– Продам! Непременно продам!
Григорий Мясоедов вместо ответа метнул в Третьякова свой знаменитый испепеляющий взгляд, из-за которого Репин умолял его позировать в роли Ивана Грозного для своей картины, но, похоже, купец-галерейщик не шутил.
– Павел Михайлович, голубчик, не продавайте!
Он тут же сменил гнев на медовейшую ласку, ведь угроза всесильного Третьякова была для него как ножом по сердцу. Одно дело, когда твоё творение висит на почётном месте в знаменитой галерее Третьякова, где картину могут видеть и гости купца-миллионщика, и простые посетители; и совсем иное, если картину повесят в каком-нибудь особняке, где о холсте, но – самое главное! – о художнике вскоре все позабудут.
Портрет художника Григория Мясоедова кисти И. Репина. Фото: Государственная Третьяковская галерея– Не продавайте, заклинаю я вас!
– И не уговаривайте!
– Ну хотите я вам пятьсот рублей дам?
– Откуда это у вас?
– Я в счёт гонорара за следующую картину...
– Нет, милостивый государь, ваших гонораров мне не требуется... А знаете что? Давайте-ка вы мне её перерисуете!..
– Перерисовать? Да я с огромным удовольствием! Только скажите мне, Павел Михайлович, что именно вас не устраивает? То есть что конкретно?!
– Григорий Григорьевич, да неужели вы сами не видите и понимаете, что́ вы написали здесь!
* * *
Картина Григория Мясоедова «Земство обедает» была знакома всем советским людям, ибо на протяжении десятилетий её репродукции публиковались во всех советских учебниках истории – в главах, посвящённых неудачным демократическим реформам государя императора Александра II. И, в самом деле, чего же там было удачного, если несчастным посетителям присутственных мест приходилось часами ожидать, пока чванливые чинуши отобедают.
Сам обед «земцев» был обставлен солидно (в окне виден то ли буфетчик, то ли официант), а бедные мужики вынуждены удовлетворяться хлебом и луком.
Деталь картины Г. Мясоедова. Лакей в окне. Фото: Государственная Третьяковская галереяПравда, особо дотошные педагоги и искусствоведы уточняли, что настоящие название картины – «Уездное земское собрание в обеденное время». И что изображённые на полотне крестьяне – это не ходоки-просители, но, собственно, сами депутаты земского собрания. Вернее, депутаты от крестьян, которых другие депутаты – от дворянского и купеческого сословий – выгнали во время сытного обеда на улицу.
Подчёркивалось, что сам сюжет картины был заимствован из жизни: Мясоедов был сыном мелкопоместного дворянина Новосильского уезда Тульской губернии (сейчас это город Новосиль Орловской области), и его отец сам не раз заседал в уездном земском собрании.
Более того, в Новосильском краеведческом музее хранится письменное свидетельство уроженца села Паньково Анания Семёновича Ремнёва, работавшего в здании бывшего земства первые годы после революции, о доме, который изображён на картине его знаменитого земляка. Приведём некоторые строки из этого документа: «Крыльцо и вообще фасад здания, расположение окон точно напоминает мне здание бывшего Новосильского земства. Видимо, его Мясоедов видел и положил на полотно... В этом здании 28 января 1918 года проходил первый Уездный съезд, и после располагался Уисполком. Я был секретарём – членом Президиума».
* * *
В селе Паньково родился и сам Григорий Григорьевич Мясоедов. Его отец портупей-юнкер Григорий Андреевич Мясоедов был известен в губернии как автор «Хозяйственно-статистического обзора южной части Тульской губернии или уездов Ефремовского, Новосильского, Чернского и Белевского», опубликованного в 1849 году. Верная служба в губернском ревизионном управлении не принесла представителям старинного дворянского рода большого богатства: фамильное имение насчитывало 13 дворов и 129 крестьян обоего пола.
Тем не менее Григорий Андреевич постарался дать приличное образование всем своим детям, а их у него было четверо: дочь Екатерина и сыновья Руфим, Вадим и Гриша.
Гриша был самым младшим и самым непослушным. Отец определил его на обучение в Орловскую гимназию, где рисование преподавал профессиональный художник И.А. Волков.
Орловская мужская гимназия, открытка начала XX века. Фото: общественное достояниеИменно под влиянием педагога Григорий-младший решил бросить гимназию и поехать в Санкт-Петербург, чтобы стать художником. В ответ отец лишил его скромного финансового обеспечения, и тогда Григорий-младший сам отправился в столицу, не получив отцовского благословения.
