Начало беседы: “Если хотите работать с памятью, будет больно” – Вы рассказали о конфликте с «Норникелем» из-за «трудной памяти»: работать с вашей командой непросто. Почему к Вам вообще обращаются?
– Нас находят по каким-то ключевым словам: «городское сообщество», «постсоветский город». Их кроме нас мало кто произносит. А ещё, наверное, потому, что у нас ценник высокий. Я сейчас серьёзно: уровень искренней действительной взаимопомощи в стране утерян. Если ты готов кому-то что-то делать задёшево, это тут же воспринимают как «халяву» или подозревают тебя в провокациях, манипуляциях, службе на Госдеп, марсиан и так далее. Поэтому я делаю людям больно за их же большие деньги. Почему-то кому-то это нужно: может, всем заметно, что с нашими территориями действительно что-то не так, и скамеечками вопрос не решить. Пока мы критически не оценим себя, будем оставаться в ситуации «падающего тупика». Могут быть разные гипотезы о будущем, надо пробовать, думать. Например, у меня есть гипотеза, что начать рефлексию советского периода можно бы с опорой на русскую национальную идентичность: покрутить, чем советское отличается от русского. Я просто вижу, что в национальных республиках гораздо проще с самосознанием, потому что им хотя бы есть на что опереться – это даёт реальный выигрыш здесь и сейчас. А мы живём, всё ещё размазанные комсомольской стройкой по континенту, со своей советизированной русской идентичностью, которая уже ничем не скрепляется. Я вам говорил, что пытался понять, кто такие русские. И подумал, что это даже не очень национальность, это… такая роль модераторов между другими культурами, русский – это как бы человек-фронтир. Если запустить такое обсуждение: кто такие русские, кто такие советские, – можно перейти к новому общему языку, перезапустить многое в себе и окружении. Русский мир – это понятие не идеологов и манипуляторов, это наше понятие. Тут просто нужно правильно раскрыть тему, что именно «русский» как самое запрещённое сейчас в России понятие, как то, чего мы все боимся, является словом, которое может задать стране новую онтологию, стать источником развития. Думаю, не поменять ли себе аватарку на «русский урбанист», чтобы потом считать реакцию? Со стороны точно прилетит, и даже не со стороны, а от самых близких – тема сложная. Другая моя гипотеза связана с мыслью о восстановлении базовой системы расселения, о новых взаимоотношениях между городом и деревней. Советский Союз деревню просто изнасиловал, уничтожил, а когда-то она была базовой формой расселения, и её перезагрузка – очень многообещающее дело. При том что в этой работе есть на что опереться: Немирович, Шанин многое поняли и уже сформулировали. – Раз вы сами заговорили про то, что можно и нужно на кого-то опираться: у Вас есть круг единомышленников? Как бы Вы описали его общие ценности? – Я выгляжу, как маргинал, но друзья у меня есть. Нас всех объединяет путь, на котором ты из героя для себя становишься антигероем и потом пытаешься измениться. Каждый из нас, по-видимому, пережил тот период, когда хотелось причинить добро всем, а потом выяснилось, что из-за этого ты ломаешься, сгораешь, теряешь смысл жизни; и надо не причинять добро, а думать и жить вместе. Такие истории случаются и с архитекторами, и с музейщиками, и с НКОшниками, и с благотворителями. В Дагестане, например, мощнейшее сообщество благотворителей, потому что у них это единственное поле, где возможна кросс-групповая коммуникация, наиболее открытая часть гражданского общества. Среди нас есть даже чиновники от культуры – в общем, люди разные. Наверное, они бы не всё поддержали из того, что я здесь понаговорил, но точно согласились бы всё спокойно обсудить. И это самое ценное.