Фото: Киселев Сергей/АГН «Москва»
Текущий конфликт говорит ясно: с мягкой силой у РФ не сложилось. Имея направление к региональной державе, опекающей бывших товарищей по СССР, РФ попыталась сыграть в имперский реванш, оформляя его эклектичным клубком дискурсивных поветрий. Однако империи нужная ясная универсальная идея, понятная своим гражданам и притягательная для соседей. Эта идея вырабатывается, вызревает в сложной дороге интеллектуалов, ведущих интенсивную умственную работу, прорабатывающих ключевые современные веяния ума. Однако даже в дни лучшие для зетовцев, в марте, когда российские войска ещё стояли под Киевом, Александр Дугин на стриме у Соловьёва практически расписывается в том, что его философское ведомство за все эти двадцать-тридцать лет ничего не смогло выработать.
Дугинский реферат
Он считает, что России нужна автаркия, которую даст лишь присоединение Украины и Белоруссии. В такой автаркии, как он думает, и вызреет такая настоящая русская идея, выработка которой видится ему же необходимой вследствие начала СВО. Сам Александр Гельевич этим не занимался прошлые тридцать лет, хотя назвать бесплодным мыслителем его сложно. Под его авторством вышли десятки книг, «Ноомахия» выходила с какой-то немыслимой частотой. Иногда думалось, что новые тома пишут аспиранты, но, как сказал наш товарищ-философ из БФУ, «лучше бы ему аспиранты это писали. Очень плохо, что такое пишет он сам».
Широта именно дугинского дискурса поражает: в «Ноомахии» он рассматривает все мировые традиции мысли, в более ранних книгах он разбрасывается на самых разных философов, но нигде в его текстах нет именно философии, философской глубины. Это отличная реферативная литература человека, много читающего, хорошо знающего языки – кладезь для 1989 года, когда просто прочитать что-то иностранное было невозможно. Но время идёт, люди всё чаще знают языки, издатели всё чаще издают что хотят – и весь этот огромный объём реферативного текста, как острие русской мысли, подобен армадам танков, наклёпанных в 1970-х: большого смысла в них нет, а если они нужны – половина не ездит, а половина не стреляет.
Обложка книги. Фото: Издательство «Академический проект»Ещё одна черта дискурса Дугина – это постоянное развёртывание. Его корневая мировоззренческая конструкция – интегральный традиционализм, и она не оспаривается более поздними текстами и тезисами. Наоборот, новые конструкции только как бы наслаиваются на эту базу, разворачивая её. Собственно философского поиска тут, соответственно, не видно – видно лишь наматывание новых пластов смыслов на каркас. И этот подход выглядит довольно зловеще – ведь относительно недавно, ещё даже в нулевых, Дугин был вполне себе эзотериком, верным идеалам Южинского кружка. Эзотерик, в молодости написавший философскую песню о своём разговоре с демоном Астаротом, нигде и никак не проявил отказа от чего-то из прошлого, катарсиса, покаяния: наоборот, даже воцерковление и включение в православный дискурс выглядит скорее продолжением этого наматывания – можно формально и философски даже быть православным, а религиозно оставаться эзотериком.
Идеологический симулякр
Наконец, более или менее «приземленные» работы и публичные выступления Дугина довольно-таки ясно отсылают нас к феномену идеологического симулякра. Вкратце проговорим его: идеология представляет собой каркасное мировоззрение, которое нуждается в достаточно ясной аудитории. Аудитория с каждым годом после Второй мировой сужается, потому что люди становится грамотными и более сложными. СССР во многом распался из-за того, что старая кондовая красная конструкция не могла ответить на вопросы, появлявшиеся у массы хорошо образованных людей – пусть и воспитанных в социалистическом обществе с соответствующими идеалами.
Во времена распада большого нарратива и победы с теми или иными нюансами либерализма в сражении между тремя большими политическими идеологиями идеология сегодня становится более компактной: теперь она либо обрисовывает идентичность социального субъекта, либо целеполагание по крупной цели. Понятно, что целеполагание тоже может быть у субъекта с конкретными свойствами.
Фото: Валерий Левитин/РИА Новости«Прогоны» Дугина не про первое и не про второе – они дискурсивно обрисовывают те или иные внешнеполитические тяготения Кремля, предлагая в лучшем случае радикализировать его устремления. Но это не оформление целеполагания, а скорее форма легитимации, сознательно поднимающийся белый шум вокруг действий, которые даже в отношении Донбасса по прошествии восьми лет конфликта и восьми месяцев СВО выглядят как маловразумительные полусознательные действия субъекта, влекомого к новым решениям исключительно внешней силой либо соображениями личного характера.
Если попытаться представить, идентичность какого субъекта обрисовывает дугинский (да и в целом лоялистский, зетовский) дискурс – тут легко будет попасть в затруднение. Каждое понятие вроде «Россия», «Путин», «народ» амбвивалентно и аморфно, легко меняет свои очертания в зависимости от конъюнктуры – стоит вспомнить хотя бы солярного и лунарного Путиных. И самая большая проблема не в том, что как бы крупный философ на самом деле работает источником белого шума. Самая большая проблема и боль в том, что через этого человека и представляется миру «русская мысль». Точно так же, как «русским словом» для мира ХХ века стало слово Ленина, а «русским делом» – СССР: из тюремной камеры можно кричать сколько угодно и что угодно, но проезжающие мимо улыбчивые туристы будут считать синюю фуражку с красной звездой частью русского национального костюма. Это действительная боль русского народа.