В Петербурге Мясоедов становится вольнослушателем Академии художеств, добывая себе деньги на пропитание мелкими подработками.
«Жил на Васильевском острове в бедной комнате, – так вспоминал нелёгкие студенческие годы Григорий. – Работал на кондитерскую, где пеклись пряники, – я с товарищем разукрашивал их. Баранам и свиньям золотили головы, генералам – эполеты. Платили за это по три копейки с дюжины. Обедали в бараке, где давали за шесть копеек щи с кашей без масла».
В 1861 году за полотно «Поздравление молодых в доме помещика» Григорий Мясоедов получил малую золотую медаль Академии художеств, в 1862-м – большую, за композицию «Бегство Григория Отрепьева из корчмы на литовской границе». Мясоедов был поощрён пенсионерской поездкой, пять лет находился за границей – в Берлине, Брюсселе, Париже, городах Италии и Испании. В 1867 году жил во Флоренции, где занимался в частной академии и общался с Герценом, литературоведом Веселовским, художником Ге и их семьями. Именно в Италии у Мясоедова зародилась инициатива создания организации художников нового типа –Товарищества передвижных художественных выставок – по образцу артели «назарейцев», обосновавшихся в Риме в пустующем монастыре Сан-Исидоро дель Пинчо.
«Назарейцы» впервые образовались в Австрии в 1809 году. Тогда шесть молодых немецких и австрийских художников-романтиков, учившихся в Венской академии изобразительных искусств, недовольные академической системой образования, создали объединение «Союз святого Луки» во главе с Фридрихом Овербеком. Правда, за свои монашеские одеяния и длинные волосы, разделённые пробором посредине, члены братства по ассоциации с Христом из Назарета получили ироническое прозвище «назарейцы».
После серии скандалов в Вене члены артели решили перебраться в Рим – поближе к образцам классического искусства и подальше от академического начальства. В пустующем монастыре они организовали первую художественную коммуну-артель в духе средневековых гильдий художников: вели совместное хозяйство, вместе рисовали, пили дешёвое вино и диспутировали о Библии.
Мясоедов загорелся идеей создания такой артели в России.
Вернувшись домой, он встретился с Крамским и добился объединения кружков московских и питерских художников в Товарищество передвижных художественных выставок. Мясоедов был самым активным членом ТПХВ до самых последних дней своих и в течение 40 лет состоял бессменным членом Совета Товарищества.
И специально для второй передвижной выставки, открывшейся в марте 1872 года в Петербурге, Мясоедов съездил домой, в Новосильский уезд, где и сел писать с натуры картины из земской жизни.
Группа членов Товарищества передвижных художественных выставок (1886 год). Сидят (слева направо): С. Н. Аммосов, А. А. Киселёв, Н. В. Неврев, В. Е. Маковский, А. Д. Литовченко, И. М. Прянишников, К. В. Лемох, И. Н. Крамской, И. Е. Репин, Иванов (служащий в правлении товарищества), Н. Е. Маковский. Стоят (слева направо): Г. Г. Мясоедов, К. А. Савицкий, В. Д. Поленов, Е. Е. Волков, В. И. Суриков, И. И. Шишкин, Н. А. Ярошенко, П. А. Брюллов, А. К. Беггров. Фото: общественное достояние* * *
Картина произвела фурор. И сразу же после открытия выставки Мясоедову поступило предложение от императорской Академии художеств продать «земцев» в академический музей. Художник оценил холст в 1 200 рублей – весьма приличные деньги по тем временам: примерно столько получал председатель уездной земской управы за два года службы.
И пока в дирекции Академии думали с ответом, картину решил перекупить купец Павел Михайлович Третьяков, который с ходу предложил сбавить цену. Как истинный купец Третьяков никогда не покупал картину за назначенную цену, правдами и неправдами добиваясь у художников больших уступок.
На предложение Третьякова Мясоедов ответил: «Милостивый государь Павел Михайлович!.. Мне, конечно, приятно Ваше желание поместить мою работу в Вашу галерею, и, считая за честь попасть в Вашу коллекцию, я готов сделать всевозможную уступку из назначенной цены; цена, объявленная мною Академии за „Земский обед”, 1 200. Но так как Академия до сих пор ничего определённого не говорит и так как мне гораздо приятней быть у Вас, а не в Академии... то я понижаю до 1 000 рублей. Думаю, Павел Михайлович, что, взяв в соображение цены, назначенные другими художниками, которые Вы не находите чрезмерными, я в требовании не перехожу за границу справедливости, и мне будет очень жаль, если Вы не захотите на столько же продвинуться вперёд, на сколько я отступил. Будьте добры, Павел Михайлович, сообщите Ваши окончательные намерения, чтобы я мог свободно располагать своими поступками и чтобы меня не смущало напрасное желание попасть в Вашу коллекцию».
