1. Образовательные итоги византийского периода
Для характеристики москвича XVII века как материала для воздействия государственной образовательной политики процитируем очень проницательное, на наш взгляд, сочинение секретаря королевско-прусского посольства Иоганна Готтхилфа Фокерода «Россия при Петре Великом», в котором тот описывает русский характер, с каким ему пришлось столкнуться. Среди прочего эти записи показывают, какими глазами умные иностранцы, прибывающие в Россию, должно быть, смотрели на своих русских учеников; заранее попрошу прощения у читателя за длинную цитату: «I. Действительно ли прежние Русские были так дики и скотоваты, как расславляют о них? Если только хотят эти названия дать таким людям, которым или совсем, или очень мало известны правила вежливости и благоприличия, установленные взаимно другими образованными народами в Европе… если потом эти люди, предубеждённые слепой привязанностью и почтением к нравам и обычаям своего отечества, по тому только и чувствуют презрение и отвращение ко всему хорошему, полезному и похвальному у иноземных народов… не обладают никакими другими знаниями и искусствами, да и не желают обладать ими, кроме таких только, которые имеют осязательное и непосредственное влияние и пользу, за то считают пустым и глупым всё остальное, и завершают своё невежество вполне неразумным суеверием: то, наверно, подобное название в минувшем столетии не может быть присвоено никому… с такою справедливостью, как русским.
При всём том… у них были свои особенные правила честности, которые они натверживали юношеству таким же образом, как бывает то и в Европе, и которых соблюдение, или нарушение, приносило взрослым русским так же точно честь, как и позор. <…> Но уж наверно оскорбили бы этот народ, если бы зашли в этих упрёках слишком далеко… Если же кто сомневается, были ли разумны русские до царствования Петра I, тот пусть заглянет в их историю и сообразит <…> как… после таких огромных несчастий, своими собственными силами и разумными действиями, без чужеземной помощи, не советуясь ни с каким иностранным вождём, или министром, без других военных сведений, кроме своих стародавних, русские очистили своё отечество от двух таких сильных врагов <…> А если кто не хочет утруждать себя справкою в истории, так пусть возьмёт простого русского горожанина, или крестьянина, на которых никогда не простирались заботы Петра I об образовании его подданных, да и поиспытает, далеко ли простираются его умственные и нравственные силы. При этом исследовании вскоре окажется, что русский вообще во всех делах, где только не стесняет его предрассудок его отечества, или вероисповедания, владеет очень здравым природным умом и ясным суждением; что, вместе с тем, у него необыкновенная способность понимать что бы то ни было, большая сноровка находить пригодные средства для своей цели… большинство и между ними одарено достаточным природным красноречием, умением хорошо обделывать свои дела и рассудительно выбирать, что полезно для них, что вредно, да ещё всё это в гораздо большей степени, чем обыкновенно встречается в таких же простолюдинах Германии, или в другой какой стране».
Петр I. Фото: общественное достояниеПозднее то же самое совершенно другими словами сформулировал М.О. Гершензон: «Все, кто внимательно и с любовью приглядывались к нашему народу, – и между ними столь разнородные люди, как С. Рачинский и Глеб Успенский, – согласно удостоверяют, что народ ищет знания исключительно практического, и именно двух родов: низшего, технического, включая грамоту, и высшего, метафизического, уясняющего смысл жизни и дающего силу жить».
Итак, когда Пётр принял решение поднять с помощью просвещения производительность народного труда и увеличить тем самым объём общественного богатства, перед ним была масса потенциальных учеников, которая способностями ничем не уступала своим европейским ровесникам, но – соглашаясь приобретать познания, когда впереди маячила осязаемая польза, и с почтением относясь к недоступной святости, – с презрением смотрела на занятия серединного, культурного уровня, которые совершенно отсутствовали в её опыте и не давали непосредственной выгоды. С этой оговоркой надо смотреть на все рассуждения о стремлении народной массы к просвещению. И она очень важна. Приведём ещё одну цитату – на сей раз из Н.И. Пирогова: «во всех обнаруживаниях жизни практической и даже отчасти и умственной мы находим резко выраженное, материальное, почти торговое стремление, основанием которому служит идея о счастье и наслаждениях в жизни здешней».
