Часть 1
Духовные основы РСХД
– Деятельность РСХД прямо связана с русским религиозно-философским возрождением. Среди руководителей движения были отец Сергий Булгаков и Николай Бердяев – люди, которых вы считаете своими учителями. Насколько сегодня не устарели их ответы на вопросы о трагедии Русской революции, о разрыве жизни и правды Христовой, создании современной православной культуры и другие?
– Прежде всего здесь надо заметить, что проблема разрыва церкви и общества, христианства и культуры, которая вызревала ещё в XIX веке, все эти сто лет остаётся очень актуальной. И правильно говорится, что одна из основных причин того, что революция, будучи маргинальным явлением, смогла победить в России и Россию, заключается вот в такой секуляризации, в потере веры или в раздвоении жизни. Многие люди не потеряли вообще веру, но ею не руководствовались в своей общественной жизни, народной жизни, культурной жизни, исторической жизни. Церковь имела не очень высокий, так сказать, рейтинг доверия, и это не случайно. И дело не только в отношениях церкви с государством. Это, конечно, главная причина, но всё-таки были и другие. Сама церковь была ещё не готова к решению современных задач. Она и сейчас не готова, и это большая наша боль. Поэтому для нас очень актуально то, что было сказано и сделано как до Октябрьского переворота 1917 года, так и после него. Задачу рехристианизации надо ставить, но не абстрактно, а очень конкретно. Насколько я помню, именно на этом настаивали и Бердяев с Булгаковым. Они были всё-таки не только теоретиками, не просто мыслителями, богословами, философами, учёными, историками, писателями и так далее, но и практиками. Они всегда исходили из практических задач, видели, что надо делать, как будто примеряли на себе то, что рекомендовали другим.
Николай Бердяев и Сергий Булгаков. Фото: Общественное достояние, philos.msu.ruИ первая задача из двух-трёх основных, которые можно поставить сегодня перед русскими людьми, – это как раз возвращение к вере. Не просто возвращение к обряду, не просто к старинной традиции или народной духовной традиции, а именно к вере живой, действующей, созидающей, творческой, свободной, исполненной доверия и любви к Богу и ближнему, уважения к другому человеку и его свободе и, значит, достаточно терпимого отношения к возможным ошибкам, недостаткам другого человека или какого-то движения, союза, какой-то совокупности людей.
Людям, особенно в России, всегда было свойственно объединяться – иногда на очень хороших принципах, иногда на более спорных, но тем не менее объединяться, объединять свои усилия. В России по-другому и нельзя при нашем геополитическом положении, при нашем климате и так далее. Поэтому эта задача должна стоять в полный рост всегда – до тех пор, пока она не будет исполнена. Это очень трудно было сделать и раньше, когда всё-таки для этого были большие возможности. И в начале XX века очень много было сделано для того, чтобы как раз неформально объединить людей, а также воцерковить культуру или воспрепятствовать дехристианизации, расцерковлению культуры, русского и российского общества.
Здесь до сих пор нет конкретных программ, приходится применяться к разным обстоятельствам, если мы переносимся именно в Россию. Конечно, я прежде всего могу привести как пример наше Преображенское братство, которое ставит перед собой задачу собирания форума «Имеющие надежду». По сути, это собирание людей, готовых трудиться ради покаяния и возрождения церкви и нашего народа, русской нации как основополагающей и системообразующей в нашей стране. Ведь у нас много проблем и в церкви, и в народе. Почти нет доверия друг ко другу. Нет ясного понимания того, чем можно пожертвовать в случае нужды, а чем нельзя. Досоветский опыт жизни в самых разных сферах забыт или уничтожен, многие прежние добрые навыки утрачены, а те навыки, что воспитывались в советское время, направлены совсем к другому.
– Вы сказали, что русские православные религиозные мыслители воплощали свои идеи в том числе и в опыте РСХД. Вспоминаются ключевые слова «оцерковление жизни», которые впервые прозвучали на первом съезде движения в чехословацком городе Пшерове в 1923 году. Так или иначе об этом говорили и Булгаков, и Зеньковский, и мать Мария (Скобцова), и многие другие. Но если воцерковление личной жизни представляется ещё реальным делом, то возможно ли реализовать идеи воцерковления жизни общественной?
