Конец прошлой недели сотрясла новость: пока мы все сидели на карантине, Минкульт разрешил коммерческую застройку 300 га подмосковного Музея-усадьбы «Архангельское». Вскоре ленты облетело казённое опровержение: «Информируем, что в связи с общественным резонансом, вызванным несогласием с указанным проектом зон охраны объекта, данный документ был доработан». Иными словами, застройку запретили. Надолго ли? До следующей потери бдительности хранителей и общества?
Государственный мемориальный историко-художественный и природный музей-заповедник В.Д. Поленова всегда был знаменит своими преданными хранителями, спасшими этот островок русской земли от бурь ХХ века и продолжающими свое дело. С главным хранителем заповедника, заслуженным работником культуры РСФСР Натальей Грамолиной «Стол» поговорил о патриотизме.
– Под «малой родиной» каждый понимает то, что хочет. Что это для Вас? Поленово – малая родина?
– Для меня малая Родина – те места, с которыми я связана в некотором смысле корнями. Причём не обязательно родиться в этом месте. Я родилась в Москве, и по отцу я москвичка-старообрядка в седьмом поколении, Рогожская. По матери я томичка. Но я начала бы рассказ о своей «малой Родине» со слов русского поэта Евгения Баратынского: «Есть милая страна, есть угол на земле…». С Баратынским связана и Москва, и Санкт-Петербург, и Казань, и Тамбов, но именно о милой стране – Муранове – он написал эти слова. В этом же стихотворении есть и другая строка, которая многое объясняет в понятии «малая Родина»: «Туда душа летит, там не хладел бы я и в старости глубокой!».
Моя душа всегда летит, конечно, в Поленово. Потому что в Поленове квинтэссенция, наверное, всего того, что можно назвать малой родиной. Это и малый уголок очень родной мне земли, и пейзаж, и традиции, и история, и необходимость всё это защищать. И рождение дочери здесь, появление внуков и дорогие могилы – это то, с чем связана моя жизнь. И никакого пафоса. Никакого абсолютно. Это просто моё место на земле, которое ложится на душу и которому я нужна. Знаете, «где родился, там и сгодился» – да? Но рождаться же можно не только физически. Ты где-то рождаешься духовно. Я вообще очень серьёзно отношусь к пониманию начала. Люди в советское время рождались в каких-то городах и сёлах, приезжали в Москву и другие города на учёбу, заканчивали свои институты, получали распределение на работу и уезжали в дальние края. И я думаю, что для многих из них то место, куда они приезжали и где они начинали свой собственный путь в жизни, стало их малой родиной. Я, например, не могу в настоящее время часто ездить в Москву, потому что понятия родины в Москве для меня не существует, как не существует старого дома на Ульяновской, где я жила, улиц, по которым я ходила. Это всё осталось где-то в памяти. И тем больше мое желание сохранить вот именно это место – Поленово – для всех тех, кто, приезжая сюда, начинает вспоминать: «О… и у нас такая же речка была. И такая красота… Помню, выйдем там… Теперь нет ничего». И хочется сохранить Поленово, чтобы человек, как блудный сын, возвращался к своему порогу.
– Вы считаете, это возможно: от соприкосновения с каким-то отдельным другим местом, пусть и замечательным, вспомнить всё-таки свой порог?
– Для меня очень важной была одна встреча в жизни: мы только восстановили церковь Святой Троицы в Бехове (тогда ещё там был выставочный зал, но она уже была «жемчужинкой»). Я выхожу из церкви на паперть и вижу плечистого мужика в военной форме, который стоит и, обхватив голову руками, плачет. Подхожу и говорю: «Слушайте, что-то случилось? Помочь?». А он приобнял меня и отвечает: «Ты знаешь, я русский, родился в семье военного. Мы всё время жили в Казахстане, я и служил там, а приехал сюда, вышел из церкви, посмотрел на Оку и понял, где моя Родина». Этот момент для него и меня был как прозрение какой-то «дремлющей клетки». Мы с ним ходили, наверное, до вечера, говорили, говорили, говорили… Это и стало для меня отправной точкой во многих моих делах.
– Вы упомянули Москву. Возможно ли вообще для человека, живущего в Москве или Питере, крупном городе, чувство малой родины?
