– Расскажите, пожалуйста, как родилась эта книга.
– Я шёл к ней от Пушкина и декабристов, с которых когда-то в шестидесятые годы начинал свои исторические занятия, углубляясь в XVIII век, без которого невозможно понять декабристов, а чтобы понять этот век, надо было, в свою очередь, увидеть, с чего он начался. Так что без Петра Алексеевича я не мог обойтись. Тем более что о нём всю жизнь думал Пушкин, а мятежное каре декабристов выстроилось на Сенатской площади около монумента Петра, и Александр Бестужев, не чуравшийся эффектов, отточил свою саблю о Гром-камень. Декабристы в некотором роде были дети Петра, а в некотором – его противники, ведь то, что они собирались сделать, было в чистом виде антипетровским деянием. На рубеже 1980–1990-х я написал книгу «Меж рабством и свободой». Так вот в ней была большая глава, посвящённая делу царевича Алексея, которая связана с главным сюжетом – 1730 годом, годом неудачной постпетровской попытки ограничения самодержавия, возведённого Петром I в абсолют. Это ведь попытались сделать те самые люди, которые были указаны в документах следствия по делу царевича Алексея, люди из непосредственного окружения Петра. И вот эта глава про царевича Алексея в расширенном, дополненном и исправленном виде стала основой для одной из частей книги о Петре I.
– Отдельную главу вы посвятили Феофану Прокоповичу, одному из сподвижников Петра в деле церковной реформы. Эта тема особенно важна для понимания эпохи?
Феофан Прокопович. Фото: ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН, Литературный музей– Феофан был идеологом и основателем совместно с самим Петром доктрины суперабсолютной власти, безраздельной и безответственной. Интересно, что «безответственная власть» – это не мой эпитет, это термин той эпохи, буквально означавший, что государь ни перед кем, ни за что и никогда не отвечает. И Феофан очень искусно, с привлечением огромного количества библейского и исторического материала (он вообще был очень образованный человек со знанием европейских языков, но жуткий разбойник), выстроил такую доктрину – этой бесконтрольной безответственной власти, против которой в 1730 году бывшие петровские соратники попытались восстать. Но не получилось. И эта доктрина изживалась очень постепенно. Можно сказать, что так до конца её и не изжили. Николай II, как известно, на вопрос в анкете о профессии ответил, что он «хозяин земли русской».
– Подзаголовок вашей книги – «Пётр Великий и его Утопия». Вы полагаете, что Пётр был не просто реформатором или деспотом, но ещё и великим утопистом?
– Чтобы ответить на вопрос, кто он, надо ещё парочку книг написать, в этой книге есть ответы лишь отчасти. А почему утопия?.. Потому что главная идея Петра, та модель, которую он задумал и пытался реализовать, – это идеальное регулярное государство, которое должно работать, как часы, при том что каждый должен быть «пришпилен» к своему месту: выполнять свои обязанности, подчиняться общим правилам и так далее. Это самая что ни на есть утопическая модель, классика утопии, наравне с «Государством» Платона, утопиями Мора, Бэкона, Кампанеллы и князя Щербатова с его «Путешествием в землю Офирскую». Все эти модели схожи в одном: они базируются на силовой составляющей. Вооружённые силы контролируют всё снаружи и изнутри, и это понятно, иначе как удержаться утопии? Она же всегда – слом реальности. Поскольку реальная живая жизнь и идеальная утопическая модель – «две вещи несовместные», нужно постоянно подавлять сопротивление реальности, ломать её вооружённой силой. И петровское государство абсолютно точно этому соответствует, потому что главное, что Петру удалось, – это построить силовую составляющую: у него была в высшей степени боеспособная и преданная ему гвардия, которую он использовал не только как боевую силу, но и как карательный и управленческий аппарат. И сильная вполне европейского типа армия тоже была. Ничего другого из модели утопического идеального государства Петру выстроить не удалось. Мы так и остались эдакой «недостроенной утопией», а это и есть самое опасное, здесь корни трагедии 1917 года.
– Но ведь Пётр ездил в Европу, много читал, слыл просвещённым монархом. И те страны, которые он принял за образец (Голландия, Англия), не были утопиями в чистом виде. Чего ради было строить нечто совершенно иное?