– Это всегда будет спорным вопросом. Ответ на него может быть разным в зависимости от того, как повернётся история. А она имеет вариантность в своём раскрытии. История не жёстко детерминирована. Она позволяет на себя воздействовать, направлять её или оборачивать назад. Она может раскрываться, но она может и закрываться. Она может быть личностной, но она может быть и безличностной. Она может быть свободной или несвободной. То есть она раскрывается по-разному в зависимости от того, на чём мы сделаем акцент в своей жизни.
Конечно, правильно всё было сказано в 1923 году во время «Пшеровской пятидесятницы». Нужно как бы поставить на ноги и исполнить все три закона жизни Церкви, касающиеся веры, молитвы и жизни. Именно к этому надо готовить людей. Вера связана с просвещением и, я бы даже сказал, с просветлением людей. Молитва связана, конечно, прежде всего с таинствами и со всем тем храмовым благочестием, которое бережно хранит Православная церковь. И закон молитвы должен быть, с одной стороны, тоже личностным и свободным, а с другой, он всегда традиционен. Свободной и личностной должна быть и сама жизнь, построенная на этических и аскетических традициях, на соответствующих правилах, которые тоже вариативны. Они тоже в разных обстоятельствах реализуются несколько по-разному, но направлены всегда к одному и тому же – к совершенству и полноте жизни.
Очень хорошо, что РСХД с самого начала поставило эти задачи перед собой, выразив это на своём языке. Я сейчас тоже говорю на своём языке, который мне ближе в XXI веке, но суть от этого не меняется. Конечно, деятели РСХД сделали очень много – и не только самые великие, гениальные, самые известные руководители РСХД, но и простые члены кружков или братств, которые естественно образовывались, как бы они ни назывались. Важно, что с самого начала в РСХД было желание братской жизни – жизни совместной, солидарной, единой. Это было трудно обеспечить в тех обстоятельствах, поэтому выбрали наиболее адекватную для того времени и тех мест форму кружков, которая бы меньше всего обязывала членов РСХД, оставляя их более свободными. Хотя было и желание сделать движение прямо братским, но в то время это слишком связало бы его с церковной структурой и контролем, чего, конечно, люди не хотели, тем более что членами РСХД, как правило, была молодёжь. А молодёжи бывает важно расправить плечи, почувствовать себя свободными и ответственными. Я думаю, что мы все движемся в этом направлении. Мы никуда от этого не уйдём, потому что на этом строится вся церковная жизнь и вся церковная история, начиная с первого – апостольского – века. Да, формы всегда были разные, были времена подъёмов и упадков, но тем не менее главные основы жизни церкви сохранялись.
– На Пшеровском съезде, на котором было положено начало РСХД как организации, отец Сергий Булгаков сформулировал три основных вектора развития движения: соборное, литургическое и экуменическое. И действительно, все свидетельствуют, что соборность проявлялась на съездах РСХД как некоторая духовная реальность. Существует ли, по-вашему, аналогичный опыт соборности в России? Как его можно воплощать в современных условиях?
– Прямо скажу, это очень трудно, потому что существует очень жёсткая вертикаль власти в церкви. Соборность здесь с трудом может устояться. Потому что даже когда люди из самых добрых помышлений устраивают что-то, что может быть признано как реализация соборности в церкви, – это сразу вызывает недоверие, а значит, и соответствующие действия. Это тут же разрушается, не принимается. А люди, которые эту соборность стараются созидать и поддерживать, часто от этого ещё и прямо страдают. Сейчас как никогда принцип соборности не понят, отодвинут. Обычно в РПЦ официально говорят, что соборность – это, допустим, Межсоборное присутствие. Но все, кто знает, как работает Межсборное присутствие, понимают, что здесь соборности кот наплакал, потому что всё спускается сверху и всё пробивается сверху, и за этим зорко следят. Отчасти это оправдано, потому что часто состав этого Межсоборного присутствия подбирается так, что на нём собираются не качественные духовные эксперты и не те люди, которые могут сами нести дух соборности. Может быть, есть и те, кто мог бы его нести, но они далеко не в большинстве. Причём это касается как архиереев, так и всех остальных членов Межсоборного присутствия. Поэтому соборности здесь практически нет, а есть собирание каких-то экспертных оценок. Один знает это, другой знает то, и вместе что-то собирается, но при этом люди пытаются выяснить точку зрения тех, кто может докричаться до самых высот, от которых зависит принятие решений.
