Национальное образование и национальная идея

Министр Валерий Фальков анонсировал создание национальной системы высшего образования, филолог-классик Алексей Любжин удивлён признанию «верхов»: неужели никакой системы до сих пор не было?

Фото: Владимир Астапкович/РИА Новости

Фото: Владимир Астапкович/РИА Новости

Сравнительно недавно с самых высоких трибун прозвучали слова, способные вывести из спячки даже такого ленивого и беззаботного наблюдателя отечественной образовательной политики, как автор этих строк: власти решили разработать национальную систему высшего образования в РФ. Посмотрим, чем это отличается от разработки национальной идеи.

1. Хмурое утро

Просыпаться надо было бы не наблюдателю, а автору замысла. Национальная система высшего образования РФ давно создана. Она включает в себя несколько отличительных черт.

1. Нищенские оклады профессорско-преподавательского состава («числом поболее, ценою подешевле»). В Москве это привело к тому, что школьный учитель относится к более высокой социальной страте, чем вузовский наставник. Разумеется, это не только финансовая, но и социальная политика: тем, кто может найти себя в другой сфере или продать свои научные таланты на рынке другой страны, недвусмысленно предлагается так и сделать. Есть исключения, но их не так много. И в этом отношении РФ отличается не только от Запада, но и от Юго-Востока, который вслед за Западом старается свою научно-преподавательскую элиту содержать в не столь свинском состоянии.

2. Предельная бюрократизация. С этим, кажется, согласны все, и это я не буду даже комментировать. Было бы любопытно сравнить, какая доля времени и труда уходит у профессора из РФ или, скажем, Германии и Франции на заполнение бумажек, бумажных или электронных, а также какого рода эти бумажки – заявки на гранты или программы и отчетность? Но автор этих строк не располагает такими данными, а потому сравнивает не с фоном, а с некоторой абстрактной нормой. Впрочем, в любом случае совсем не одно и то же – заполнять бумажки за жалованье в 4000 евро и в 30000 рублей.

3. Возможность внешнего управления через критерии оценки труда. Коль скоро для карьеры нужны публикации в престижных западных журналах, их редколлегии и рецензенты могут влиять на желательную тематику публикаций. Таким образом исследования учёных РФ встраиваются в международное разделение научного труда, при том что сама РФ не в состоянии извлечь из них значительную пользу в силу своей технологической отсталости. Эту проблему начальство как раз видит (периодически всплывают идеи национальных рейтингов, хотя больше на уровне вузов, чем профессоров), но её решение – задача комплексная и скорее политическая, чем научная.

4. Антиинтеллектуализм. Довольно много делается для того, чтобы на возможность поступления влияли факторы, не имеющие отношения к уровню подготовки и учёбе: бегучесть, хромота, общественная работа и прочие качества того же рода. Эти же вещи обеспечивают повышенные стипендии и иные социальные блага, которые веселят сердце человека. То же применимо и к преподавателям.

5. Думал, включать ли в этот список такой аспект социальной политики, как возможность получить высшее образование (по крайней мере диплом об оном), предоставленная сколь можно большему числу людей. Но студентов много повсюду, а пика численность студенческого поголовья достигла на рубеже нулевых-десятых годов и с тех пор стремительно сокращается. Трудно сказать, в какой степени это можно объяснить государственной политикой, а в какой – демографическими факторами. При таком студенческом поголовье среди них не может не быть много лентяев и бестолковых. И с их отчислением возникают трудности, иногда институционально закреплённые.

2. Взгляд с высоты птичьего полёта

Нужно ли как-то менять сложившийся порядок вещей, какие именно проблемы рассматривать как первоочередные, с существованием каких следует смириться и какие стороны, напротив, счесть желательными, – отдельный вопрос. Посмотрим, как на желательные перемены смотрит высшее образовательное начальство в лице министра Валерия Фалькова.

