви к России должен, мол, креститься.
– Я так подумал-подумал, раз, думаю, Достоевский – умница и гений – верил в Бога, значит, и мне надо креститься, – вспоминает Амон Аминович. – Одна знакомая, Любовь Михайловна, привела меня к отцу Георгию Чистякову: вот, человек хочет креститься, поговорите с ним. Он меня спрашивает: «Вы действительно хотите креститься? Не можете без этого жить?» – «Нет, – говорю. – Могу жить. Думаю просто последовать примеру Достоевского». Отец Георгий сказал, что так не крестятся, что надо подождать, пока придёт твёрдое решение. И мы с ним общались, я очень полюбил его церковь Космы и Дамиана. Однажды я случайно зашел в христианский магазин на Никитской улице и увидел там книгу отца Георгия Кочеткова «Катехизис для просвещаемых». Я прямо обалдел! Это было моё. Не агрессивно научное и не сказки, в которые надо просто поверить, а внятное объяснение, откуда что взялось. Я стал читать, и эта книга открыла мне веру, привела к Крещению.
Часовня в центре города. Фото: Алена КаплинаОкрестившись, Амон стал Григорием, а потом узнал, что можно было оставить родное имя – святцы упоминают нескольких святых по имени Аммон. Началась церковная жизнь, полная чудес.
– В день освещения храма Христа Спасителя, это был Яблочный Спас 2000-го года, я стоял в толпе перед храмом и вдруг женщина кричит: «Знамение!» – рассказывает Амон Сулейманов. – Смотрю, а в небе крест. Откуда он взялся? Такое счастье. Мы все орём, обнимаемся. И так не хочется, чтобы он как-то сломался или развалился в небе. Но он не сломался, облако на него наползло, и когда уплыло, креста уже не было. А когда в том же году в Москву привозили мощи святого Пантелеймона, тоже была большая очередь, даже ночью стояли, и с детьми, я взял с собой пятилитровый баллон воды, думал, буду всех поить, но не понадобилось, потому что было холодно. А там было так. Два священника стояли на лавочках, держали раку, а люди под ракой проходили. И я прошёл со своим рюкзаком, а потом вспомнил, что в нём же у меня вода. Я был так рад, я всем эту воду раздавал.
Фото: Алена КаплинаСтрана глухих
Гулять с Сулеймановым по Бежецку и беседовать невозможно. Он всё время всплескивает руками, хватает вас и тащит показать какой-нибудь удивительный дом или ракурс. Хватается за голову, восклицает, бежит. За каждым поворотом в Бежецке прячутся чудеса, Сулейманов первооткрыватель многих из них. Купцы, композиторы, писатели, художники, балалаечники и виноделы прошлого – все они его соседи. Он знает всё про их родовые и семейные хитросплетения, про бизнес, творчество, любовные драмы, взлёты и падения. Ему знаком каждый балкон, пристройка и наличник.
– Вы обалдеваете? – спрашивает он. Мы хохочем и киваем, а он говорит с блаженной улыбкой: «Я сейчас уже немного привык, а то постоянно сам обалдевал!»
Бежецк. Фото: Алена КаплинаЧтобы вдохновенный краевед мог дорассказать собственную биографию, приходится зафиксировать его в подворотне. Он не слышит меня, а я хочу расспросить, как же он справился с глухотой, как научился с ней жить.
Амон Сулейманов притягивает хороших людей. Оглохнув, он решил учиться на дефектолога и сурдопедагога. Обратился в Московский городской педагогический университет, и хотя приём на факультет повышения квалификации был закончен, его всё-таки зачислили. Он был единственным глухим в группе. Одногруппницы записывали лекции под копирку – для себя и для него. А он тем временем работал на трёх работах: воспитателем в школе глухих, в отделе соцзащиты в Останкино вёл клуб общения для поздно оглохших и там же проводил занятия по обучению жестовому языку. Крутился, как мог, семью-то надо было кормить.
Мир глухих – особое измерение. Здесь есть взаимовыручка, но есть и конкуренция. По четвергам на Цветном бульваре глухие со всей Москвы собираются пообщаться – найти работу, жильё, друзей, пару. Амон Аминович приводил своих подопечных из числа поздно оглохших на Цветной, знакомил с тусовкой, помогал в социализации.