Не часто, но бывает, что в разных епархиях, в разных городах собираются какие-то кружки священников. Люди всегда как-то друг с другом общаются и говорят не только о «птичках», но этот голос часто не слышен. Он почти не учитывается, за редчайшим исключением. Уж я не говорю о братских движениях, таких как Преображенское братство. Голос братства совсем не слышен. Не потому, что его нет, а потому, что из страха, или по недоразумению, или по невежеству люди не готовы этот голос слышать и тем более принимать его. Даже если кто-то что-то услышал, прочитал и согласился с Преображенским братством, он не посмеет об этом громко сказать, потому что тут же соберутся какие-нибудь «тверские прихожане» и мгновенно будет организовано агрессивное противодействие тёмных сил, чаще всего нецерковных и даже не околоцерковных. И они это дело забьют, отринут и даже сделают вид, что это воля церкви, что так думают все прихожане. Хотя те люди, которые себя так назвали в известном инциденте в Твери, никакого отношения к этой епархии и к приходу не имели. Так будет всегда до тех пор, пока не будет ограничена иерархическая власть и дана свобода для высказываний, пока не будет той открытости, доброжелательности, того доверия, которое необходимо, чтобы люди могли реализовать церковную соборность.
Но соборность – это не только собирание, это не только собранность. Соборность – это нечто более высокое и более мистическое. Собранность – это ещё консилиарность, способность собраться на собор как определённое символически-институциональное явление в церкви. Это некое качество жизни человека и человеческих сообществ в церкви и церкви в целом. Это способность жить вместе, чего большинство наших людей не умеет, ибо их совсем отучили от этого в советское время. И в церкви то же самое, потому что это было, с одной стороны, очень опасно, а с другой – хлопотно. Это всегда большое напряжение, а людям уже ничего такого не хотелось.
Есть большая проблема с соборностью, так же как и с личностностью. Родиться как личность и жить личностно, относиться ко всему ответственно и личностно людям очень трудно, несмотря на то что как только человек устремляется к этой жизни – здесь всегда помогает Господь. Но люди готовы пренебречь действием Божьим, милостью Божьей, лишь бы не ступить на путь, который им кажется рискованным.
– Русские религиозные мыслители говорили о том, что личностность и соборность взаимосвязаны друг с другом, что человек как личность выявляется именно в соборовании, свободном взаимодействии и при этом в самоограничении, внутренней дисциплине.
– И в знании всему меры, скажем так. Самоограничение возникает тогда, когда ты знаешь всему меру, имеешь смирение.
– Наверное, чтобы стремиться к соборности, свободному совместному деланию, нужно очень верить в Церковь, понимать, ради чего ты готов себя ограничивать, ради чего ты должен перестать бояться, в конце концов?
– Именно так. Это тоже одна из самых главных проблем, потому что сейчас даже иерархия часто не верит в Церковь, уж не говоря про других людей, про священников, часто находящихся в совершенно бесправном положении. Я иногда называю это в шутку и наполовину всерьёз «крепостным правом». Это ещё не полное рабство, но уже крепостное право. Проблема колоссальная. Люди теряют веру в Церковь, сталкиваясь с церковной институцией и церковной иерархией, а также с недостойными мирянами.
– Отец Сергий Булгаков говорил о наступлении новой литургической эпохи. На съездах РСХД всю неделю служилась Евхаристия, в последний день исповедовались и причащались. На этих съездах многие молодые люди в двадцать с лишним лет впервые подходили к причастию. То литургическое возрождение, которое прослеживается в служении РСХД с самого начала, широко распространившееся во время служения отца Александра Шмемана, насколько было воспринято и насколько оно актуально сейчас?
