Часть наших соотечественников, что придерживаются известного образа мысли, любят использовать словцо «ум». Они повторяют его как мантру: «умному человеку с этой страной давно всё было понятно», «умный человек никогда не поддержит этот режим». Все всё понимают, и так далее, и тому подобное.
Когда я слышу или читаю подобное, мне всегда вспоминаются ужимки Смердякова: «левый чуть прищуренный глазок его мигал и усмехался, точно выговаривая: “Чего идёшь, не пройдёшь, видишь, что обоим нам, умным людям, переговорить есть чего”». И хрестоматийное: «С умным человеком и поговорить любопытно». Напомню, что «любопытный разговор» умных людей касался вопроса отцеубийства. Последние события доказали: у умных, всё понимающих людей в белых пальто и сегодня нет недостатка в кровожадности. Впрочем, о Смердякове много писали в начале СВО, о его ненависти к России, его презрении к тёмному русскому народу, поэтому я бы хотел уйти от Павла Фёдоровича немного в другую сторону.
Что такое этот «ум», на обладание которым соотечественники известного образа мысли предъявляют эксклюзивные права? В русской традиции всю неоднозначность ума выразил Пушкин в двух своих стихотворениях: «Безверие» и «Дар напрасный, дар случайный» (оба стихотворения, к слову, о поисках Бога).
Взглянем сначала на строчку из «Дара»: «Сердце пусто, празден ум». О чём говорит поэт? Ум – это праздная игрушка, тяни-толкай: толкни его в эту сторону, он покатится сюда, толкни в другую – туда. В уме нет страсти, нет наклонностей. Значит, определяет движение ума нечто иное – сердце. Но сердце пустует, и потому ум празден, он шатается из стороны в сторону, не умея примкнуться к должному месту.
Известен ответ Филарета Московского на «Дар»:
Вспомнись мне, забвенный мною!
Просияй сквозь сумрак дум –
И созиждется Тобою
Сердце чисто, светел ум!
То есть сердце, по Филарету, вовсе не было пустым. Оно и не способно быть таковым. Скорее, сердце было подвержено забвению, помрачению, ложному направлению мысли. Ум руководил сердцем, и оттого сердце пришло в запустение. Но вот сквозь сумрак ложных дум прорывается сияние Господней славы, оно очищает сердце и просветляет ум – человек вновь обретает гармонию и былую целостность.
Митрополит Филарет. Фото: общественное досояниеТеперь к «Безверию». Пушкин написал его в 18 лет – в период, когда ещё находился под сильным влиянием просветительского вольнодумства. Но даже в столь раннем возрасте наш гений сумел вывести на свет великую философскую истину, куда более глубокую, нежели те, что мы можем найти на страницах Вольтера. Он обнажает саму природу вольного думанья. Если в «Даре» поэт действует аккуратнее, всего лишь сопоставляя ум и сердце, то в юношеском «Безверии» он их прямо противопоставляет: «ум ищет божества, а сердце не находит».
Когда читаешь эту строку впервые, то берёт удивление. Обычно ведь наоборот: это сердце, слабое до надежды, требует Бога, а беспристрастный ум говорит ему своё холодное «не верю». Пушкин же переворачивает эту схему: ум только ищет Бога, он может двигаться к Нему и отдаляться от Него, но завершить это движение поручено сердцу. И сердце юного вольтерианца впадает в отчаяние безверия, поскольку оно не приемлет «Бога философов», не приемлет головной веры, держащейся на химерах, на рассудочных доказательствах и теодицеях.
Этот гениальный ход Пушкина вполне соответствует духу Православия. Вот что пишет Феофан Затворник: «Ум, оставаясь в голове, сам собою всё в душе хочет уладить и всем управить: но из трудов его ничего не выходит. Он за всем гоняется, но ничего одолеть не может, и только терпит поражения». Уму вне сердца все равно, существует ли Бог: он с одинаковой достоверностью может доказать как его существование, так и не-существование. Уму вне сердца все равно, к чему прилепиться, что доказывать, чьим апологетом выступать. Ум – это лжец, который говорит, что лжет; источник всей софистики – ум, не сердце. Преподобный Симеон Новый Богослов и вовсе сравнивает ум с библейским образом «слепца, покушающегося водить других слепцов».
Святитель Феофан, в точности как Пушкин, противопоставляет умно-головное мышление умно-сердечному. Сердце заземляет ум, подчиняет его, делает подлинно своим, попутно разрушая просветительские модели интеллектуального универсализма. Сердце прилепляет ум ко всему родному. Сердце даёт человеку зрение, то есть делает из него настоящего человека: живого, из плоти и крови, любящего родных, родную землю. Сердце выветривает из человека стремление к виртуальности, к всечеловечеству, коими так любит играться праздный ум. Сердце приближает к личному Богу.
Литография П.Ф. Бореля «Свт. Феофан Затворник». Фото: общественное достояниеСовременник Пушкина Иван Киреевский также уделял много внимания роли сердца в организации человеческой личности. Прежде всего сердце для Киреевского – органон живой жизни, «где жизнь и мысль одно, где самые высшие, самые сокровенные требования духа находят не отвлечённую формулу, но внятный сердцу ответ». Требования духа у Киреевского вовсе минуют отвлечённый ум, устремляясь прямиком к сердцу, и именно перед судом сердца, отнюдь не ума, они призваны держать ответ.
В своём позднем отрывке Иван Васильевич рисует ещё более определённую картину взаимоотношений сердца и ума: «Мышление, отделённое от сердечного стремления, есть так же развлечение для души, как и бессознательная весёлость. Чем глубже такое мышление, чем оно важнее по видимому, тем в сущности делает оно человека легкомысленнее. Потому серьёзное и сильное занятие науками принадлежит также к числу средств развлечения, средств для того, чтобы рассеяться, чтобы отделаться от самого себя. Эта мнимая серьёзность, мнимая дельность разгоняет истинную».
«Мнимая серьёзность, мнимая дельность» должна быть очень хорошо знакома современному читателю. Современная интеллектуальная публицистика и гуманитарная наука не делает никаких выводов. Только факты и ворох тончайших полунамёков: ведь все всё понимают, и нам, умным людям, не нужно объяснять друг другу прописные истины о природе демократии, правах и свободах человека и проч., и проч.
Постмодерн отменил сердце, отобрал у него право последнего суда и отдал их уму. Известные техники подозрения, предложенные Ницше, Марксом и Фрейдом, направлены отнюдь не на свержение культа разума, но на его экстраполяцию: то, что прежде относилось к области сокровенного, окунается в свет – или смрад – беспристрастного ума, который, следуя своей кристально чистой логике, наконец-таки расставляет всё по своим местам.
Но, как уясняет нам Пушкин, ум – детская игрушка. Игриво предложенные выводы приводят человека в сумрачный лес безверия и постправды, где истина определяется не сердечной твердостью, но сиюминутным настроением, паразитирующем на праздности ума. Хотите, докажу существование Бога? Хотите, опровергну? Хотите, мужчина станет женщиной, а женщина – мужчиной? Хотите, докажу, что личность — химера, идентичность – тоталитарный обман? Хотите, люди будут ненавидеть свою страну, отказываться от своего языка, желать смерти своим близким? Террор назовут подвигом? Хотите? Хозяевам игры следует только сказать, а уж за умными людьми не заржавеет.