2. Обязательная школа. Несколько слов об образовательной политике империи
А между тем особенность науки и интеллектуальной культуры вообще заключается в том, что они не работают в отсутствие бескорыстного поиска и бескорыстного интереса. Чтобы интеллектуальная работа стала дойной коровой человечества, – таков жизненный парадокс, – в её основе должно быть незаинтересованное стремление к знанию. Осознавало ли правительство всю остроту и тяжесть проблемы? Думаю, нет, тогда и языка педагогического не было, на котором русские власти могли бы её сформулировать. По собственным побуждениям – Пётр был человеком вполне русским – оно склонилось бы к заведению практических школ, которые готовили бы инженеров, моряков, купцов, каких угодно специалистов, и мы остались бы в интеллектуальном отношении вполне колонией Запада, который располагал этим – недоступным нам в ту эпоху – ресурсом.
Почти вся деятельность Петра имеет вполне понятную практическую направленность. Но среди его мероприятий есть два, которые не вписываются в эти рамки. Одно из них – Академия наук. Смеялись над ней очень много; но идея, которая лежала или по крайней мере могла лежать в её основании (если это так, то даже тезис об отсутствии осознания проблем придётся взять назад), заключается в том, чтобы создать в стране точку кристаллизации интеллектуальной деятельности: тогда вокруг неё будут группироваться русские, и, возможно, кто-то из них проникнется бескорыстными интеллектуальными интересами, оценит прелесть самостоятельной умственной работы, поведёт за собой других… Второе – духовная семинария. Будучи создана по иезуитскому образцу, она воспроизводила (в ослабленном и ускоренном виде – дань местным традициям) самую эффективную педагогическую модель западного мира. Вряд ли её переносили с осознанием принципов её действия. Скорее это была дань здравому смыслу: не надо трогать то, что работает. И на целое столетие духовенство опередило остальное общество в интеллектуальном отношении. Уже в XIX веке Карамзин напишет статью о первом русском профессоре из дворян. Да и то речь пойдёт о профессоре российской словесности.
Фасады Академии наук на Восток и Запад. XVIII в. Гравюра и рисунок И.Я. Шумахера. Фото: общественное достояниеПросвещение – дерево, на котором плоды растут медленно. Сколько раз отчаивался И.И. Шувалов, узнавая, как много учеников бежит до окончания курса из его главного детища – московской академической гимназии. Но для отчаяния оснований не было: исходя из того человеческого материала, с которым приходилось иметь дело русской образовательной машине, на более скорые успехи рассчитывать не приходилось. Общество, собравшееся в Уложенной комиссии при Екатерине II, демонстрировало как незначительный интерес к образованию как таковому, так и готовность принять любую правительственную программу, поскольку образование было нужно ему для карьеры. Отметим: до самого конца империя в своих школах имела дело с бóльшим количеством начинающих интеллектуалов, чем потомственных, и не могла опереться на общественные образовательные традиции – поскольку ищущих бескорыстного знания было меньшинство и в образованном сословии, в массе новичков они просто терялись. Когда-нибудь… правительство могло надеяться, что его образовательные программы будут адресованы всему населению страны, и тогда эта ситуация могла переломиться. Но не раньше.
Со всей ясностью вопрос о характере русского образования как вопрос об умственной самостоятельности и состоятельности русского народа был поставлен в публицистике М.Н. Каткова, последовательного защитника классической школы. Но здесь мы только скажем об этом – сюжет заслуживает отдельного очерка. К тому времени, когда он это писал, люди высокой интеллектуальной культуры были не одиноки и не изолированы. Но они не составляли не только большинства, но и влиятельного меньшинства. К счастью, на уровне образовательного ведомства картина была противоположна: там задавали тон квалифицированные специалисты.