Первое, что заслуживает в его глазах реформы, – это названия. В них заключалась величайшая беда. Какова же цель переименования? Слова «бакалавр» и «магистр» восходят к быту средневекового университета, это весёлая, хотя и почти стёршаяся дань традициям. Слова «базовый», «специализированный», «профессиональный» – без цвета, вкуса и запаха. Таким образом, осуществлён «на словесном уровне» разрыв с западными университетскими традициями, и корабль отпущен в свободное плавание. И, как сказал поэт,

«Тогда пойдёт всё гладко

И станет всё на место!»

Нельзя, впрочем, умолчать об одном положительном моменте: «специалисты» эпохи бакалавриата и магистратуры уравнены в правах с прежними «специалистами» и могут пройти вторую ступень высшего образования бесплатно.

Какие же проблемы, кроме названий, видны с высоты птичьего полета? А вот какие:

Фото: Александр Казаков/Коммерсантъ
Фото: Александр Казаков/Коммерсантъ

«Пора уйти от противопоставления бакалавриата и специалитета, взять от них самое лучшее и выйти на качественно новый уровень – базовое (основное) высшее образование с гибкими сроками обучения и программами»; «Последние 20–25 лет магистратура по большей части является продолжением высшего образования первого уровня. Таким образом, она пока не выполняет функции настоящего углублённого уровня высшего образования. В новой системе высшего образования необходимы серьёзные трансформации магистратуры, её усовершенствование (как структурное, так и содержательное)».

Итак, пороки, которые предполагается исправлять, – противопоставление бакалавриата и специалитета, а также то, что сравнительно молодая магистратура слишком «продолжала» и мало «углубляла» первый уровень высшего образования. Что это значит – мне трудно понять; в области образования для меня «продолжение» и «углубление» – не противостоящие друг другу, а взаимодополняющие понятия, в школе я плохо представляю себе углубление, которое не было бы продолжением, и продолжение, которое не было бы углублением; но начальству виднее.

По всему видно, что оно не рассматривает образование как инструмент развития человека, а только как совокупность знаний-умений-навыков; но было бы странно ожидать другого.

В докладе, к сожалению, ничего не сказано об аспирантуре. Сравнительно недавно из неё хотели сделать ещё один этап высшего образования. Если я не ошибаюсь, это было копирование американской модели: если средняя школа не работает, высшая вынуждена решать задачи средней, а кто и что будет решать её собственные задачи? Но забыли про социальный контекст и оставили аспирантские стипендии мизерными. Помню, мне рассказывали про рекламу автосервиса: быстро, качественно, недорого, любые две опции из трёх. У аспирантуры тоже две опции из трёх: работаешь и зарабатываешь на жизнь, учишься, пишешь диссертацию. Интересно, как поступят с ней?

Но есть в этом выступлении большая фигура умолчания. Если современный политический режим в РФ намерен существовать долго, он будет существовать в жёсткой международной изоляции. Министр ничего не сказал, что наверху думают по поводу образовательного «импортозамещения». Доступ к достижениям западной науки будет перекрыт; как на это ответить? Пытаться двигаться по всему фронту? Сосредоточить усилия на критически важных направлениях, оставив другие без внимания? Делать вид, будто ничего не произошло? А ведь это очень разные виды образовательной политики; и они не могут быть государственной тайной – слишком много людей почувствуют её на себе.

3. И немного рассуждений по поводу

Национальная образовательная система не может быть разработана; она вырастает сама, из всей пестроты потребностей общества.

Это относится и к высшему образованию, и к среднему. Но в СССР для среднего правило было нарушено: его школа «сотворенная, не рожденная», и она носит на себе отпечаток породившей ее злой и глупой утопии – до сих пор носит, хотя от утопии осталась одна мертвая оболочка. Почему-то школу забыли реформировать.

Но высшее образование и в СССР было менее подвержено доктринальным воздействиям, нежели среднее. Если оружие рассматривалось как предмет первой необходимости, физикам могли позволить не повторять на каждом шагу марксистские заклинания.

Думаю, ничего не изменится и на этот раз. Определённая часть преподавательских сил и казённых денег уйдёт на новый приступ бумаготворчества; а люди останутся те же, и заниматься они будут тем же, чем и занимались раньше (другого они не умеют, да оно им и неинтересно).

