Фото: Сандурская Софья / АГН "Москва"
Национальная принадлежность как форма политико-правовой идентичности человека пришла на смену республиканскому гражданству и подданству достаточно недавно и быстро стала доминирующим инструментом социальной инженерии. Идея нации остаётся актуальной и в какой-то мере прогрессивной по той причине, что на наших глазах по всему миру рождаются новые нации, а старые переосмысляют и переизобретают себя. Безусловно, глобалистский проект может считаться более модерновым и передовым. Однако политический процесс, с античных времён предполагающий наличие стазиса или конфликта, разделяющего всех на чужих и своих, неизбежно приводит человеческие сообщества к поиску собственной самобытности и оригинальности, нежели унификации. Если мою личность определяет социум, в котором я живу, то что делает этот социум непохожим на другие? Какое его свойство или качество делает меня мной? Мне неинтересно знать, в чём моё сходство с другими людьми. Это внешнее сходство и так налицо.
В то же время национальное самосознание только кажется более эффективным способом самоидентификации. Принадлежность к нации не характеризуется преданностью конкретным и объективно существующим политическим институтам и практикам. Напротив, нация существует более на чувственном, иррациональном и даже инстинктивном уровне. У неё нет географических и темпоральных границ, её хронотоп имеет место лишь в коллективном сознании общества – носителя национальной идеи. Не исключение и гражданские нации, такие как американская или французская. Отказываясь от этнической и культурной привязки, эти политические объединения исповедуют тот же миф о своей гомогенности, вытекающий лишь из факта общей жизни и чувства патриотизма.
Инициатива бюрократии становится национальным интересом
Следовательно, если концепция нации не имеет исчерпывающего определения, её границами можно манипулировать в любом ключе. Именно направление националистической риторики определит суть конкретного политического феномена и – как следствие – политический режим в государстве, которое в настоящий исторический период может быть только национальным. Отсюда различные виды изначально нейтрального национализма – как левого, так и правого. Правый национализм не обязательно связан с традиционными и консервативными ценностями. Равным образом это не ультранационализм в его самых жестоких антидемократических формах. Важный аспект правого национализма – это приоритет своей нации перед другими. Соответственно, это стремление создать оптимальные условия для реализации национального потенциала в собственном государстве. Нация и её представители рассматриваются как высшая ценность, не зависящая от внешних обстоятельств, – например, реального экономического и политического соотношения с другими нациями. Традиция в данном случае выступает лишь наиболее ярким маркером, отличительной чертой нации и не тождественна ей.
Что же касается левого национализма, то его центральной идеей можно считать стремление к социальной справедливости в рамках конкретной нации. Данный вид национализма не следует ассоциировать с его наиболее радикальной формой – нацизмом. Напротив, левый национализм – идеология скорее антитоталитарная и освободительная. Ценность национального суверенитета тут заключается не в «естественном праве» нации, а в необходимости достижения некоего отсутствующего (sic!) равенства её членов с остальным человечеством и между собой. Отсюда свойственные риторике левого национализма антиколониализм и право на самоопределение. В рамках последнего нация уподобляется политико-территориальной организации государства, нуждающегося в международном признании. Кажущаяся безобидной, такая интерпретация национальной политики исходит из априори угнетённого и несправедливого положения нации, её неполноценности и второсортности. И если всё ограничивается только освобождением и эмансипацией, как в случае с Индией в период борьбы за независимость, это не приводит к крупным трагедиям и военным конфликтам. Однако если равенства оказывается недостаточно и нужен «реванш» – германский национал-социализм и японский империализм наглядно продемонстрировали все средства достижения исторической справедливости.
Комитет по федеральной структуре индийской конференции за круглым столом во дворце Сент-Джеймс в Лондоне, Англия. Лорд Санки сидит в кресле, а слева от него Ганди и Пандит Малавия, 14 сентября 1931 года. Фото: Illustrated London News Ltd / Mary EvansНедостатки левого национализма происходят из сочетания его (как любого национализма) демократической природы и сильной зависимости от государства. Демократичность или обращённость ко всей человеческой массе, составляющей политическое сообщество, – продукт Нового времени, отрицающего суверена в лице конкретного человека или группы лиц. Законы и конституции принимаются от имени всей нации. Депутаты и чиновники равным образом представляют одномоментно каждого относящегося к ней индивида. Правда, вопрос причисления того или иного индивида или группы к нации остаётся дискуссионным. Недостаточно самому считать себя частью нации N, необходимо, чтобы как минимум представительные органы нации в виде чиновников признали тебя за своего (выдали паспорт, признали твои права и свободы). А это уже не правовой, а исключительно политический вопрос. Размытость политического тела нации оставляет в её руках лишь учредительную, а не управляющую власть, что позволяет выдавать за национальный интерес практически любую частную инициативу бюрократии.
