...В четыре часа пополудни зал ресторана «Дюме», что на Малой Морской, был уже полон. Кого здесь только не было! Петербургские денди в щегольских сюртуках со своими эпатажными подругами, голодные чиновники столичных департаментов в длиннополых вицмундирах, разряженные гвардейские офицеры, несущие впереди себя свои великолепные усы – даже не усы, а настоящее произведения куаферного искусства, на которые излились восхитительнейшие духи и которые были умащены всеми драгоценнейшими и редчайшими сортами помад, усы, на которые слеталось целое море мотыльков женского пола. Тут и там хлопали пробки шампанских вин, гремела посуда, сновали официанты с дымящимися подносами, гортанно кричавшие непонятные слова:
– Turbot pour deux portions, tarte au pâté, entrecôte – trois!
При виде этого беспокойного людского моря провинциальный купец Фёдор Чернягин, конечно, сразу же заробел. Но его ловко подхватил под локоток сам хозяин ресторана француз Андрие:
– Monsieur, venez avec moi! Вас ждут.
И как ангел-хранитель увлёк и понёс над толпой в отдельный кабинет за прочные дубовые двери, где и обедал Его сиятельство – статский советник и чиновник особых поручений при Канцелярии Министерства двора и уделов, взявшийся Чернягину помочь в разрешении одного делового вопроса, обещавшего миллионные прибыли. Дело в том, что семейству Чернягиных принадлежало предприятие по ломке «путиловской плиты» – плитчатого известняка, который широко использовался при строительстве каменных домов в Петербурге. Один карьер Чернягиных был расположен в Вейссенштейнском уезде Эстляндской губернии – недалеко от Ревеля, нынешнего Таллина; другой – на реке Тосне под Петербургом. В те годы в столице империи начиналось массовое строительство каменных домов, строилась военная крепость в Кронштадте, и Чернягины отчаянно хотели войти в число поставщиков императорского двора.
– Фёдор Васильевич, – закричал чиновник вместо приветствия, – рекомендую вам: здесь подают превосходнейший roast-beef с трюфелями! Нет-нет, вы непременно попробуйте эту штучку, это charmant! – а потом о делах...
Ростбиф с кровью и правда оказался необычайно вкусен, хотя Фёдор и побаивался есть недожаренное мясо: чего только эти проклятые лягушатники не придумают, чтобы извести русские желудки!
Наконец, промокнув хрустящей накрахмаленной салфеткой лоснящиеся маслом губы, Его сиятельство вновь обратил внимание на купца Чернягина:
– Фёдор Васильевич, я знаю, кто может быстро и без лишних проволочек решить ваш вопрос.
– Кто же-с?
– Его сиятельство генерал Пётр Андреевич Кикин, статс-секретарь при особе Его Величества государя императора!
– Ну вы и хватили! Сам секретарь государя?! Проще уж, наверное, челобитную царю написать…
– Не спешите... Дело в том, что Пётр Андреевич давно уже увлекается русской живописью и недавно учредил Общество поощрения художеств – для вспомоществования бедным русским живописцам-самородкам из низших сословий. Вот если бы и вы оказали чем-нибудь помощи русским живописцам, то могли бы накоротке свести знакомство с Петром Андреичем, а уж он ваш вопрос решит в два счёта – у него слово золотое.
– Батюшка, да я только рад помочь самородкам нашим, вы уж только скажите, как именно…
– Есть у Кикина в делах художественных один советник – живописец Венецианов, не слыхали ли про такого? Бедный помещик из Тверской губернии, но живёт в Петербурге, и многие знатные особы у него портретируются... Я с ним поговорил давеча, так вот господин Венецианов давно мечтает построить тёплую мастерскую для учеников, дабы способствовать увековечению на холсте достоинств русского зимнего пейзажа…
Портрет Петра Кикина, художник Джордж Доу. Фото: wikipedia.org– Русского пейзажа? Да кому же интересны будут эти унылые равнины? Вон выгляните за окошко – любуйтесь, сколько хотите, на здоровье!
– Не спешите, Фёдор Васильевич, не спешите. Голландцы своё национальное искусство развивают, а мы чем хуже?