– Вы глухих же не знаете, – объясняет Амон Аминович. – Встречаясь, они первым делом спрашивают друг друга, кто из какой школы. Это очень важно. У нас идёт война методик. Одна школа доказывает, что глухие – отдельная нация и имеет право общаться только жестами. Другая школа считает, что жестовый язык годится для сложных ситуаций, а в основном надо уметь читать по губам. Третьи говорят, что жесты вообще не надо использовать. А ведь научить изначально тотально глухого разговаривать – адская работа, на нее уходит не меньше 13-ти лет!
Амон Сулейманов считает, что глухие действительно особая нация, что они хитрые и прожжённые, во многом высокомерные.
– Они иногда считают слышащих дураками, – говорит Амон Аминович. – Ну, вот например, спрашивают, что такое «моросить»? Объясняю: это мелкий дождик. А что такое «ливень»? Говорю: сильный дождь. Они не понимают, зачем это всё. Неужели нельзя просто сказать: «дождь», – неужели этого недостаточно? Но, вы знаете, мне с ними легко. Я рад, что мне удалось к ним прорваться, стать своим.
Фото: Алена КаплинаРусскоговорящий православный Сулейманов – человек и фейерверк. Он оказался чужим в родном Узбекистане, но стал своим в стране глухих. Он ценит в глухих прямоту, искренность, отсутствие намёков. После общения с глухими его порой раздражает недоговорённость, двусмысленность слышащих.
Перестав слышать, Амон Аминович стал ездить в Симонов монастырь на станции метро «Автозаводская».
– Там же пруд, где утопилась карамзинская бедная Лиза! – объясняет литературовед Сулейманов. – Это известное место, монастырь много раз разрушали, построили на его месте Дворец культуры ЗИЛ. Сохранилось только полцеркви, и вот там проводились единственные тогда церковные службы на жестовом языке. Для меня это было спасением.
«И мне стало стыдно помирать»
– Танька, жена моя, была женщина крепкая, – рассказывает Амон Аминович. – Работала в «Горгазе», с мужиками суровыми находила общий язык. И стала она меня просить переехать из Москвы в Бежецк. Потому что сама была родом отсюда. Ее мама в своё время застряла в Бежецке по пути в эвакуацию. Тогда 418 человек эвакуированных из Ленинграда погибли при бомбёжке бежецкого вокзала, а Танина мама уцелела и осталась здесь в деревне, вышла замуж, родила семерых детей. А потом ее боднула корова, и мама умерла в больнице, которая находилась в бывшей усадьбе Кузьминых-Караваевых, где жила когда-то мать Мария (Скобцова).
Местная жительница баба Вера много лет пасет коз рядом с краеведческим музеем. Фото: Алена КаплинаЖена долго уговаривала Амона переехать в «захолустье», а он не понимал, зачем ему это нужно. А когда всё-таки согласился, они приняли решение и купили здесь квартиру, Таня заболела и умерла. Амон оказался в Бежецке и, уже по привычке, стал осваиваться на новом месте. Родственники жены живут рядом, да и друзьями Амон Аминович обзаводиться умеет. Мы идем по улице, и с ним постоянно здороваются взрослые и школьники. Кое-кто из детей бросается обниматься. Некоторые привычно разговаривают с ним без звука, знают, что он не слышит, а только смотрит на жесты и на движения губ.
– Я вам вещь расскажу стра-ашную, – улыбается Сулейманов. – На первый взгляд мне здешние люди показались противными. Нищета же, работы нет, из 20-ти предприятий, бывших в городе, осталось три. Поэтому люди злые, хмурые. И вдруг я заболел. Два года назад мне поставили диагноз: лимфома. А я-то болтун. Я пошел к Таниному брату. «Серёга, – говорю, – если я помру, вот чемодан с документами, отдай их Диме Грошику, с которым мы крест в монастыре поставили, он разберется, что с ними делать». Так все узнали про мою болезнь. И началось чудо. Эти самые местные люди меня стали ловить на улице. А я же глухой, они за мной бегут. Стой, говорят, вот тебе тысяча рублей, вот тебе две тысячи! А для них это вообще-то суммы. И все встречные стали нападать и совать деньги, и мне стало стыдно помирать.
Амон Сулейманов прошел 9 курсов химиотерапии в Тверской больнице. И там тоже прославился.