При этом фактическая бессодержательность дугинского и в целом «русского национального» дискурса оттеняет идейную пустоту РФ последних двадцати лет, и тут не попеняешь на тезис ельцинской Конституции о том, что идеологии у РФ нет. Идеология не должна выглядеть идеологией, саму совокупность локальных идеологий могут задавать базовые принципы, лежащие в основе государственного дизайна.
Принципы посткрасной России
И эти принципы были. Идея независимости России, с которой Ельцин совершил Преображенскую революцию, опиралась на стремление россиян к свободе – русские стремились к освобождению от бремени, которое на РСФСР накладывала красная внутренняя политика, а представители национальных республик, тоже испытывавшие много десятилетний гнёт со стороны коммунистической власти, искали уже своей свободы и автономии – и не доверяли Горбачёву, который под ССГ хотел издать СССР по-новому, не горя желанием давать автономным республикам статус союзных.
Эти принципы и вошли в базу дизайна РФ: свобода, прежде всего от идеологического диктата, и федерализм. Почти как у США, только в нашем случае это был плод тяжёлого освобождения от кровавой коммунистической диктатуры – со всеми последующими, казалось бы, естественными тяготениями.
Эти принципы важны и не случайно прописаны в Конституции. Конституция выступает в нормальном модерном государстве не только основным законом, но и этаким Евангелием для всех, кто осмысляет дороги государства. Не случайно также, что одно из ключевых оснований модерной нации – это национальная пресса. Именно через неё конституируется субъектность народа, крупнейшего социального субъекта, единственной настоящей власти в стране – как бы утопично это ни звучало в России в 2022 году. Так или иначе идеи государства являются его смысловым каркасом, базовым консенсусом, ключевой точкой выражения общего блага.
И какое-то время это работало. Какое-то время слово «федералы» было синонимом выражения «мощнейшая опора целостности государства». Мысли русского человека были прикованы к несоответствию ожидаемого в августе 1991-го и реального – но текли они в бело-голубой гамме государства, выросшего из трудной победы над красным зверем. Собственно, национальные дискурсы вокруг базовых конституционных понятий и обеспечивают целостность государства, через независимую прессу сохраняя государственные ведомства частями одного сложного организма, включёнными в его работу, а не зацикленными на своё организационное целеполагание.
Вымывание идей
Но, как мы помним, укрепление «вертикали власти» в нулевых шло через создание «порочной цепи» из закрытых медиа, навязывания в обществе провластной (не прогосударственной) позиции и девальвации мира идей – в том числе через максимально прагматичную пропаганду а-ля «Единая Россия – реальные дела». Сурков, проводивший долгий курс внедрения постмодернизма в политику, превращавший идеологические конструкции легальных партий в издёвку над их практическим голосованием в парламенте, подтачивал важнейшую основу модерного государства – систему больших принципов и серьёзную дискуссию о путях развития государства. В этих условия русская общественная мысль неизбежно оттиралась на задворки, становясь всё менее практичной, всё менее ориентированной на большой государственный политический процесс. Оригинальный мыслитель Вадим Цымбурский, автор концепции «остров Россия», умер в полной нищете в 2009 году; оригинальный интеллектуал Хомяков в своей политической работе пришёл к крайнему радикализму и закончил свой путь в тюрьме.
Фото: Агентство «Москва»Как следствие, поле огромного национального разговора о путях страны вымерло вместе с политикой, как следствие – государственные ведомства заперлись в своём ведомственном целеполагании, крупные чиновники вместо дворца национальной дискуссии оказались в тесных комнатушках личной лояльности тому или иному патрону в неопатримониальной системе кадровой политики государства. Сегодняшние ужасы с мобилизацией, когда военкомату надо только притянуть количество, а конечной воинской части надо срочно хоть кого-то поставить на должности вместо выбитых солдат, – это прямое следствие идейной пустоты, к которой Россия шла уверенно и в чём-то сознательно все последние двадцать лет.
«Государство», используя идейные конструкции предельно прагматично и непоследовательно, привело себя к неизбежности потакания самым дремучим устремлениям фрустрированных свидетелей распада СССР. Без развитого поля идей не могло формироваться адекватной стратегии, поэтому отправка кемеровских росгвардейцев с щитами и палками против украинских гранатомётов оказалась неизбежной.
Внутрироссийские идейные симулякры, призванные лишь выжечь местную социальную среду, никак не годились ориентирами для жителей востока Украины – пусть максимально лояльных России. Поэтому даже вливание денег в пророссийские организации не дало ожидаемого результата: идейная заряженность всегда крепче денежной, а с идейным багажом у украинских националистов дела оказались получше. Поэтому Россия встретила исключительно мало лояльных жителей, зайдя на территорию Украины, и потеряла ещё больше кровавыми штурмами, а позже и быстрым отходом из занятых городов: последние пророссийские жители Украины поняли, что РФ легко «откатится». И эта особенность государства тоже вытекает из идейной пустоты.
Без последовательной идейной конструкции, которая бы обосновывала СВО, легко строится портрет врага: сначала «нацбаты», а вскоре и все носители украинского языка либо люди, считающие Украину настоящим государством. И в параллель к совершенно людоедским спичам, исходящим из этой жутковатой вольности, у солдат часто оказывается слабая мотивация и слабый боевой дух: не очень ясно, за что сражаться в условиях, когда фрагментарное ведомственное целеполагание привело к тотальной нехватке всего, что, казалось бы, нужно для войны (ведь в своём крайнем выражении ведомственные интересы – это интересы десятка проворовавшихся генералов). Освобождение командиров «нацистского» полка «Азов» в параллель с объявлением о мобилизации людей для операции по денацификации Украины показывает, что без идейных и интеллектуальных опор способность государственного руководства предвидеть действия даже на пять минут вперёд канула в прошлое.