– Так то ж голландцы...
– Погодите, скоро имена наших российских живописцев превыше голландских греметь будут. Так что – берётесь построить мастерскую?
– Мастерскую – это избу, что ли? Построим...
* * *
Действительно, трудно переоценить то значение, которое Общество поощрения художников сыграло для развития русской живописи. По крайней мере для многих живописцев Общество сделало не меньше, чем все официальные учреждения, «ведавшие» искусством России, такие как Академия, Министерство двора, больше, чем все приватные меценаты, вместе взятые.
Общество выпускало издания по искусству и пособия для не учащихся в Академии любителей. Причём в число обязательных пособий Общество включало труды не только по анатомии, мифологии, но и по композиции и перспективе.
Только Общество покупало работы неугодных Академии художников. Таким образом, русское искусство получило относительную свободу от опеки до тех пор единовластной в делах искусства Академии.
Общество за свой счёт посылало выбранных по своему усмотрению художников за границу для продолжения учения. Общество устраивало выставки-продажи приобретённых работ, разыгрывая их в лотереи. Чтобы придать лотереям большую привлекательность для широких слоёв публики, в них включались заранее заказанные на деньги Общества картины маститых художников.
Организовал же Общество в ноябре 1821 года князь Иван Алексеевич Гагарин, служивший управляющим двором Великой княгини Екатерины Павловны, дочери императора Павла, поселившейся со своим мужем, принцем Георгием Петровичем Ольденбургским, в Твери. К сожалению, этот августейший брак был недолгим: в ходе Отечественной войны 1812 года принц занимался устройством госпиталей и заразился тифом от раненых солдат. Через несколько лет Екатерина Павловна вышла замуж за кронпринца Вильгельма, будущего короля Вюртемберга, и уехала править немцами в Германию. Оставшись не у дел, князь Гагарин поселился при дворе в Петербурге и поначалу стал видным масоном – в списке учредителей петербургской ложи «Орла Российского» его имя стояло первым. Эта ложа была посвящена самому императору Александру I и была учреждена весной 1818 года во время празднования всеми союзами масонских лож дня восшествия государя на престол. Также князь Гагарин числился почётным членом петербургских лож «Петра к истине» и «Соединенных друзей» и симбирской ложи «Ключ к добродетели».
«Портрет князя И.А. Гагарина» , художник Орест Кипренский, 1816 год. Фото: wikimedia.orgНо затем он решил обратить свою кипучую энергию на помощь русским художникам. И вокруг себя он собрал людей самых влиятельных и самых незаурядных. Прежде всего генерала Петра Андреевича Кикина, служившего статс-секретарём при государе. Человек до поры до времени сугубо военный, по тогдашнему обыкновению Кикин ещё в детстве, пока обучался в пансионе при Московском университете, был приписан в чине сержанта к Семёновскому полку, затем прославил своё имя в турецкой войне и кампании 1812 года, а вскоре стал известен как человек «весьма радушный к пользе художников».
Также в Общество вошёл генерал-майор Александр Иванович Дмитриев-Мамонов, командир Клястицкого гусарского полка, генерал-майор Свиты Его Императорского Величества Лев Иванович Киль, генерал от инфантерии Фёдор Фёдорович Шуберт, первый руководитель Корпуса топографов Генерального штаба Российской армии: кому ещё нужны были художники, как не топографам, рисующим все карты от руки?!
Портрет А. И. Дмитриева-Мамонова, художник Орест Кипренский,1815 год. Фото: wikimedia.orgОстальные члены Общества были не менее состоятельными людьми: право на вступление обусловливалось единовременным взносом в две тысячи рублей или двумястами рублями ежегодных отчислений.
* * *
С Кикиным Венецианов встретился на выставке Академии художеств 1824 года, когда художник впервые отдал на суд публики свои новаторские деревенские картины: «Спящий пастушок», «Утро помещицы», «Крестьянский мальчик, надевающий лапти» и «Очищение свёклы». Последнюю работу за 1000 рублей – баснословно огромные деньги по тем временам! – купил сам государь, лично одобривший развитие русской темы в искусстве.