– Знаете, что бы ни писали, а мне Тверская больница понравилась, – говорит узбекский пациент. – Врачи обалденные, медсестры замечательные, больные – сволочи! Они как будто кому-то мстят. То зеркало заляпают, то испортят что-то. Я там навёл порядок. Теперь раз в полгода езжу показаться, раньше раз в три месяца ездил. Даже неудобно: другие от химии худеют, волосы теряют, а я ряху наел, волосы у меня густые, смешно. Но и куда мне помирать, работы столько в городе моём!
Памятник Анне Ахматовой, Николаю Гумилеву и Льву Гумилеву в Бежецке. Фото: Алена КаплинаХоть Салтыкова-Щедрина вызывай
Мимо Городского сада мы идем в церковь Иоанна Богослова, в которой с советских лет располагается общеобразовательная школа. Войти в неё можно только через проходную, как на режимный объект. Амону Аминовичу здесь рады, как и везде, приветствуют, догоняют уже во внутреннем дворе и пишут в блокноте напоминание ему, чтоб не опоздал завтра на занятие в летний лагерь.
У нас, московских гостей, оторопь. Мы входим в храм, но видим на стенах стенды с пионерской символикой – горны и красные галстуки, планы мероприятий и текст «Марша юных пионеров». В храме, превращенном в школу, работает пионерский лагерь, и дети здесь натурально носят красные галстуки. А на соседнем стенде школьные фотографии увенчаны аппликациями с церковными маковками и православными крестами. «Храм науки» и «Школа с углубленной любовью к ученикам» – так озаглавлен абсурдный стенд.
Церковь Иоанна Богослова, где сейчас находится музыкальная школа. Фото: Алена Каплина
Фото: Алена КаплинаСвятая святых отгорожена школьными стульями, в алтаре висят иконы, а с противоположной стены улыбаются в сторону святых ликов Володя Ульянов на октябрятской звёздочке и дедушка Ленин, положивший начало репрессиям духовенства. Говорят, что в алтаре иногда проводятся церковные службы, а большинство учителей – христиане. Мы не стали спрашивать у детей и педагогов, в чём смысл такого дикого смешения идеологий, не хотелось создавать неудобства нашему неслышащему проводнику.
Фото: Алена КаплинаВсе стены храма Иоанна Богослова закрашены, сохранились только фрески одного из притворов, по которому, как и было задумано строителями, проходит лестница на второй этаж. На потолке Богородица простирает свой покров над головами маленьких пионеров, снующих вверх и вниз.
– В этом храме служил мой любимый священник Иван Николаевич Постников, – рассказывает Амон Аминович с самой доброй улыбкой. – Отец Иоанн расширил церковь, построил два притвора. Все сюжеты росписей на стенах связаны с историей Бежецка. Вот принесение иконы святителя Николая из Николо-Теребенского монастыря в Бежецк, вот чудесное пробуждение в гробу князя Дмитрия Красного, вот моление преподобного Нектария Бежецкого.
Фото: Алена КаплинаОтец Иоанн Постников построил и непосредственно школу на 200 учеников. Прямо за храмом прячется двухэтажное здание красного кирпича с памятной табличкой о том, что здесь была церковно-приходская школа с приютом для детей всех сословий. В этом здании тоже учатся дети. Амон Сулейманов – приходящий педагог, он проводит уроки по литературе, по религиоведению, водит экскурсии по городу, читает лекции в школьном лагере, ведет кружок по народной кукле.
Фото: Алена КаплинаИ вот мы снова в Городском саду. У Амона Сулейманова с собой несколько папок с увеличенными фотографиями старого города, он то и дело предлагает сравнить старые фото с современными пейзажами. Для школьников он придумал квест: по ретро-картинкам Городского сада нужно найти реальное место в парке. Кто первый найдет, тот победил. Дети играют с восторгом.
По маленьким мостикам, мимо бежечан, отдыхающих на берегу крошечной речки Похвалы, мы идем к пожарной станции, конечно же, сопоставив современный и исторический ее облик, а затем к гимназии, где учился Лев Гумилёв.
– Здесь ошибка! – негодует Амон Аминович. – На табличке написано, что в 1921 году здесь выступали поэты Анна Ахматова и Николай Гумилёв, а этого не было! Они выступали в другой гимназии, я вам ее покажу, ведь Лёвочка поменял три места учёбы.
Гимназия, где учился Лев Гумилёв. Фото: Алена КаплинаОб ошибках, в том числе и в летописи Бежецка, Амон Аминович скажет не раз. И о потерянных архитектурных памятниках, об искаженном лице города, в котором новые здания противоречат общей концепции.