– Арбатские старушки уже ушли в мир иной, естественно, но, тем не менее, я знаю людей, для которых сама обстановка Москвы – это их. И ради Бога! Они всегда что-то защищают: свой маленький дворик, своё понятие соседа, своё понятие парадного, то есть вещи, которые ты воспринимаешь действительно как подлинник. Вот и всё. Как порог для блудного сына. Для кого-то это театр Вахтангова, для кого-то это возможность сходить в скверик у Большого театра (хотя я бы туда уже не пошла).
Просто сейчас Москва не моя! Многое, что там есть, противно моей эстетике и моему пониманию русского города, столицы, страны по имени Россия. Она приобрела другой облик, потеряв «лица необщим выраженьем…». Что мне там делать? Но ведь всех людей нельзя одинаково причесать! Кто-то так воспитан, образован, сделан временем, людьми и обществом. Теперь Новая Москва – это их «малая Родина», и им всё по сердцу. А кто-то говорит: «Я не могу там жить, с удовольствием уезжаю и чувствую себя прекрасно». И они где-то за городом вне Москвы создают свою малую родину.
– А зачем сегодня человеку вообще чувство этой малой родины? Мы живём все в городах, мы дома…
– Вы понимаете, вопрос абсолютно некорректен. Кому-то это чувство нужно, а кто-то вас пошлёт с порога и скажет: «Ну чего вы всё время тащитесь куда-то назад? Вы дуйте, «задрав штаны, вперед за комсомолом»! Понимаете? Никогда никого не нужно заставлять что-то чувствовать и понимать, как вы это понимаете. Надо просто чаще о чём-то важном говорить: «А вдруг!»…
Я же не заставляю вас приезжать в Поленово, хотя мне говорят, что надо креативненько бегать по вокзалам и всюду себя рекламировать. Да зачем всё это? Кто-то приезжает сам без приглашения и остаётся здесь сердцем, кто-то просто проходит: «Да ну, какая-то глушь, вай-фая нету, ничего нету! Собаки какие-то беспородные, комары, шашлык не пожарить». Кто-то говорит: «Вы что – не могли вообще плазму поставить?». А я рассуждаю так: на хрена нам плазма? Если привык только на плазму смотреть, то сиди дома, включи её и изучай, куда ты мог бы приехать, да не приедешь никогда. Такие места, как Поленово, нужно непременно хранить – хотя бы для того, чтобы тот один мужик из Казахстана, которому для счастья, может быть, не хватало только этого – осознания себя и своего места в этом мире! – чтобы ему было куда приехать в минуту жизни трудную.
– Заставлять, конечно, никого не нужно, но помогать-то можно, воспитывать, как теперь говорят, это чувство родины…
– Человек с руками, с ногами, с головой должен ко всему приходить сам. Перед ним разные варианты, разные образы Родины. Есть Нагатинская пойма, например, но есть и Поленово. Есть новодел Новоиерусалимского монастыря, но есть и старое Афонское подворье, есть церковь Ильи Обыденного. Дайте всё! Пусть он смотрит, пусть он думает. Для меня очень важно, что, создавая свой дом, Поленов делал его «с нуля» – он пришёл на абсолютно пустое место. Он не прилеплялся, как банный лист, к усадьбе великого человека, как это сейчас делается (дай-ка построю себе дачку в Михайловском, в Абрамцеве, в Шахматове).
Поленов пришёл на голый песчаный косогор, посмотрел на него, как смотрит художник на чистый холст. И создал лучший в своей жизни пейзаж, и работал над ним. Он пишет Левитану: «Только сегодня получил я Ваше меланхолическое послание, любезный Исаак Ильич. Конечно, приезжайте к нам подышать озоном, которого как раз много от тающего снега. Я ведь тоже больной человек и болею тем же недугом, что и Вы, и лечусь от этой ужасной болезни, которую Вы называете меланхолией, а по-нынешнему – неврастения, и, боюсь сглазить, лечение идет успешнее, чем в Париже у Шарко. Главные медикаменты – это чистый воздух, холодная вода, лопата, пила и топор...».
Какая на земле может быть депрессия? Работай с утра до ночи, преображай землю, «благослови свой синий окоём», делая каждый день доброе конкретное дело для своей «малой Родины».
– Мне кажется, это начиная с Твардовского стали говорить, что чувство родины – в смысле родной страны – у многих ещё дополняется чувством малой родины. Как вы понимаете любовь к «большой родине»?
– Что значит «большой»?..
– У вас нет такого чувства?