Съезд РСХД под Парижем, 1935 год. Фото: domrz.ru– Совершенно ясно, что это было новое движение. Началось оно, конечно, раньше – ещё до революции. Уже с начала ХХ века – раньше я не знаю таких примеров – появлялись люди, которые причащались каждый день. Если только не какие-нибудь специальные схимники, отдельные монахи или люди монашеского умонастроения могли иметь такое правило. Это не касалось всех. Но неслучайно уже в советские времена его воспринял, скажем, митрополит Никодим (Ротов), который при всех обстоятельствах своей жизни старался причащаться каждый день. То же самое, скажем, делал, архимандрит Таврион (Батозский), который свой путь завершил под Елгавой в Преображенской пустыньке. Это был настоящий старец, более двадцати лет проведший в лагерях, ссылках, тюрьмах, который мог служить Евхаристию на своей груди, когда не было никаких других возможностей. Эта традиция, конечно, редкая, уникальная, но пока были живы отец Таврион и митрополит Никодим, она очень чувствовалась в нашей церкви. Сейчас, может быть, она чувствуется несколько меньше.
Сочинения отца Александра Шмемана повлияли и продолжают влиять на сознание нашей церкви, и люди понимают, что чего-то не хватает для реализации этого духовного направления жизни. Не хватает евхаристической общины, и поэтому всё захлебывается. Даже евхаристически настроенные люди очень редко могут реализовать это своё желание. Хотя среди священников такое стремление встречается. Люди понимают, как важно собирание через евхаристию, собирание во Христе, формирование христоцентричности жизни, что прежде всего и делает Евхаристия. Она объединяет людей именно вокруг Христа и во Христе благодаря причастности телу и крови Господним и причастности Церкви, потому что Евхаристия – это таинство Церкви. Это как раз и возвращает нас к идее соборности. Без такого собирания соборности не осуществить.
Другое дело, что это еще не всё и нужно идти дальше. В первую очередь нужно собирать общину. Будет ли она называться литургической, евхаристической или она будет называться как-то иначе, просто будет церковной – важно, но не очень. Важнее, чтобы она была – сама эта община. Пусть будут разные общины. Пусть какие-то будут только евхаристические, а какие-то будут общинные или братские, т.е. будут захватывать всю жизнь своих членов. В конце концов, это разновидность одного и того же, если иметь в виду под братством не что-то функциональное и внешне необходимое, а именно то единство людей, которое соединяется даром Духа Святого, соединяется в едином духе и смысле христианской жизни. Вот такие общины и братства сейчас очень и очень нужны. Это именно церковные общины и братства. Не случайно в древней церкви говорили о том, что церковь – это братство. И апостольская церковь была братством, поэтому далеко не сразу в ней родилась иерархия. Мы её наблюдаем систематически в церковной традиции только с середины II века.
Конечно, честь и хвала прежде всего отцу Сергию Булгакову, который это почувствовал, увидел. Он посмотрел, что делали католики и протестанты в то время, когда там тоже шло евхаристическое возрождение, было уже сильным литургическое движение. Но он не просто посмотрел на других, а посмотрел прежде всего внутрь самого себя – себя лично и себя в смысле церковном. Он увидел, что этого не хватает и нашей церкви. Какие бы ни были личные подвиги и добрые желания людей, без этого не склеивается церковная жизнь, без этого нельзя идти вперёд. А идти надо. Здесь много нюансов, потому что если ты хочешь реализовать евхаристическое возрождение в какой-нибудь своей приходской общине, то, во-первых, в своем храме нужно начать служить так, как служили в более древние времена: читать вслух молитвы, которые сейчас скрываются пением, да ещё на непонятном языке. Надо, чтобы каждый раз сразу после чтения Писания звучала проповедь. Надо, чтобы были открыты царские врата, чтобы все могли видеть и слышать, что происходит, чтобы церковь объединялась и не разделялась иконостасами и другими загородками и перегородками. То есть это должно быть целое системное действие. Я не хочу сказать – реформа. Нет, это не реформирование церкви, это та же самая церковь. Она должна как бы вернуться сама к себе. Ведь так было изначально. К тому же люди всегда причащались, если находились на литургии верных. Они не могли не причащаться. Да и церковный чин этого требовал ото всех. Вместе с оглашаемыми из церкви отправлялись ещё и все те, кто не причащался, не желал или не мог на данной литургии причащаться.