– Здесь иногда такое творится, хоть Салтыкова-Щедрина вызывай! – возмущается краевед.
Ко Льву Гумилёву у Амона Сулейманова особо нежное отношение. Пробравшись сквозь множество достопримечательностей к тройному памятнику Ахматовой, Гумилёву-отцу и Гумилёву-сыну, Сулейманов снимает паутину с лица младшего Гумилёва так, будто вытирает ему слёзы.
– Он ведь большой поэт, настоящий поэт, вы это знаете? – говорит о Льве Николаевиче. – Это мать его старалась остановить. Наставляла, не пиши, мол, о заморских краях, тебе надо писать о берёзках. Подавляла его. Не люблю я Ахматову. Она была кривляка. Всё время что-то изображала. Писала, как ее торжественно здесь встречали с поезда, чуть ли не на руках несли. Вот враньё! Здешние люди никого на руках носить не станут. Вот у Цветаевой, например, тоже много плохого было в жизни, но она, по крайней мере, была искренней. А Ахматова постоянно играла какую-то роль.
Старый городской сад на фоне современного. Фото: Алена КаплинаМы стоим у небольшого двухэтажного дома, рассматриваем старые репродукции, Сулейманов снова подпрыгивает, восклицает своё коронное «А вы знаете?!»:
– А вы знаете, что это за дом? Здесь было здание НКВД, и в подвале содержались заключенные. Как раз на месте, с которого мы только что сошли, был приямок для подвального окна, сейчас его засыпали и заасфальтировали. А в те времена можно было принести сюда хлеб, и здесь передать его вниз, своим.
Посмотрите, как хорошо получилось
У Амона Сулейманова много любимцев среди бежечан. Это и писатель Шишкин, и композитор Вениамин Флейшман – Сулейманов принимал самое горячее участие в создании книги о нём; и балалаечник Андреев, организовавший в городе оркестр народных инструментов; и баба Вера, которая до сих пор пасет своих коз у здания Краеведческого музея.
А любимых мест у Сулейманова в этом городе еще больше. Самое любимое – самое поруганное и дорого давшееся – Благовещенский женский монастырь. Строили его при участии отца Иоанна Кронштадтского, а взорвали большевики в 1932 году. На фундаменте Благовещенского собора поставили бесформенную поликлинику, она и сейчас нелепо громоздится за монастырской стеной. В 1994 году город отдал монастырю запущенный Крестовоздвиженский храм, монахини обосновались в нём, но исконное монастырское место не давало покоя Сулейманову. В память о погибших монахинях, о последней игуменье, которая была убита за чтением псалтири, Сулейманов решил поставить мраморный крест.
Благовещенский женский монастырь до 1932 года. Фото: Информационная служба Тверской епархии
Поликлиника, построенная в стенах Благовещенского женского монастыря. Фото: Алена Каплина– У меня есть друг, Дима Грошик, – тепло улыбаясь, рассказывает Амон Аминович. – Он военный фельдшер, мы с ним много интересных дел вместе сделали. Так вот с ним и еще с Мариной Баварской, учительницей русского языка и литературы, мы собирали деньги на крест. Вот так просто ходили по домам, по квартирам и просили: дайте нам денег на крест. Некоторые над нами смеялись, а другие давали, кто сколько мог – люди здесь небогатые. И мы собрали и поставили, посмотрите, как хорошо получилось!
Крест в память о погибших монахинях. Фото: Алена КаплинаАмон Сулейманов сияет от счастья. Чёрный крест с распятым Христом умыт только что прошедшим июньским ливнем. Трава отражается в мокрой серой плитке, уложенной на площадке – плитку по собственной инициативе купила добрая женщина Люба, Амон Аминович даже не ожидал. Проходящий мимо персонал поликлиники раскланивается с Сулеймановым, с этим странным чужаком, который уловил истинный дух их родного города, совпал с этим духом максимально точно и поддерживает теперь его дыхание, питает его собой, своими находками, трудом и вдохновением.
– Я могу слышать музыку, – говорит Сулейманов. – Только во сне. Я помню все-все звуки, которые когда-то слышал. И летать могу во сне. А наяву надо работать. Работы у нас много. А вы знаете, какая самая-самая главная достопримечательность Бежецка?