А теперь я хотел бы подойти к вопросу, который довольно давно мучает меня по поводу всё того же пресловутого национального образовательного типа. В своё время я писал об особенностях русского ученика (что, на мой взгляд, относится как к школьнику, так и к студенту). 

К студенту, может быть, ещё в большей степени, поскольку сама форма студенческой учёбы располагает к авралам – ничего не делать или делать как можно меньше в течение семестра, но выложиться в сессию. Так вынуждены были поступать предки современных студентов – крестьяне, которым надо было надорваться в страду. И это не изобретение советского времени.

Вспомним статью А.С. Изгоева из сборника «Вехи» «Об интеллигентной молодёжи». Он пишет (сделаем поправку на вечное самоуничижение русских и разделим написанное на четыре; кое-что всё же останется): «Русское студенчество занимается по крайней мере в два раза меньше, чем заграничное. И этот расчёт я делаю не на основании субъективной оценки интенсивности работы, хотя несомненно она у русского студента значительно слабее, но на основании объективных цифр: дней и часов работы. У заграничного студента праздники и вакации поглощают не более третьей части того времени, которое уходит на праздники у русского. Но и в учебные дни заграничный студент занят гораздо больше нашего. В России больше всего занимаются на медицинском факультете, но и там количество обязательных лекций в день не превышает шести (на юридическом – четырёх-пяти), тогда как французский медик занят семь-восемь часов. У нас на юридическом факультете студенты, записывающие профессорскую лекцию, насчитываются немногими единицами, на них смотрят с удивлением, товарищи трунят над ними. Зайдите в парижскую Ecole de droit, и вы увидите, что огромное большинство слушателей записывают, что говорит профессор, – да и как мастерски записывают!.. А как слушают наши студенты? Точно гимназисты, они читают на лекциях посторонние книги, газеты, переговариваются и проч., и проч. Само посещение лекций происходит через пень-колоду, случайно, больше для регистрации. Откровенно говоря, русское посещение лекций не может быть признано за работу, и в огромном большинстве случаев студент в университете, за исключением практических занятий, вовсе не работает. Он «работает», и притом лихорадочно, у себя дома перед экзаменами или репетициями, зубря до одурения краткие, приспособленные к программе учебники или размножившиеся компендиумы… Для меня символами сравнительной работы наших и французских студентов всегда будут краткий Гепнер, по которому мои товарищи-медики Томского университета изучали анатомию, с одной стороны, и многочисленные огромные томы Фарабефа, которые штудировали французские медики, приводя в полное отчаяние русских студентов и студенток, поступивших в парижскую Ecole de médecine. На юридическом факультете дело обстояло не лучше. Французский студент не может окончить курса, не ознакомившись в подлиннике с классическими работами французских юристов и государствоведов, а у нас – я смело утверждаю это – 95% юристов кончают курс, не заглядывая в другую книгу, кроме казённого учебника, а то и компендиума».

Возможно, ситуация переменилась – не столько у нас, сколько на Западе, и тамошнее размножившееся студенчество тоже отучается постепенно от упорного труда. Но нам от этого не легче. И вот здесь встаёт вопрос: опираться ли нам на сильные стороны наших студентов (сообразительность и способность к авральной работе) или пытаться как-то преодолеть и скомпенсировать их слабые стороны? У меня готового ответа на него нет. По своим взглядам я скорее бы склонялся ко второму: добросовестность и воля на долгой дистанции – слишком ценные качества, чтобы так сразу, без борьбы, отказаться от их воспитания, и в некоторых случаях они настолько нужны, что должна включаться логика «девяносто девять запори – одного выучи». Темперамент высказывается в пользу первого пути: наши оболтусы настолько обаятельны… Скорее всего, правильный ответ заключался бы в том, чтобы каждому назначить правильное место. Но это насколько легко сказать, настолько же трудно сделать. А пока суд да дело – можно снова улечься в уютную постельку в ожидании того момента, когда трубный глас вновь призовёт нас к переписыванию очередной порции бумаг.

 

Читайте также