Картина «Беседа Петра I в Голландии». Фото: Государственный Эрмитаж– На эту тему есть прекрасные размышления генерала Михаила Александровича Фонвизина, который писал, что Пётр I действительно заимствовал европейские технологии, некоторые государственные институции – те же коллегии, к примеру, от шведов, но при этом «дух гражданственности и свободы, который там был, был ему – деспоту – чужд и противен». Пётр как человек большого прагматического ума, хотел построить на огромных просторах России эдакую огромную идеальную Голландию, но всё же строил нечто иное, все голландские и шведские черты были лишь внешними по отношению к утопической основе. Ему, скажем, был абсолютно непонятен смысл английского парламента: почему он – человек, обладающий абсолютной властью от Бога и фактический представитель Бога на земле – должен считаться с чьим-то коллективным мнением, которое наверняка будет неправильным? Он лучше знает. Это психология московских государей, хотя до такой концентрации власти ни один русский царь, кроме Ивана Васильевича Грозного, которого Пётр считал своим предшественником и учителем, не дошёл.
– С одной стороны технократ, с другой – эффективный менеджер, а с третьей – Бог на земле?
– А с четвёртой, пятой, шестой и седьмой – великий мечтатель-утопист, который попытался построить Вавилонскую башню до неба, но не смог. Я повторюсь, что к концу жизни Петра утопическая модель была выстроена лишь отчасти, работала плохо, поэтому Пётр с середины 1710-х годов завёл, кроме гражданского управления, параллельную систему «майорских канцелярий», именовавшихся по фамилиям своих начальников. Они были созданы для пресечения злоупотреблений. Во главе стоял гвардейский майор, в его подчинении было несколько гвардейских офицеров и маленький канцелярский аппарат. «Майорские канцелярии» обладали огромной властью, разве что казнить не могли. Пётр хотел построить новое государство в течение считаных лет, это не получалось, и он прибегал к экстраординарным жесточайшим карам за малейшее ослушание. Как пишет Пушкин в «Истории Петра», «тиранские указы» потрясают своей дотошной скрупулёзностью. К примеру, если не так готовишь рыбий клей, будешь бит кнутом и сослан в Сибирь… У Петра всё регламентировалось указами – под страхом наказания или казни.
– Несущей опорой Вавилонской башни от Петра оказалась вертикаль власти?
– Разумеется. Он хотел выстроить некую систему управления, во главе которой стоял бы он сам, и чтобы все импульсы проходили сверху донизу без помех, а на деле так не выходило. Не говоря уже о том, что Пётр в какой-то момент обнаружил, что его ближайшие соратники разворовывают своё собственное государство. И так он до конца своих дней жил с этим горьким пониманием, а сделать ничего не мог.
– Меншиков был знатный коррупционер...
– Меншиков был в этом отношении чудовищный господин. Как-то раз Пётр ему сказал: «Ты, Александр, думаешь, что ты всё у меня украл. Но у меня ещё осталась плаха».
– Отношения Петра и Алексея, отца и сына, нашим читателям известны, скорее всего, по фильму «Пётр Первый» или по картине Ге, где Алексей рядом с суровым Петром выглядит несчастным, слабым, лживым. И противником реформ. А каким он был на самом деле?
Картина Николая Ге «Пётр Первый допрашивает царевича Алексея в Петергофе». Фото: Государственный Эрмитаж– Он не был противником реформ. Это представление об Алексее создал сам Пётр в октябре 1715 года. Он передал сыну письмо, в котором писал, какой Алексей трус, бездельник, лентяй, никчёмное существо, которое погубит всё, если будет царствовать. Пётр демонстрировал письмо приближённым, а потом оно было повторено в манифесте о лишении Алексея положения наследника и в смертном приговоре 1718 года… При проверке этот текст критики не выдерживает. Тем не менее облик Алексея, нарисованный Петром, таким и остался. К тому времени Пётр хотел уже Алексея уничтожить, и нужно было некое оправдание. Ведь и для Петра это была операция нелёгкая – убить собственного сына, наследника престола. Надо было хорошо подготовиться. Кроме этого письма Петра ещё Феофан Прокопович создал целый ряд сочинений о праве государя распоряжаться жизнью своих подданных, в том числе и своих детей. Конечно, Алексей был другим человеком, нежели Пётр. В этой книге я впервые опубликовал на русском языке ранее не введённый в научный оборот документ – записку 1710 года австрийского дипломата генерала Генриха фон Вильчека, адресованную австрийскому императору. Вильчек волей обстоятельств