Ещё очень важно, чтобы главный момент литургической подготовки к Евхаристии был возрождён. А какой это момент? Это момент целования мира, когда говорится: «Возлюбим друг друга!». Тут и надо давать друг другу целование мира, святое целование, чтобы все люди находились в мире и могли видеть друг друга, смотря в глаза. Сейчас часто люди стоят в храме, друг друга не видят, не знают, не чувствуют, друг за друга не отвечают за очень небольшим исключением. То есть евхаристическое возрождение – это целая большая программа действий. Правда, оно сразу даёт большую благодать, большую силу, сразу приносит плод. В этом даже особая привлекательность литургического движения. Здесь не надо ждать ни сто лет, ни десять лет, ни даже года. Ты сразу получаешь от Бога и ближних ответ. Церковь начинает чувствовать себя как церковь, как собрание. А «экклесия», церковь – это и есть собрание ответственных людей, это не просто храм, не просто собрание, уж какое получится. Нет, не по такому принципу собирается церковь.
Конечно, удивительно то, что в РСХД собрались такие люди, что они это чувствовали и друг друга поддерживали. Допустим, Бердяев всегда выступал за соборность, за общинность и общение в церкви, причём свободное общение, личностное общение. Но также и Булгаков организовал братство Святой Софии и в конце своей жизни собрал ещё некую небольшую духовную общину. А мать Мария (Скобцова), вдохновлённая общением с Бердяевым и Булгаковым, собирала своё «Православное дело», которое тоже имело братскую и общинную природу. И мы этого не можем забыть, это тоже драгоценный вклад в нашу церковную традицию.
Николай Бердяев, мать Мария (Скобцова) и о. Стефан Цанков,1930 год. Фото: mere-marie.comКогда в церкви что-то меняется, начинается и какое-то время длится некий переходный период. Важно, чтобы плоды этого переходного периода не терялись. Так часто, к сожалению, бывало, что церковь чего-то достигала, выходила на какой-то высший уровень, а потом отступала назад. Причины, по которым это произошло среди русской эмиграции, более понятны, ибо они более внешние. Но так, к сожалению, произошло и внутри нашей страны, уже не среди русской эмиграции, а внутри коренной Русской церкви. Церковь как бы не смогла подхватить то, чего достигли и что нам дали новомученики и исповедники. Она не смогла найти те акценты, которые они ставили, к чему они пришли в конечном счёте. Было много всяких ошибок, это было естественно, ибо это был наитруднейший и трагический процесс. Сейчас фактически потерян не только опыт соборности, но и опыт общинно-братский, а он был гениальным, хотя и редким в советские времена. И опыт личностности потерян. К людям относятся опять или функционально, или вообще абсолютно безразлично и жестоко. Люди редко интересуются друг другом, потому что друг другу не доверяют. Советские «наработки» вошли внутрь церкви, что особенно проблемно, неприятно и неприемлемо. Поэтому принцип евхаристичности и совместного дела – это безусловно один из тех принципов, который помогает восстановить закон молитвы, а без этого невозможно возрождение церкви.
– Широко известно участие Булгакова, Флоровского, Федотова и других в разработке православных оснований экуменического диалога. Благодаря вкладу руководителей и членов РСХД были заложены основы православного учения о границах церкви. Тем не менее экуменический принцип не стал магистральным в движении. С чем, по-вашему, это было связано тогда? Почему сейчас слово «экуменист» нередко произносят как ругательное?
– Да, это слово ругательное, но, во-первых, его сделали ругательным несколько искусственно, а во-вторых, это не касается самих взаимоотношений христиан разных конфессий. Экуменизм – это определённая форма таких взаимоотношений, присущих определённому времени в ХХ веке. Поэтому мы и можем от него отказаться, учитывая, что это не столько смысловая, сколько формальная вещь.
А смысл экуменизма остаётся, и его задачи остаются, и мы не можем их не видеть и не решать. Мне, допустим, приходилось много раз в жизни исследовать вопрос о границах Церкви и решать его несколько особым образом на основе общинно-братской экклезиологии, которую как раз мы и разрабатываем, которая несколько отличается от евхаристической экклезиологии отца Николая Афанасьева. И когда этот вопрос решается в ключе общинно-братской экклезиологии, тогда становятся возможными и живые братские отношения христиан разных конфессий.