Но Третьяков потребовал уступить еще 100 рублей.
И вновь Мясоедов согласился – настолько важной для него была возможность выставляться в знаменитой галерее.
«Моё искреннее желание, многоуважаемый Павел Михайлович, сделать всевозможную уступку, чтобы только сойтись к обоюдному удовольствию, – писал он Третьякову. – Хотя сто рублей гораздо более значат для меня, чем для Вас, тем не менее я согласен получить от Вас 900 рублей, но чистых, то есть без вычета тех 5 %, которые я должен заплатить Товариществу; говоря яснее, я прошу Вас, возвысьте до 945, и думаю, что Вы не будете в претензии за эту маленькую прибавку».
Третьяков согласился, и в 1873 году он заплатил Мясоедову 945 рублей.
А через три года он как-то мимоходом уведомил художника о своём намерении продать полотно другому коллекционеру. Причём, как говорил Третьяков, он был готов уступить картину даже за меньшую сумму, чем купил у художника.
Узнав о замыслах Третьякова, Мясоедов бросился отговаривать купца: «Уверяю Вас, Павел Михайлович, что я очень доволен, что моя картина у Вас, а не у кого другого. Жалею, что Вы разочаровались в „Земстве”»...
Художник даже предложил Третьякову деньги, лишь бы тот не продавал картины.
Поразмыслив, Третьяков передумал продавать «Земство», но в обмен предложил Мясоедову внести некоторые исправления.
Обрадованный художник согласился: «Милостивый государь Павел Михайлович!.. Всякое исправление в картине „Земский обед” я готов сделать, и, если бы Вы нашли возможным прислать ее теперь же, я занялся бы ею тем с большей охотой, что не имею никакой срочной работы, ибо картину, которую готовлю к выставке, могу писать только летом (в то время художник работал над картиной „Засуха. Молебен на пашне” – ред.). Если Вы найдёте возможным вынуть „Земство” из рамы для безопасности и прислать её тотчас по железной дороге на станцию, а квитанцию в дом Волжско-Камского банка на Рыбную улицу, то я сделаю всё, что смогу, чтобы устранить те недостатки, которые в ней замечаются».
Так что всем нам знакомая с детства картина «Земство обедает» – это второй исправленный вариант картины.
Но что же было на первом полотне? Что именно так смутило Третьякова, что тот готов был избавиться от картины?
* * *
Искусствовед Анатолий Хворостов, задавшись целью найти первоначальный вариант полотна Мясоедова, обнаружил небольшую гравюру, сделанную с картины «Земство обедает», опубликованную в «Иллюстрированном каталоге второй передвижной художественной выставки», изданном в 1873 году.
Действительно, это была совсем другая картина.
Гравюра с первого варианта картины В. Мясоедова «Земство обедает», 1873 год. Фото: Catalogue of the 2nd Peredvizhniki Exhibition«В первоначальном варианте картины в фигурах крестьян, во всех вместе и в каждой в отдельности, чувствовалась какая-то обречённость и безысходность, – писал искусствовед Анатолий Хворостов. – После доработки это впечатление исчезло; в крестьянской группе появились спокойная раздумчивость и вызывающая уважение внутренняя сила. Наиболее значительно был изменён крестьянин, сидящий на ступеньке крыльца: вместо дряхлого, согнутого годами, растерянного старика с натруженной спиной зрители видят крепкого мужика, знающего себе цену...»
Но самое главное – на переднем плане картины был изображён огромный красавец-петух, и его игривая походка в направлении кур не оставляла сомнений в намерениях куриного ухажера.
Именно на петухе и были сконцентрированы взгляды всех депутатов Земского собрания:
– Ну-ка скажите, Захар Алексеевич, потопчет ли наш петушок эту курицу или нет?
– Конечно, потопчет, Дементий Осипович, куды она денется, туды её в качель...
И вместо серьёзного полотна о непреодолимых сословных условностях перед зрителем встала карикатура на самих земцев, которых больше интересовала петушиная возня.
Для Третьякова, младший брат которого Сергей Михайлович и сам был важным деятелем земского движения, подобные карикатуры на земство и на политические реформы государя Александра II Освободителя были неприятны.