Председатель молодого Общества и живописец как-то сразу сблизились; почти ровесники по возрасту, они на многое в жизни и искусстве смотрели одинаковыми глазами.
Именно благодаря помощи от Общества Венецианов смог содержать собственную школу учеников, где художник разрабатывал свою – «натуральную» – методу преподавания основ живописи, качественно отличающуюся от методов профессоров Академии, стремившихся прежде всего отбить у всех студентов стремление к оригинальности и самовыражению.
По инициативе Венецианова Общество начинает широко распространять литографии, то есть отпечатанные в типографии чёрно-белые копии произведений знаменитых авторов. Польза от литографий была двоякой. Именно благодаря литографии многие любители живописи могли стать владельцами эстампов с изображениями любимых полотен – так российское искусство расширяло границы своего действия, выходило за петербургские заставы, достигая самых отдалённых уголков империи, подготавливая почву для прихода «передвижников». С другой стороны, молодые художники, которых часто привлекали к литографским заказам, получили возможность иметь довольно постоянные гонорары даже в пору ученичества.
* * *
Любимым же учеником Венецианова был Никифор Крылов. Об этом человеке известно, к сожалению, очень немного. Он родился в семье мещанина Степана Крылова из небольшого городка Калязин Тверской губернии. Ему было 17 лет, когда он поступил подмастерьем к местному иконописцу, учился писать «с образов». Затем вошёл в артель иконописцев из Калязина, работавших над росписями храмов.
Художник Венецианов встретился с Крыловым в 1823 году в Николо-Теребенском мужском монастыре, что и сейчас стоит на берегу реки Мологи в Тверской губернии, всего в двадцати верстах от имения самого Венецианова в Тронихе, что в Поддубской волости Вышневолоцкого уезда Тверской губернии.
Автопортрет Алексея Венецианова, 1811 год. Фото:wikipedia.orgАлексей Гаврилович ездил в соседнее с монастырем карельское село Максатиху довольно часто – и на ярмарку, где торговали всякой всячиной, и на строительство новой церкви, и на конный монастырский завод. И вот однажды, заглянув в монастырский Никольский храм, сплошь покрытый строительными лесами, Венецианов увидел за работой артель калязинских живописцев. Остановился за спиной самого молодого богомаза, который писал что-то совсем не похожее на работу обычного артельщика.
Вероятно, это была картина, чудом сохранившаяся до наших дней: полотно «Исцеление Бежецкого помещика Куминова» – редкий образец храмовой религиозно-исторической живописи. Это одна из девяти картин, написанных Крыловым для собора Николо-Теребенской пустыни по распоряжению игумена Серафима. По местной легенде, некий тверской помещик Куминов был поражён немотой за своё ужасное сквернословие и богохульство. Но, помолившись у местночтимой чудотворной иконы Св. Николая, он был тут же чудесным образом исцелён на глазах у сотен монахов и паломников.
Когда же двадцатилетний артельщик Никифор Крылов, учившийся рисовать по картинкам немецкой Библии, узнал, что перед ним стоит настоящий художник, более того – настоящий академик императорской Академии художеств, его радости не было конца. Он засыпал Венецианова вопросами, и польщённый Алексей Гаврилович пригласил Крылова в гости к себе в имение. А потом предложил и вовсе переехать к нему в Петербург и стать учеником в рисовальных классах Академии художеств.
Правда, Крылов был на год вперёд связан обязательствами со своим хозяином – главою иконописной артели. Но через год он явится в дом художника на Васильевском острове, принеся всё, что по его советам наработал с натуры: перенесённых (по иконописной традиции) на доску или лоскутки бумаги людей, цветы, баранов, косуль, коров, кур, деревья. К той весне 1824 года Крылов успел сделать по рекомендации Венецианова ещё одну работу – иконостас для его друзей Путятиных. Стремясь к необычной для иконописи живости, юноша выпросил для работы у жены Венецианова «манкень», манекен, чтобы все складки писать не привычными «прорисями», а с натуры.
Вскоре у Венецианова уже было трое учеников.