Если мы живём в каком-то узком мире, где все, с кем мы более или менее существенно общаемся, – это люди примерно одного строя мысли и духа, одной веры, то этот вопрос, конечно, не стоит. Но как только мы выходим за свои границы, мы тут же с ним сталкиваемся, особенно в других странах. Совсем не диво, что у нас сейчас всё делается для того, чтобы такого межхристианского общения не было. К сожалению, отношение к этому нездоровое и в церкви, и в обществе. И всё-таки эти вопросы надо решать хотя бы внутренне, в сердце. Надо знать, видеть, что среди христиан других конфессий есть даже святые. Мы должны признать святых не только из православных святцев. Мы сейчас этого не признаём, исходя из принципов узкоконфессиональной экклезиологии, а нужно признать, нужно увидеть их, почувствовать, как это делали те же Бердяев или Булгаков. Они в этом плане были очень продвинутыми, до их уровня нам ещё расти и расти.
Мы знаем, что вопрос границ Церкви очень непрост и что «церковь» можно понимать по-разному: или как Церковь с большой буквы, Церковь мистическую, или как церковь с маленькой буквы, как церковь иституционализированную и формализованную, отчасти каноническую, или как церковь мистериальную, которая совершает таинства. И в разных случаях ответы на вопросы, скажем, экуменические будут несколько разными. И мы должны стараться идти в глубину, должны в первую очередь видеть границы Церкви мистической. Потому что, в конце концов, Господь Своей Церковью считает только Церковь с большой буквы. Всё остальное – это человеческое, земное, преходящее и уходящее. Мы должны это понять, то есть, опять же, уйти от фундаменталистских взглядов. Я не случайно однажды разошёлся и сгоряча написал, что фундаментализм – это ересь. Это не то что недостаток, необразованность какая-то, это просто ересь, потому что искажает основу нашей веры, молитвы и жизни. Так что мы должны здесь тоже вкладываться и не бояться того, что тебя кто-то как-то плохо поймёт или назовёт. Да пусть называет, если ему нравится. «Хоть горшком назови, только в печь не сажай».
Мы должны с любовью относиться к каждому христианину, узнавать, разбираться не по названию, не по церковному «паспорту» в том, кто ты: православный, католик, протестант. Мы должны увидеть, что за чем стоит в жизни реального человека, должны оценить всё хорошее, всё, что дано благодатью Божией этому человеку. Если благодать там господствует, если она руководит человеком, мы не можем сказать, что он не имеет отношения к Церкви, даже если он неправославный. А из этого следует очень много выводов и в отношении молитвы, и в отношении нашей совместной жизни, совместной деятельности и в отношении нашей веры. Вдруг то, о чём мы спорили, ломали копья целыми столетиями, оказывается мелочью жизни. Оказывается, что в истории всё было по-другому, что смысл всего этого иной, что мы сами себе придумали врага и с ним боролись. Так слишком часто случалось и случается, и от этого надо освобождаться.
Я считаю, что этот принцип актуален до сих пор. Но почему он сейчас часто уходит со сцены? Потому что люди слишком равнодушны друг ко другу. Они уже не враждуют друг с другом. Если раньше в церкви надо было бороться с враждой, то сейчас надо бороться больше с равнодушием. Мы же сами часто встречаем православного человека, и нам безразлично, что он православный, ибо нам это ничего о нём не говорит. Но так не должно быть. Мы должны обрадоваться всякому православному человеку, всякому христианину, мы должны почувствовать родство с ним или хотя бы попытаться это сделать. Иначе нельзя.
– Должна состояться встреча.
– Да, и нужно устремиться навстречу друг к другу.
– Вспоминается, опять же, первый Пшеровский съезд, на котором были и протестантские лидеры. В какой-то момент у православных произошла с ними эта встреча, они соприкоснулись на духовном уровне, а не как организаторы с той и другой стороны. Это произошло, когда отец Сергий Булгаков служил литургию и протестанты тоже пришли поучаствовать. И эта ежедневная общая молитва на съезде постепенно складывала духовное пространство, которое позволило и тем, и другим найти доверие, почему и произошла эта внутренняя встреча, личная встреча каждого человека с другим.
– Именно так и должно быть с православными, неправославными и даже нехристианами. Надо быть готовым выходить навстречу друг к другу.
– Один из основных принципов РСХД – его аполитичность. Под этим понималось то, что члены движения, имея различные политическое взгляды и, возможно, принадлежа разным политическим партиям, не могли привносить в деятельность движения никакой политики. Исключение составляло отношение к большевистской власти как антихристианской, с которой необходимо было вести духовную борьбу. Можно ли полностью развести жизнь церкви и политику?