* * *
Сам Павел Михайлович Третьяков, даже став одним из самых богатых людей Москвы, всегда остро чувствовал свою принадлежность к 3-му – купеческому – сословию.
С одной стороны, Третьяков любил повторять слова, которые позже вошли во все биографические очерки о собирателе: «Я купцом родился, я купцом и умру». И даже своим детям Павел Михайлович в завещании велел строго придерживаться собственных корней: «Не отстраняться от торговли и от своего сословия». Во всех купеческих собраниях Третьяков не раз открыто заявлял о своей «антипатии к служебному мундиру» – дескать, всяк сверчок знай свой шесток. И не скрывал недовольства при получении почётного звания коммерции советника: «Я был бы в самом хорошем настроении, если бы не неприятное для меня производство в коммерции советника, от которого я несколько лет отделывался и не мог отделаться; теперь здесь меня все, кто прочёл в газетах, поздравляют, и это меня злит; я, разумеется, никогда не буду употреблять это звание, но кто поверит, что я говорю искренно?»
Портрет Павла Михайловича Третьякова кисти И. Репина. Фото: Государственная Третьяковская галереяС другой стороны, эта антипатия была своего рода ответом на невозможность преодоления сословных барьеров, когда у любого, пусть даже самого ленивого и самого бедного дворянчика, было больше прав, чем у купца-миллионера.
Земская реформа, учредившая выборные органы местного самоуправления, если и не сломала межсословные барьеры, но по крайней мере сделала возможным конструктивный диалог между разными сословиями.
Итак, земства в России существовали на двух уровнях – губернском и уездном – и в чём-то напоминали советскую систему власти. Так, уездное земство состояло из периодически – как правило, один раз в год – собираемого земского собрания, куда избирали представителей (так называемых «гласных», то есть депутатов) от трёх курий – от землевладельцев, от городского мещанства и от сельских общин. Это была своего рода представительная власть, которая направляла деятельность уездной исполнительной власти – постоянно действующей управы из председателя и 4 членов, которые получали за свою работу весьма приличное жалованье из казны.
Что входило в круг обязанностей земской власти того же Новосильского уезда?
Во-первых, земства финансировали органы здравоохранения и образования на территории уезда. В 1872 году, как гласит «Памятная книжка Тульской губернии», за счёт земства на территории уезда, где насчитывалось 111 тысяч жителей, содержались уездная больница на 20 койко-мест, 50 начальных церковно-приходских школ (приходам из земского бюджета платили дотацию), уездное училище и начальное женское училище. И, скажу я вам, это очень неплохие показатели. Спустя 150 лет в нынешнем Новосильском районе Орловской области по-прежнему работает одна районная больница на 24 койко-места, 7 общеобразовательных школ и одно профессионально-техническое училище № 20.
Во-вторых, земство поддерживало в рабочем состоянии все дороги на территории уезда и 46 деревянных мостов через реки и овраги (эти работы обходились почти бесплатно, ибо дороги и мосты чинили сами крестьяне в порядке натуральной повинности в размере 3 рабочих дней в году).
В-третьих, земская управа выступала оператором сельского страхового продовольственного фонда, то есть запаса зерна и денег, который собирали на случай неурожая.
Наконец, земская власть выполняла и ряд государственных задач: прежде всего обеспечивала постоем (то есть проживанием) проходившие через уезд войска, а также следовавших по казенной надобности полицейских, жандармов, чиновников и судейских.
При этом земские учреждения давали представителям купеческого и крестьянского сословий возможность сделать карьеру и дослужиться до высоких чинов.
Деталь картины Г. Мясоедова. Верхняя часть крыльца с надписью «Уездная земская управа». Фото: Государственная Третьяковская галереяК примеру, Сергей Михайлович Третьяков имел множество наград и орденов, дослужился до действительного статского советника и, получив потомственное дворянство, титуловался «Ваше превосходительство». При этом сам Третьяков-младший, вращаясь в высших сферах, неизменно отстаивал «коренные» интересы своего сословия – московского купечества и отечественной промышленности.
* * *
Картина Мясоедова позволяет довольно точно судить о взаимоотношении сословий в Новосильском уезде. Собрание в уезде проводилось один раз в году. Как правило, это случалось в декабре, когда верстался бюджет следующего года. Но новосильские помещики и чиновники пошли навстречу мужикам, которые никак не желали собираться на «говорильню» зимой. Дело в том, что многие крестьяне на зиму уходили из деревень: одни занимались извозом в городе, другие находили временную работу. И тогда председатель собрания – уездный предводитель дворянства и штаб-ротмистр в отставке Александр Михайлович Сухотин (между прочим, представитель старой дворянской семьи и близкий друг Тургенева) решил пойти навстречу мужикам и постановил провести собрание в конце сентября. Надо полагать, возможность совместить поездку в город с продажей урожая понравилась и сельским помещикам из отдалённых сел (к примеру, от Паньково до Новосиля было более 40 верст, то есть полдня пути на санях, если при хорошей погоде).