.jpg)
Автопортрет Алексея Тыранова, 1825 год. Фото: wikimedia.orgГод спустя после первой встречи с Крыловым, летом 1824 года, в том же Николо-Теребенском монастыре Венецианов повстречал Алексея Тыранова – юного художника из тверского провинциального Бежецка. Его старший брат Михаил, член той самой калязинской артели, участвовал в выполнении большого заказа для архимандрита, а Алексея, пришедшего к брату пешком из Твери, пристроили растирать краски. Сделав порученное, мальчик садился в сторонке и рисовал. В этих самодеятельных пробах Венецианов сразу разглядел, по его словам, «способности необыкновенные» и взял мальчика к себе в ученики. Также по личной просьбе императрицы Марии Фёдоровны Венецианов взял из находившегося на её попечении воспитательного дома глухонемых Александра Беллера, сына кучера-курляндца.
* * *
Число учеников с годами будет расти и расти. А общее количество учившихся у него домашних и приходящих учеников к концу его наставнической деятельности обозначится внушительной цифрой – около семидесяти.
Впоследствии ученик Венецианова Аполлон Мокрицкий вспоминал: «Мы все пришли к нему голышами; у каждого были свои нужды; он помогал нам всячески, и все мы теперь едим хлеб, и кто жив из нас, все, все живём его попечением о нас... И знаете, что ещё? – Ни один дурным путём не пошёл; он и воспитывал нас, и добру учил, кого и грамоте заставлял учиться. Его семейство было нашим семейством, там мы были как его родные дети... Многих он своим ходатайством на свободу вывел, обо всех хлопотал как о своих детях; тому урочек достанет, тому работку».
Весть об учителе-доброхоте непостижимым образом быстро распространялась не только в столице, но и в окраинных российских городах. У жаждущих учения, приобщения к великому искусству молодых безвестных людей имя Венецианова не сходило с уст. Он не раз имел случай удостовериться в своей известности в этих кругах. Не раз случалось такое. Отправляется Венецианов по своим нуждам то ли в Академию, то ли в Эрмитаж. Увидит незнакомого юношу или подростка, копирующего в залах Эрмитажа или академической галерее, и редко пройдёт мимо, не поглядев рисунок, не расспросив, оставив без совета.
– Хорошо, прекрасно! Ты давно ли учишься?
– Давно.
– А чей же ты ученик?
– Ничей пока.
– А красками пишешь?
– Пишу.
– Принеси мне показать. Ты знаешь, где я живу?
– Знаю...
– Как так?! Да разве ты знаешь, кто я?
– Знаю. Вы – Алексей Гаврилович Венецианов.
Нередко в результате такого разговора, приведённого в воспоминаниях Мокрицкого, у Венецианова объявлялся очередной ученик. Он приходил в дом Венецианова со своим «хламом». Венецианов внимательно рассматривал работы, давал наставления. Если видел, что юноша беден, сначала «дипломатически» замечал, дабы не обидеть подачкой, что, дескать, материал у него нехорош, да и кисти плохие. Разглядев «живописные развалины» сюртука, чудом еще державшегося на узких плечах, присовокуплял: «Эх, жаль, у тебя и сюртучок-то плох!» И шел к ящичку своего бюро за ассигнациями.
Автопортрет Аполлона Мокрицкого, 1830-е годы. Фото: wikimedia.orgДобиваясь для Алексея Тыранова права на копирование в Эрмитаже, Венецианов даже называет его в прошении своим сыном, и тот посещает Эрмитаж с билетом на имя «Венецианова 2-го, сына академика Венецианова».
Алексей Тыранов и Александр Алексеев оставили нам две картины, по ним мы можем ощутить рабочую атмосферу в мастерской Венецианова, которую художник обустроил в съёмном доме канатного фабриканта Гильмора. Тыранов (его картина дошла до нас, к сожалению, только в поздней копии другого ученика Венецианова, Фёдора Славянского) написал полотно «Кабинет художника Венецианова»: кто-то из учеников отдыхает после занятий живописью. Напротив – тот самый «манкень», изображающий девушку в крестьянской одежде.
