Юрий Усков. Фото: vk.com/yury.uskov– Вы связаны с социальным предпринимательством в области IT-технологий, и сегодня это более чем востребовано. Понятно, что такой деятельностью невозможно заниматься, не имея веры в свой народ, свою землю, страну. Откуда вы эту веру берёте? Как ею заражаете коллег и студентов своего университета?
– Вера, действительно, штука заразная: с кем поведёшься, от того и наберёшься. Это правда. С другой стороны, она формируется вместе с человеком. Я постоянно наблюдаю, как с младых ногтей эту веру убивают в детях: вот ребёнок вышел, а ему говорят: «Ты простудишься! Ты упадёшь! Ты ушибёшь себе что-то! Ты не сможешь!» и так далее. Возможно, мне немножко повезло: мои родители верили в меня. Я старший сын в многодетной семье, и, слава Богу, папа и мама не дрожали надо мной, давая многое делать самому. Я думаю, эта вера – в себя, народ, страну – формируется в раннем возрасте, ещё до 17 лет, и беспокоиться о ней надо раньше. Общество тут тоже на что-то влияет, не только семья. Скажем, когда в обществе больше веры, стремления к чему-то, детям легче впитать эту атмосферу; когда случается безвременье и отсутствие ориентиров, как сейчас, легче веру потерять. Для русского человека это особенно важно. Говорят вот сейчас, что «плохо жить». Но, знаете, в материальном плане мы стали жить гораздо лучше, чем в советское время, мы в сто-пятьсот раз лучше живём, чем при Советах. Тогда наш человек мечтал о «Жигулях», и 5 % населения эту мечту могли реализовать. Сейчас никто не мечтает о «Жигулях», мысли уже поинтереснее. Но счастья всё равно нет. Не получается жить на высоком уровне энергии – очень не хватает веры.
Участники конференции iSpring Days 2021. Фото: vk.com/ispring_ru– Сложно сказать, что в советское время была достойная вера: она посрамила своих последователей.
– Понятно, что советское время сделало с русской элитой, гуманитарным образованием, церковью и так далее. Я далёк от того, чтобы его оправдывать. Тем не менее советский период существовал на русской человеческой базе, учитывал потребность русского человека в вере, правде, предлагая какие-то их заменители. И особые черты русского человека тогда тоже проявлялись – вопреки всему. Скажем, был, например, танк Т-34 и танк «Тигр». И видно, что танк Т-34 – русский, а «Тигр» – немецкий. Там стиль определённый: у этого русский стиль, у того немецкий. Если посмотреть на автомат Калашникова или, например, на американскую автоматическую винтовку, тоже видно, что Калашников русскую культуру воспроизводит, а американская винтовка – западную. Можно ещё дальше пойти, вспомнить Чудское озеро, эпоху войн Новгорода и Пскова с рыцарями: там тоже понятно, как выглядел русский воин и как немецкий. И один окажется похож на Т-34, а второй – на танк «Тигр». Эта культурная доминанта проявляется через столетия и будет проявляться ещё в будущем.
– У вас есть представление о том, что лежит в основе этой культурной самобытности? Кто-то считает определяющим, например, наше русское пространство. Учитывая, что я в Москве, а вы – в Йошкар-Оле, и думаем мы об одном, тут есть своя правда.
– Я думаю, не стоит путать местами причину и следствие. По мне, так скорее наш масштаб дал нам возможность обладать этим пространством. Не мы являемся следствием своего пространства, а скорее пространство – следствие нас. Что стало причиной – это очень сложный вопрос. Есть разные планы бытия: чем более развит человек, тем большее количество этих планов ему доступно. Я думаю, что у русского человека есть запрос на качество жизни в смысле качества бытия, многообразия «жизненных планов». И хотя «русский медведь» – не стайное животное, он имеет запрос на тонкий эмоциональный контакт с другим. Собрались два соседа выпить, и тут же вопрос: а поговорить?.. Есть такая специфика. И мне странно, что мы всё время себя с кем-то сравниваем: Западом, Востоком… Себя с собой надо в первую очередь сравнивать. Ты ведь всё равно будешь равен сам себе.
– Наша культурная специфика, на ваш взгляд, благоприятна для занятий IT-технологиями?
– Учитывая русскую склонность к абстрагированию, работе на концептуальном уровне, программирование – это очень наша тема. Со своим интеллектуальным кроем мы очень подходим для этих задач, тем более что – слава Богу – естественнонаучная и математическая часть нашего образования не подверглась такому разрушению в советское время, как гуманитарная. Успех отдельных российских компаний – тому подтверждение, но пока это всё отдельные эпизоды, не система. Проблема в подготовке: если ребёнок окончил нормальную среднюю школу, у него есть шанс хорошо реализовать себя в IT. Но у нас одна из тридцати или одна из пятидесяти школ – хорошая, а остальные… Чем дальше, тем хуже становятся. Кроме того, много проблем с системой высшего профессионального образования. Это всё нужно менять, над чем я и работаю. И при всём при том, когда в России экономика в целом росла со скоростью, условно говоря, 5 % в год, IT-сектор рос со скоростью 15–50 %. И темпы могут быть гораздо интереснее, если осознать IT как наш приоритет и правильно выстроить систему подготовки. У нас в Йошкар-Оле (хотя я не люблю это советское название и предпочитаю говорить Царёвококшайск) на 250 000 населения – пять достаточно крупных компаний вроде iSpring и ещё несколько десятков поменьше. Докрутить бы систему подготовки специалистов – и через 15–20 лет мог бы быть толк.