провёл несколько месяцев вместе с Алексеем в Кракове, наблюдал его ежедневно, и подробно изложил свои наблюдения. Приятная внешность, волевой характер, широкий круг занятий, любовь к чтению, привычки культурного человека – глазами Вильчека мы видим совсем не того царевича, память о котором Пётр хотел оставить в веках. Начиная с того, что на картине Ге это субтильный сутулый жалкий молодой человек. Хотя есть много свидетельств в донесениях иностранных дипломатов, интересовавшихся будущим государем с его отроческих лет, о том, что это был высокий стройный широкоплечий красивый молодой человек. Вильчек пишет, что Алексей изящно двигался, потому что много занимался танцами и фехтованием. Кроме того, Алексей был человеком чрезвычайно начитанным. Есть описание состава его библиотеки, которую он собирал всю жизнь: путешествуя по Европе, он покупал много книг. Подтверждение тому можно найти даже в материалах следственного дела. Алексей знал немецкий и польский, разбирал латынь, учил французский. Вильчек пишет, как Алексей увлекался чтением: он четырежды прочел Священное писание, причём один раз на немецком; штудировал трактат Сааведры – одно из самых популярных политологических сочинений того времени; читал римских авторов. Сохранился сделанный Алексеем конспект католического историка кардинала Цезаря Барония об истории церкви в контексте общей истории с пометками царевича. Из этого конспекта можно понять отвращение Алексея к деспотическому поведению его отца-государя. Царевич был человеком не менее европейским, чем Пётр, но другим. Алексей был в дружбе с князем Дмитрием Михайловичем Голицыным – киевским губернатором, снабжавшим царевича книгами. Именно Голицын станет автором Конституции, которую хотели принять в 1730 году. А что касается того, что Алексей якобы был ретроградом, который бы и армию распустил, и все достижения Петра свел к нулю, то это чепуха. Мы не знаем его «политической программы». Но в следственных материалах есть показания его любовницы, «чухонской девки Евфросинии»: он делился с ней сокровенными мыслями, конечно, понимая её образовательный уровень. Так вот та рассказывала, что Алексей хотел перенести столицу обратно в Москву, а Петербург сделать портовым городом, прекратить войну и отказаться от расширения территорий. Он был весьма неглупым человеком, его главная идея была близка тем, кто подхватил власть после смерти Петра – просто прекратить эту бешеную гонку. Есть свидетельства, что Алексей беседовал с разными людьми о «тягостях народных»: разорении чудовищными налогами, вводившимися постоянно ради финансирования армии. Он хотел прекращения агрессивной внешней политики, некоей паузы. Это и произошло при Екатерине I, а кроме того – снижение налогов, прекращение финансирования флота, возвращение Персии завоеванных в 1722–1723 годах земель. Алексей был сторонником умеренной, но европейской политики. И важно знать, что Пётр в течение многих лет поручал Алексею важные государственные задания. Например, в 1707 году Алексей занимался укреплением Москвы: боялись, что Карл пойдёт на древний город. Кроме того, Алексей занимался обеспечением армии провиантом.
– Хороший выбор ответственного: видимо, Пётр был уверен, что Алексей воровать не станет.
– Да, он знал, что царевич ничего не украдёт. Поручения отца Алексей выполнял успешно вплоть до 1712 года. Поэтому, когда Пётр писал: «Тебе лишь бы дома сидеть и развлекаться», – он знал, что говорит неправду, лжёт. Алексей много времени проводил в дороге, в 1709 году он формировал кавалерийские полки, чтобы вести их из Москвы в Полтаву, когда готовилась Полтавская битва. В пути Алексей простудился, заболел, чуть не умер. Пётр перепугался, предоставил своего личного медика, дал обет, если Алексей поправится, воздвигнуть храм Святого Алексея, что и сделал. Впрочем, от той болезни Алексей по-настоящему так и не оправился – вероятно, у него развился туберкулёз. Безусловно одно: Алексей был не тем человеком, к которому всех нас приучали триста лет. Сомнения в образе Алексея, созданном Петром, начались ещё в середине XIX века, когда профессор Ришельевского лицея в Одессе нашёл в архиве библиотеки князя Воронцова 150 писем царевича. Потом вышел шестой том «Истории Петра» Устрялова с делом Алексея, и Погодин – честный историк – произнёс в Академии наук речь о том, что Алексей был не таким, каким его в своём письме изобразил Пётр.
– Так и хочется спросить: если бы Алексей всё-таки стал царём, что бы нас ждало?.. Другая Россия?..