При таких исходных установках русская наука развивалась так, как ей и было положено: сначала к вершинам прорвалась математика и лишь в последнюю очередь – филология, где к мировому уровню страна стала подбираться на рубеже XIX–XX веков. И надо сказать, что к рубежу XIX–XX веков правительственные планы начали исполняться; образовательная машина была готова к тому, чтобы охватить всё население империи, и круг образованных и ценящих образованность лиц перестал быть пренебрежимо узким…
3. Обвал
Дальнейшее известно. Большевики стряхнули имперский труд двух столетий, как паутину, и в каком-то смысле можно сказать, что перед нами в первозданном виде предстал московский человек – со своим презрением и пренебрежением к «серединному» знанию, не являющемуся святостью и не дающему непосредственной выгоды. Он и прежде составлял большинство; но в результате истребления и изгнания образованного сословия он превратился в безраздельно господствующий тип.
Этим комплексом факторов объясняется и то обстоятельство, что советофилы, выдающие себя за русских патриотов, как правило, больше любят Московскую Русь, чем петровскую империю: им очень импонирует дух невежества. И этот дух очень любит рядиться в демократические и народнические одежды: пропасть между народом и образованным сословием (необходимая для того, чтобы это сословие просто могло существовать, и в наших специфических условиях втройне необходимая) преподносится как величайшее культурное преступление императорской власти.
Фото: Анатолий Гаранин/РИА НовостиБольшевики убили среднее образование, оставив под его этикеткой то, что можно охарактеризовать лишь как высшее начальное. Их школа имела «энциклопедический» (т. е. развращающе-многопредметный) характер. В этих условиях интеллектуальная культура и серьёзная гуманитарная эрудиция перестали быть продуктом школы и перешли в разряд чрезвычайно трудоёмких и редких индивидуальных достижений. В общем масштабе они влиять ни на что не могли. Обычно советские люди приписывают советской образовательной системе достижения, которые принадлежат не ей; люди, которые выполнили работу, учились либо прямо в дореволюционных учебных заведениях, как Курчатов, либо у старых профессоров в не добитых красными высших школах. Собственно большевистская интеллектуальная культура, свободная от дореволюционных влияний и дореволюционной подпитки, сложилась к 60-м годам XX века. Её гуманитарный компонент был таков, что спасти СССР от распада могло только чудо (и даже чудо в виде потока нефтедолларов не спасло). Инженеры делали самолёты и ракеты, а руководители никак не могли взять в толк, что главную опасность представляли собой вовсе не вражеские ракеты, а свои спасти от неё не могли, и даже наоборот. К концу эпохи СССР мы подошли в состоянии, худшем, чем то, которое застал Пётр: это была не девственная, а уже сильно изгаженная и истощённая почва.
Сейчас мы наблюдаем трогательную допетровскую гармонию властей (включая образовательные) и народа. Власти видят цель образования в том, чтобы вырастить из земли и из людей пользительный овощ. Они продолжают традицию советского энциклопедического разврата и скорее не по злонамеренности, а потому, что просто не знают и не могут себе представить ничего другого. Родители видят в школе социальный лифт и не предъявляют ей конкурирующего образовательного идеала; если школа будет проверять учеников в умении чесать ногой за ухом, они согласятся, что именно в этом и заключается подлинное образование. Ученики – обаятельные оболтусы (не будем забывать, что тёплый хаос русской жизни – очень привлекательная вещь) – с удовольствием пользуются дарованным свыше правом на невежество; в ином ключе работают очень немногие школы (прежде всего математические, которые и функции социального лифта выполняют неплохо), а интеллектуальная культура в гуманитарной области представляет собой душераздирающее зрелище. Но поскольку правильных образцов мало, эта проблема даже не замечается большинством, не то что не осознаётся.
Опасна ли эта ситуация? Да, РФ, обладая гуманитарной культурой СССР, обречена в среднесрочной перспективе повторить его судьбу, чудес не бывает. Но нам здесь отведена роль наблюдателей, и на большее мы претендовать не можем.