– Совсем разорвать их нельзя. Политика как-то всё-таки связана с жизнью, иногда больше, иногда меньше, но связана. А жизнь связана с политикой. Мы в братстве тоже говорим, что не занимаемся политикой. Наше братство это провозглашает, потому что у нас, как говорится, есть более важные дела. Но это не значит, что мы равнодушны к тому, что происходит в социальной и политической сферах. Нет, мы тоже, конечно, за декоммунизацию, десоветизацию нашего общества и даже нашей церкви, потому что, к сожалению, советское наследие повлияло на церковное руководство и церковную иерархию. Мы это видим, мы это чувствуем, и нам, конечно, это претит. Мы не пользуемся политическими средствами, мы не используем политическую власть – вот это важно. В этом смысле, мы должны быть совершенно аполитичны. Но не в смысле того, что нас какие-то стороны жизни не волнуют, не касаются или запрещены для нас. Это всё-таки не одно и то же. Я думаю, что такая позиция сейчас оправдана. Не нужно использовать политическую власть для решения духовных вопросов, духовных задач, потому что получается не то, что надо, даже при самых хороших намерениях. Мы знаем это из истории первого Рима, и второго, и третьего, любого народа, любого времени. Мы знаем, что как только политические страсти и подходы становятся первенствующими в церковной сфере – результат не тот, что нужен.
– РСХД было тесно связано с Православной церковью и в теории, и в жизни, но всё же церковность движения не была чётко оформленной. РСХД, в отличие от других православных организаций, формально не подчинялось напрямую какой-либо церковной власти и не было встроено в систему церковных учреждений, что часто ставили в упрёк движению его многочисленные оппоненты. Зеньковский не раз писал, что «лишь сама церковная власть могла бы взять инициативу в этом вопросе и найти форму, согласующую внутреннюю свободу Движения и его широту с канонической включённостью его в организм Церкви». Как можно решить проблему канонического места духовных движений в Православной церкви?
– Да, задача самая реальная, самая настоящая. Действительно, сейчас нет такого места – при том понимании канонического порядка, который господствует в нашей церкви. Хотя почти во всех церквах – и в греческих, и в балканских, и в Румынии, и, конечно, в России – в ХХ веке были такие духовные движения: или братские, или общинные. Поэтому надо находить решение этой проблемы. Я впервые слышу слова Зеньковского, что это должна предложить сама иерархия. Это вообще был бы хороший выход из положения, если бы они на это согласились. Но пока этого интереса, этой готовности иерархии мы не видим. Отец Павел Адельгейм, когда он ещё не был членом нашего братства (он вошёл в братство позже, в последний год жизни), обращаясь к нам как представителям Преображенского братства, говорил: «Вас нету, потому что в канонах вас нет, но вы есть». Каноническое право, родившееся в константиновский период церковной истории, когда церковь была частью империи, не предполагало ничего подобного.
Государство всегда немного боится свободных движений. А любое общинно-братское движение всегда свободно, оно не может жить без свободы. Более того, оно стремится к неиерархическим отношениям, не отменяя того, что существует в церкви вне границ братств и общин, то есть не требуя этого от других в церкви. Мы знаем на своём опыте, что старшинство в братстве всегда есть, что надо выявлять старших в своей среде, но это старшинство не обязательно должно носить иерархический характер. Конечно, очень трудно бывает церковным иерархам смириться с тем, что кто-то не будет под прямым организационным и властным началом у архиерея. Для этого надо уметь согласовываться, надо уметь жить вместе, надо уметь жить по любви. Надо вспомнить, что в Церкви есть только одна власть – власть Любви! Это конечная власть. Все остальные власти – относительны, не более. Но до такой простейшей мысли, к сожалению, пока многие церковные люди не доросли, может быть даже, их абсолютное большинство. Значит, надо работать в этом направлении. Надо показывать всем как можно жить в общинах и братствах – церковно во всём и даже более успешно, чем в приходской системе, не отторгая саму приходскую систему, сотрудничая с ней, ходя на богослужения, причащаясь, но при этом организуясь по-другому. Вопрос этот очень важен, но и очень труден, особенно в практическом смысле.