Кстати, мужиков в уездном собрании было действительно 8 человек – как и написал Мясоедов на картине. Мы даже знаем их имена: братья Фёдор и Василий Никитины, Иван Безобразов, Василий Александров, Иван Могильников, Яков Тишин, Захар Маторин и Дементий Хорошилов, причем двое последних ещё и работали в земской управе.
И это далеко не бедные крестьяне. Одежда и обувь на всех крестьянах чиста и исправна, а двое из них и вовсе обуты в кожаные сапоги. Оцените алый полукафтан спящего на земле человека: в те годы такой полукафтан стоил примерно столько же, сколько сегодня костюм от «Бриони». Другой селянин одет в голубую шелковую сорочку – да у самой губернаторши вечернее платье из такой же ткани!
Деталь картины Г. Мясоедова. Спящий крестьянин. Фото: Государственная Третьяковская галереяПосмотрите на обладателя пижонской бородки «эспаньолка»: судя по всему, этот модник зря время не терял, а в перерывах между заседаниями сбегал постричься в тамошний барбер-шоп.
Любопытная деталь: вообще-то от сельских общин в 1872 году было избрано 17 гласных земского собрания. Но все остальные крестьянские «депутаты» были дворянами и помещиками. Так, «от сельчан» были избраны гвардии полковник Александр Миркович (сын прославленного генерала Мирковича – героя Отечественной войны 1812 года) и князь Сергей Матвеевич Кропоткин, один из крупнейших землевладельцев в губернии. Впрочем, их присутствие как раз и не составляет большой загадки. В те годы в российских губерниях ещё шёл процесс наделения землёй освобождённых крестьян, поэтому крестьянские большаки и решили задобрить вчерашних господ, доверив им представлять свои интересы.
Разумеется, этих богатых и уверенных в себе мужиков никто не выгонял из-за барского стола. Да если разобраться, ничего «барского» там за столом и не было.
В заседании земского собрания принимали участие 39 гласных, то есть даже в особняке самого богатого городского депутата Дмитрия Михайловича Лодыженского все гласные помещались с трудом (собственное здание для земского собрания в Новосиле будет построено только через год). Так что обедающие в здании представители высшего класса сидят в страшной тесноте. Кушанья им, вероятнее всего, принесли из трактира, и хорошо ещё, если обед проводится за счёт земства, но, скорее всего, депутатам пришлось оплачивать его вскладчину. Так что крестьяне сами решили выйти проветриться на улицу: с их точки зрения, платить 2–3 рубля за обед является никому не нужным «барством».
Да крестьяне и не привыкли обедать в это время. Всякий, кто жил в настоящей русской деревне, прекрасно знает, что крестьянский день построен на двухразовом питании. Утром – до выхода в поле – плотный завтрак: как правило, кружка молока с большим куском пирога или холодные вчерашние щи. И очень плотный ужин – с разогретой заботливой женой тарелкой щей с солониной, с горячей кашей и непременным чаем.
Днём же в поле мужики привыкли довольствоваться небольшим перекусом: краюхой хлеба с солью и луковицей, захваченной в узелке из дома.
Поэтому, когда для городских депутатов – дворян и купцов – наступило время обеда, крестьянам не хотелось ничего, кроме как погреться на солнышке да помолчать за свою жизнь. Ну, может, ещё горбушки кусок пожевать.
В Новосиле Мясоедов уловил главную суть извечного российского конфликта: жизнь высшего и низшего сословий в стране различается настолько, что кажется, будто бы два разных народа с разными привычками и обычаями живут в параллельных вселенных, не пересекаясь и не сообщаясь друг с другом. И, кажется, никакое местное самоуправление, никакие совместные обеды вскладчину не способны заставить их сблизиться или изменить этот уклад. Всё словно растворяется в разлитой в воздухе провинциальной лени и сонном спокойствии.
Дворянин Мясоедов видел в таком раздвоении анекдот, купец Третьяков – величайшую проблему, ведь ему как представителю срединного 3-го сословия приходилось иметь дело и с теми, и с другими.
Но что с этим делать – не знает никто и по сей день.