– В вашем университете iSpring готовят программистов, нужна ли им какая-то гуманитарная основа? Или «культурный код» начинает работать сам собой, без знания философии, истории?
– Я считаю, что образованного человека без знания истории вообще нет, поэтому у нас сильный гуманитарный блок, который изучают все: и программисты, и маркетёры, и дизайнеры. Формально наш вуз, кстати, называется «Русский университет метатехнологий», «Институт iSpring» – это торговая марка. Мы очень расстроились, когда Facebook переименовался в Meta, ведь «мета» мы придумали раньше. Понятно, что мы не готовим профессиональных историков, поэтому нужно искать свои подходы. Существующие сегодня курсы истории в школах и вузах часто очень советские. Как научил отдел пропаганды ЦК закладывать в головы учеников правильную литературу, историю – так и повелось, только знаки напротив некоторых персонажей изменились (скажем: был Пугачёв герой, теперь – злодей, а по сути одно и то же). В нашем лицее было два учителя истории, и оба не справлялись, хотя предмет любили, возили детей в археологические экспедиции и т.д. Но как дойдёт дело до преподавания – так давай закатывать детям в головы одни даты и штампы. Любви к истории у учеников при этом не возникает; поселяется какое-то равнодушие и подобие остаточных знаний. Поэтому пока мы остановились на такой идее: берём из каждой эпохи один кейс и его подробно разбираем. Какой-то отдельный сюжет. Конечно, ученики понимают общую канву – что за чем происходило, какие исторические персонажи действовали и т.д. Но важно дать детям самим поискать фактуру, сформировать своё мнение, подискутировать над спорным сюжетом – чтобы это было их непосредственное знание, их опыт. Соответственно, за семестр изучаем около 7–10 сюжетов, скажем, монгольское нашествие 1237 года или восстание Пугачёва. Каждый кейс связан с разными срезами, точками зрения. Например, восстание Пугачёва – это, во-первых, политическая история (что там было, почему он себя царём-то называл?), во-вторых, военная история (войска восставших, федеральные войска, инородцы – кто как участвовал?), в-третьих, экономическая (какие были предпосылки конфликта, кто был хозяйствующими субъектами, какие были производства?), в-четвертых, это ещё и этническая история (в восстании участвовало много народностей). Вот как минимум четыре среза. Можно делить класс на 4 группы, каждая из которых подробно изучает свой аспект вопроса, потом о нём рассказывает, отвечает на вопросы. Такой подход обеспечивает личный контакт с историей, приучает самим искать факты и мыслить. То же самое и про философию. Советский вуз учит нас помнить цитаты философов. А мы считаем, что знать философию – это быть в диалоге с Платоном и Аристотелем; нужно создавать возможность для такого диалога, пусть он будет непрофессиональным, любительским, но это будет живое освоение предмета.
Сотрудница компании iSpring. Фото: vk.com/ispring_ru– Интересно, а есть ли у вас какие-то спецкурсы, например, по генеалогии, которые бы помогали человеку узнать непосредственную историю своего рода? Или как-то приобщиться к тому, что называется высоким и очень многозначным словом «патриотизм»?
– Пока спецкурсов нет. Думаю, со временем могут появиться: нам пока бы базу закрыть. Что касается патриотизма, то учить Родину любить – это, как мне кажется, немножко искусственная задача. Нужно просто воспитывать живых настоящих людей, которые в контакте сами с собой и с тем, что вокруг них. Дело в том, что живое дерево никуда не переедет, переедет только пиломатериал. Часто новомодные эмигранты – это не просто затравленные люди, которых вынудили уехать, но люди с подрубленными корнями, универсальные, как доски: такие везде нужны и ничем уже не оригинальны. Патриотизм рождается из своей вписанности в контекст, глубокого ощущения себя на этой земле, которое появляется на тех же уроках истории, но продолжается и в семейных традициях, и воспитывается благодаря насмотренности, начитанности. Когда ты видишь что-то, и у тебя звенит: о, вот это же моё! Такому сама жизнь учит.
– Но всё-таки не всякая жизнь: поломать корни, как показывает практика, очень легко, да и после ХХ века правильнее говорить о восстановлении корневой системы и живого патриотизма, а не просто об их сохранении/поддержке.
– С одной стороны, да. Часто приходится сталкиваться с людьми, изуродованными советским или антисоветским (что часто одно и то же) воспитанием и образованием на протяжении уже нескольких поколений. Печально, что таких много в рядах интеллигенции. У меня в юности была дилемма, с кем общаться: с неформалами или гопниками. Конечно, мне с гопниками жилось тяжело: это люди неприятные, сложные, неразвитые. Но я подумал, что с ними в каком-то смысле легче, они более целостны. Какие есть, такие есть, и некоторые из них ещё могут стать лучше. А вот неформалы уже так изломаны, так не похожи сами на себя, что с ними, пожалуй, ничего не сделаешь. Внешне они поприятнее, помягче, с ними проще. Но какой-то созидательной энергии там меньше. Здесь хочется вспомнить известный эпизод из фильма «Иван Васильевич меняет профессию»: советский интеллигент всегда готов отдать Кемску волость, и только вор (!) останавливает его. Что с неформалами делать, я до сих пор не понимаю. Часто именно они потом претендуют на роль элит, но ответственность за страну этому сообществу совсем не свойственна. Где взять другое – вот на этот вопрос я и пытаюсь ответить своей деятельностью, о результатах которой, видимо, ещё расскажу подробнее на «Русском университете».