– Я, честно, не понимаю вопроса. Да, можно, конечно, всё время ходить по кругу и вопить: «Россия, Россия». От этого действа любви к России, любви к своему делу, любви к истории, к традициям не прибавится. Это акция, спланированное мероприятие, я бы сказала. Вот чего мы сейчас не кричим? Ведь могли бы сейчас: «Россия!». И вы бы посмотрели на меня как на полную идиотку, и я бы на вас так же. А когда я говорю: «Поленово», мы улыбаемся. Потому что это конкретно. Пафос, патриотизм «по плану» всё убивает. Вот мы спланировали патриотическую акцию, а завтра её не спланируем – и что? Любовь ушла?
Я всегда говорю: я русский человек; я не россиянин, я терпеть этого безликого слова не могу. Я действительно русская: русская баба, русский человек. Это моя страна, в которой я живу, для которой я готова сделать много хорошего. Как я могу сказать, что я не люблю Россию? Если ты так говоришь – ну уезжай, раз ты её не любишь. Но я не буду всё время говорить «я люблю Россию», потому что есть места и дела, которые я люблю, а есть те, к которым у меня душа не лежит. Я не люблю ни акции, ни «галочки».
– Вы главный хранитель Поленова. Как специалист скажите, что нужно делать, чтобы хранить свою родину, свой порог?
– Однажды я попала в маленький город Болхов, что на границе Тульской и Орловской областей. На окраине города с незапамятных времён стоит Троицкий Рождества Богородицы женский монастырь, окормляемый Оптиной пустынью. Мы вошли в ворота и увидели полное запустение территории и монахиню, которая что-то делала на земле. Храм был ухожен, частично приведены в порядок могилы около храма, и было ощущение абсолютного покоя и «честной бедности». Мы поздоровались с монахиней, она открыла нам храм, и ощущение «честной бедности» укрепилось ещё больше. Но во всём чувствовалось стремление сделать, возродить, сохранить. Мы спросили у монахини, как удаётся приводить всё в порядок и сколько монахинь в монастыре. Она ответила, что их пятеро вместе с игуменьей. Я воскликнула: «Только пятеро?». Монахиня с улыбкой поправила: «Уже пятеро, а было двое. А управляемся потому, что матушка послушание дала – привести в порядок за каждый день один квадратный метр земли. Вот с каждым днём лучше и становится».
Интересно, что именно в этот день по бульварам Москвы шло протестное шествие с белыми ленточками, после которых (я сама это видела) осталось столько дерьма и грязи, что вспоминать противно. Потом говорили, что в шествии участвовало чуть ли не десять тысяч человек. И подумалось, а что если каждый протест претворился бы в расчистку одного квадратного метра загаженной земли – за день было бы десять тысяч квадратных метров. И, глядя на получившуюся красоту и чистоту, все разошлись бы очень довольные друг другом. То же и с волонтёрством. Когда это веление сердца – это великое дело и добро, которое делается в тишине. Как только акция – фотография и шумиха в соцсетях… И всё!
– Шумиха мешает «чувству родины»?
– Возможно, я очень старорежимна, но я не могу жить только проектами. Иногда проект – это только заявка, не имеющая продолжения в жизни, «петух прокукарекал, а там хоть не рассветай». Люди, хранящие островки малой Родины: музеи-заповедники, музеи-усадьбы, национальные парки – они не оказывают кому-то «услуги», они служат свой родине вне зависимости от погоды на дворе. Иногда, к сожалению, возрождение и сохранение осуществляется ими «не благодаря, а вопреки». На мой взгляд, понимание необходимости такого служения должно закладываться в сознание ребёнка ещё тогда, когда он находится во чреве своей матери. В общем, мы не должны подменять подлинник фальшивкой, как бы нас не склоняла к этому конъюнктура. Внутреннее осознание «большой Родины» приходит обычно через понимание места «малой Родины» в твоей жизни. И как не вспомнить Андрея Тарковского и его «Солярис» с океаном, в котором появляются островки. На одном из них – тот самый порог, к которому ты приходишь, как блудный сын, и понимаешь, что это всегда будет для нас чем-то вроде «больной совести». Как в стихотворении Бунина:
И цветы, и шмели, и трава, и колосья,
И лазурь, и полуденный зной…
Срок настанет – Господь сына блудного спросит:
«Был ли счастлив ты в жизни земной?».
И забуду я всё – вспомню только вот эти
Полевые пути меж колосьев и трав –
И от сладостных слёз не успею ответить,
К милосердным коленям припав.