На картине Алексеева «Мастерская А.Г. Венецианова» изображены все четыре ученика: Никифор Крылов, Тыранов, Беллер и сам Алексеев, оставшиеся полными хозяевами учительской мастерской. Дело в том, что в 1825 году Алексей Гаврилович, увлечённый идеями перестройки своего хозяйства, практически безвылазно жил в Тронихе, а ученики жили и учились самостоятельно – по программе, разработанной для них Венециановым. Писали с натуры. Копировали старых мастеров в Эрмитаже. Посещали рисовальные классы Академии. И главное – пытались найти свой собственный стиль.
Картина "Мастерская художника А. Г. Венецианова в Петербурге", художник Александр Алексеев, 1827 год. Фото: Государственный Русский музей* * *
Именно Крылову Венецианов и доверил завершить свой цикл, свой замысел написать «Русские времена года».
Где-то между 1825-м и 1827 годами сам Венецианов написал три самых своих знаковых плотна: «На пашне. Весна», «Сенокос», «На жатве. Лето». Для завершения цикла нужна была ещё и зимняя картина. Но написать ее было не так-то просто.
Скажем сразу, что русского пейзажа в Российской академии, естественно, не знали и не хотели знать. Да и вообще ландшафтный род живописи занимал в иерархии жанров предпоследнее место – после портретного и перед самым презираемым – «живопись домашних сцен», то есть бытовым. Тем не менее и для него были заботливо выработаны специальные правила, изложенные в трактате педагога Академии Ивана Урванова с весьма характерным названием: «Краткое руководство к познанию рисования в живописи исторического рода, основанное на умозрении и опытах».
«Ландшафтного рода искусство состоит в умении совокуплять в одном виде несколько предметов какого-нибудь места, – пишет Иван Фёдорович, – и правильно начертать их, чтобы доставить зрению удовольствие...
Поэтому пейзаж следует не брать с натуры, но “сочинить” его, построить с оглядкой на готовые пейзажи итальянских, голландских, немецких мастеров». Прежде всего в пейзажах должны быть бурлящие водопады, скалистые отроги, раскудрявленные кроны каких-то южных деревьев, которые следовало располагать в умозрительно-красивом положении, группами. Землю рекомендовалось «украшать каскадами и камушками, около которых бы вода, играя, протекала, а горы... представлять так, чтобы они составляли цепь». Оживлять пейзаж рекомендовалось фигурами людей в «приличном их состоянию действии» и изображением скота «лучшего рода».
Впрочем, для подобного «конструирования» пейзажей была и технологическая причина.
Сегодняшним художникам легко: можно написать любой пейзаж, не выходя из дома. Скачал нужные фотографии из Сети, распечатал на принтере и пиши в своё удовольствие. Но в начале XIX столетия художники могли либо писать с натуры, либо списывать с полотен чужих мастеров.
Это сегодня художник может взять мольберт с набором масляных красок и кистями, термос с кофе и бутербродами, да и отправиться на этюды в любую глухомань. Но в те времена никаких покупных красок в тюбиках просто не существовало. Все художники сами готовили себе краски, покупая у торговцев сухие пигменты в порошках, а затем терпеливо смешивая порошок с маслом. А вот во времена Леонардо да Винчи художники сами себе готовили красящие пигменты, что было крайне трудоёмким процессом. И на процесс вымачивания толчёного свинца в уксусной кислоте для изготовления белил уходила львиная доля рабочего времени живописцев – поэтому-то, кстати, картины старых мастеров такие темные, ведь художники старались экономить на белой краске.
Но даже и смешивание красок на основе пигментов-полуфабрикатов занимало массу времени и сил. Готовые же краски хранились в герметично закрытых глиняных горшках и плошках, которые просто невозможно было взять с собой в лес на этюды. И уж тем более зимой!
Поэтому для зимнего пейзажа Венецианову нужна была тёплая мастерская с большим застеклённым окном и хорошей печкой.
* * *
Купец Чернягин построил для Венецианова теплую мастерскую на самом берегу тихой речки Тосна, протекающей южнее Петербурга. Возможно, возле села Никольское, где находились Тосненские ломки по добыче «Путиловской плиты». Возможно, у села Марьино, где находилась усадьба Строгановых. Усадебный комплекс строили выпускники Академии, кроме того, в Марьино работали изразцовый, глинобитный и кирпичный заводы, где тоже находили заказы молодые художники, так что Марьино было для художественной молодежи «намоленным местом».