– Он вполне мог стать царём. В 1715 году Пётр тяжело заболел и все последующие годы болел. Со дня на день ждали, что умрёт, ведь образ жизни императора был весьма нездоровым. Одно пьянство чего стоило. Чудовищное пьянство при дворе Петра, кстати, вызывало большие страдания Алексея, который старался всячески избегать пирушек, что ему тут же ставилось в вину. По традиции, установленной Петром, пить должны были все, и пить много. Часто в заслугу Петру ставят раскрепощение женщин – они должны были наравне с мужчинами присутствовать на ассамблеях. Но мало кто упоминает, что они и пить должны были столько, сколько приказано. Не все это выдерживали, многие пытались улизнуть под каким-либо предлогом: по болезни, по беременности, но ничего не помогало. Пётр был непреклонен. И нередко эти ассамблеи заканчивались для женщин выкидышами, мертворождениями и т.д. Ну так вот, действительно, многие надеялись, что государь помрёт, и это было весьма реально. Если бы это случилось ещё до обострения конфликта Петра и Алексея, приведшего к бегству царевича, поимке, пыткам и убийству, если бы Алексей стал государем, вероятно, Россия сговорилась бы со Швецией: овладение Прибалтикой, скорее всего, отодвинулось бы на неопределённое будущее, но устье Невы с Петербургом осталось бы за Россией. Действия Алексея во многом контролировал бы генералитет. Но главное, на что можно было бы рассчитывать, так это на изменение характера взаимоотношений с подданными. Все устали от того, что Пушкин называл «равенством перед дубинкою». Темп государственной жизни несколько замедлился бы, траты на армию и войну сократились. И страна вздохнула бы с облегчением. И не было бы устрашающего десятилетия Анны Иоанновны… Алексей был очень религиозным человеком, роль церкви при нём бы возросла, возвращён был бы институт патриаршества – и это тоже могло пойти всем на пользу.
Портрет царевича Алексея Петровича кисти Кристофа Бернарда Франке. Фото: Property from the Royal House of Hanover / Sotheby's– И век бы стал менее «бунташным»?
– Думаю, что да. Был бы нормальный порядок престолонаследия. Не было бы череды гвардейских переворотов. Но, с другой стороны, после каждого переворота государственное устройство совершенствовалось, уровень свободы дворянства повышался. И к александровскому царствованию дворянство пришло непоротым. Так что «бунташность» – ещё не самое плохое в XVIII веке.
– Пушкин писал о Петре: «Над самой бездной, на высоте уздой железной Россию поднял на дыбы». Может, правда, перед нами была разверстая бездна и иначе страну спасти не получалось?..
– Вообще-то у Пушкина «бездна» – это буквально край постамента конкретного памятника. Но собственно идея о бездне, в которую, если бы не было реформ Петра, Россия неминуемо бы упала, многократно обсуждалась. Действительно ли положение России было столь плачевно? Её бы поглотили, разорили, разделили? Я не придерживаюсь этой точки зрения. Да, Пётр в том самом письме Алексею писал, что шведы опустили «железный завес» и отделили Московское государство от Европы, но это утверждение сомнительно. Шведы действительно сильно утеснили торговлю – она шла через Архангельск, а не через Балтику. Но в Московское государство приезжали служить иностранные офицеры, приезжали учёные, Пётр лично вывез в Европу 250 человек. При «железном завесе» это было бы невозможно, связи с Европой оставались, причём крепкие. Рано или поздно Россия должна была бы для себя открыть выход к Балтике, другой вопрос – вовремя или невовремя Пётр сделал это. Василий Ключевский считал, что Пётр, начиная Северную войну, не представлял себе, во что она выльется. Война шла 20 лет. Милюков говорил о том, что Пётр превратил Россию в великую державу путём разорения страны. Действительно, к концу царствования Петра страна была разорена, потому что война – очень дорогое занятие. Весь характер петровских реформ оказался костоломным, потому что всё это делалось во время войны, а не в мирное время. Поэтому я полагаю, что бездны, в которую могла бы упасть Россия, не будь Петра, не было.
– И всё-таки попытаемся закончить на нейтральной для Петра ноте: что нам дало его правление?
– Россия получила едва ли не лучшую в Европе армию. Была сделана первая попытка построить боевой флот. Овладение устьем Невы и балтийским побережьем обеспечило новый масштаб международной торговли. Безусловно, произошёл культурный прорыв. Но другое дело, что он бы произошёл всё равно, но не так стремительно. Пётр своим напором напугал соседей: в 1713–1714 годах он попытался даже посягнуть на европейские земли (вспомним Мекленбургскую операцию), чем сильно напугал Европу: настороженность европейцев к России началась именно в те времена. Конечно, Пётр дал России и ускорение технологического развития, но «равенство перед дубинкою» ограничивало возможности реальных изменений. Если образ Алексея, дошедший до нас от той эпохи, не соответствует действительности, то и образ Петра нуждается в серьёзном пересмотре.