И если правый национализм, рассматривающий государство как средство, способен создать ему противовес в виде традиции и непреходящих ценностей, левый национализм из-за своей «низкой самооценки и комплексов» обречённый на погоню за абстрактной справедливостью, вынужден надеяться на объективность и непредвзятость государственной машины.
Ещё хуже, если в левый национализм добавляется исключительность правого. Другими словами, когда государство в своём политическом курсе пытается совмещать левый ресентимент и погоню за справедливостью с ультраправыми идеями господствующей нации. К сожалению, в нашей стране на идеологическом уровне произошло именно это.
«Мы» рассматриваемся не как целостная нация
В переходный период 90-х годов в российском постсоветском обществе испытывалась нехватка национальной идеи. Поиск себя как нации пришёлся на продолжительный духовный голод, вызванный монополией марксистской идеологии и гонениями на религию в СССР. Но – самое главное – общество переживало последствия разрыва с традицией, произошедшего в начале XX столетия. Для любой национальной идеи история представляет собой фундаментальную и сакральную основу для формирования национального мифа. История легитимирует нацию, определяет её отличительные характеристики, формирует символику для сплочения людей и поколений. Разрыв со своим прошлым разрушил чувство единства по национальному признаку. И потому, отказавшись от социалистического проекта, общество оказалось в состоянии идеологического вакуума, словно не было России «до» и неясно, будет ли Россия «после». К кризису ценностей добавились экономические и социальные трудности. Всё это сделало российский социум уязвимым к агрессивной пропаганде авторитарного режима, построенного младшим поколением советской номенклатуры.
Формировавшиеся в Советском Союзе как искусственная общность советские люди оказались в окружении мозаики национальных государств. И если в других союзных республиках население достаточно быстро сформировало обособленные политические сообщества, русский народ как статистическое большинство стал рассматриваться только как колонизатор и преемник советской империи, то есть образование неоднородное. Даже в Конституции 1993 года «мы» рассматриваемся как многонациональный народ Российской Федерации, а не целостная нация. Понятно, что подмена термина «полиэтнический» понятием «многонациональный» обусловлено либерально-демократической боязнью «коричневой чумы». Но подобный декларативный отказ от национальной идентичности уже сильно напоминает классовую концепцию советского человека. При этом советский проект был направлен на всё человечество и предполагал (как минимум в теории) постепенное отмирание государства. Общность же россиян призвана, исходя из общепризнанных принципов равноправия и самоопределения народов, возрождать суверенную государственность России. Таким образом, мы сталкиваемся с неуклюжей попыткой построения гражданской нации по левому принципу.
Но если бы всё ограничивалось обесцвечиванием живущих в одной стране этносов, эффект государственной национальной политики был бы не столь катастрофичен. Новыми символами молодой России стали имперский триколор, византийский двуглавый орёл и святой Георгий Победоносец. Подобная символика отсылает к славному и брутальному прошлому русского народа: объединению русских земель при Иване III, покорению Сибири, идеологеме «Москва – Третий Рим». Как здесь не зародиться право-националистическим смыслам и движениям?
Промывка памятника Георгию Победоносцу на Поклонной горе. Фото: Киселев Сергей / АГН "Москва"Левый национализм, хоть и с «правым уклоном»
Чувство несправедливо утерянной родины вместе с постоянным напоминанием о её прошлом величии сформировали запрос на справедливое возвращение этого величия. Но так как памятно великой эта страна последний раз была в непродолжительный промежуток между Второй Мировой и запуском первого человека в космос, ролевой моделью стали поздний правый сталинизм и хрущёвская оттепель. Хотя последняя – исключительно на уровне риторики. Наложение взаимоисключающих советской и имперской парадигм в рамках общего обезличивания русских привело к тому идеологическому винегрету, который мы имеем в настоящее время.
После 2014 года власти были вынуждены начать идеологическую мобилизацию населения России. Четверть века созревавший левый национализм «с правым уклоном» проснулся в виде идеи Русского мира, наследника и Российской империи, и СССР. Это не попытка привлечь сторонников различных лагерей. Это новая национальная идеология.
С одной стороны, мы имеем дело с радикальным правым национализмом, предполагающим тотальную русификацию. Однако режим стремится не просто утвердить гегемонию русских, но и отстоять для них социальную справедливость, которая понимается как историческое сожительство в рамках одного государства. При отсутствии чёткой идеологии, когда люди молятся одновременно на Сталина и Николая II, можно построить авторитарную этатистскую модель, позаимствовав у правого монархизма и коммунистической диктатуры наиболее удобные централизующие власть элементы. Идея нации становится самоцелью, ради которой этой нацией можно пренебречь и пожертвовать. Выходит, левый, то есть бракованный и коррумпированный национализм, действующий против собственно нации.
О дальнейшем мы все знаем не понаслышке. Давайте теперь хотя бы для будущего времени определимся: мы как русская нация, состоящая из множества этнических групп, за социальную справедливость и величие любой ценой или за самодостаточность и свободу?