Впрочем, так ли это важно?
Никифор Крылов изобразил самую обычную сценку из крестьянской жизни. Две кумушки, перемывающие косточки соседям, деревенская красавица, идущая на реку за водой и ухажер – явно городской парень в модном полушубке, как бы «случайно» встретивший красавицу на узкой дорожке. Ну а где еще флиртовать, как не по дороге за водой?
В памяти тотчас же встает диалог Григория Мелехова с Аксиньей из «Тихого Дона»:
«С горы, покачиваясь, сходила Аксинья, еще издали голосисто крикнула:
– Чертяка бешеный! Чудок конем не стоптал! Вот погоди, я скажу отцу, как ты ездишь.
– Но-но, соседка, не ругайся. Проводишь мужа в лагеря, может и я в хозяйстве сгожусь.
– Как-то ни черт, нужен ты мне!
– Зачнется покос – ишо попросишь, – смеялся Григорий.
Аксинья с подмостей ловко зачерпнула на коромысле ведро воды и, зажимая промеж колен надутую ветром юбку, глянула на Григория.
– Что ж, Степан твой собрался? – спросил Григорий.
– А тебе чего?
– Какая ты… Спросить, что ль, нельзя?
– Собрался. Ну?..
– Небось, будешь скучать по мужу? А?
Аксинья на ходу повернула голову, улыбнулась.
– А то как же. Ты вот женись, – переводя дух, она говорила прерывисто, – женись, а посля узнаешь, скучают ай нет по дружечке...»
* * *
Но больше всего пейзаж Крылова – первый русский зимний пейзаж в истории! – поразил современников своими красками.
- Какое обаятельно схваченное зимнее освещение, туманность дали и все отличия хорошо сохраняемой в памяти стужи! – восклицали критики.
Другие отмечали, что паренек из Калязина, никому не известный ученик Венецианова, смог посрамить самого великого мастера Карла Брюллова, который незадолго до этого утверждал, что изобразить снег в пейзаже невозможно – дескать, как ни напишите зиму, все равно вместо снега выйдет пролитое молоко. Но Крылов доказал, что зиму, снег, даже прозрачный морозный воздух можно перенести на живописное полотно.
- Сколько красок, сколько оттенков! – годы спустя восхищался Илья Репин. – А главное, нигде нет чисто белого цвета!
* * *
Картина «Русская зима» была сразу же приобретена Обществом поощрения художников, сам художник был награжден малой золотой медалью из числа наград Общества.
.jpg)
Картина "Русская зима", художник Никифор Крылов, 1827 год. Фото: wikipedia.orgКупец Чернягин также был награжден золотой медалью Общества. Вскоре Кикин замолвил за него словечко; и с купцом был заключен контракт о поставке «путиловской плиты» для строительства каменных домов в Кронштадте.
После «Русской зимы» Никифор Крылов стал востребованным и модным живописцем. Теперь его картины приобретали известные коллекционеры, а ему заказывали жанровые композиции, что позволило молодому художнику уйти из дома Венецианова и снять хорошую квартиру в Петербурге. Одну из работ — «Мальчик со свечкою в руках» — приобрел Павел Петрович Свиньин, первый издатель журнала «Отечественный записки». Вскоре за свои портретные работы Крылов получил золотую медаль Академии художеств и удостоен звания назначенного академика. И получил задание на звание академика - «написать в естественную величину поколенный портрет скульптора Ивана Петровича Мартоса».
Увы, этот портрет остался незаконченным.
В июле 1831 года Никифор Крылов скоропостижно умер от холеры – первой в истории России пандемии этого самого смертоносного в XIX веке инфекционного заболевания. Для Венецианова это был двойной удар – в том же году от тифа скончалась и его супруга Марфа Афанасьевна.
Не осталось ни могилы Никифора Крылова, ни его портрета, не сохранилось и большинство картин художника, кроме его «Русской зимы» – первый русский пейзаж, созданный вдохновенным юношей из Калязина, который навсегда остался самым первым и самым любимым учеником Венецианова.
