Спор о судьбе России
– О Пушкинской речи Достоевского написано очень много – целые тома литературы. В первые дни по горячим следам писали журналисты, потом мемуаристы, потом критики, исследователи… И не только у нас, в России, – много работ выходило потом и в Русском зарубежье. Наши западные коллеги тоже писали о ней. У одного американского исследователя вышла целая книга, посвящённая Пушкинскому празднику в Москве 1880 года. Есть и другие англоязычные работы, и французские, и немецкие – возникла целая литература «Загадки Пушкинской речи». Что тогда произошло? Почему эта 40-минутная речь, произнесённая в зале Благородного собрания, куда пришёл цвет русской интеллигенции, произвела такое действие? Было два заседания. На первом выступал И.С. Тургенев, он произнёс красивую речь о Пушкине. Тургенев был любимцем публики, его речь вызвала аплодисменты, но то, что произошло потом, после речи Достоевского, – невозможно описать.
Владимир Викторо́вич. Фото: из личного архива– Как воспринималась эта речь в разные времена?
– В советское время преобладало суждение, что Достоевский, мол, большой художник, но неправильный мыслитель. В академическом издании Достоевского в 1984 году была такая итоговая оценка его Пушкинской речи: «иллюзорно-утопический призыв к “смирению”». Но к концу 80-х стали выходить совсем другие исследования, с иными оценками, – Игоря Волгина, например. У меня была большая статья в журнале «Вопросы литературы» (1991), которую я назвал «“Брошенное семя возрастёт”. Ещё раз о завещании Достоевского». О семени – это слова самого Достоевского.
Тогда в большом зале Благородного собрания собрались представители разных партий и направлений – и западники, и славянофилы, и либералы, и консерваторы, и радикалы. Чем-то объединить этих людей было трудно – они совершенно по-разному представляли себе судьбу России, а именно об этом и говорил Достоевский. Но впечатление от его речи было, по словам И.С. Аксакова, «как будто молния сверкнула». Молния истины, которая всех поразила. И все эту истину приняли – люди изначально разных направлений. Как говорил потом сам Достоевский, немного шутя: «и все обнялись». Эта идея чего-то общего, что должно объединить людей (как у Шиллера – «обнимитесь, миллионы»), положить конец распрям. Это был такой момент истины. Но только момент. Уже через два дня в одной из газет появляется недоумённое: «Что это было?». И каждый стал объяснять по-своему – мол, Достоевский сказал то, что все хотели услышать: что Россия ни в чём не уступает другим цивилизованным странам, и более того, на ней лежит долг спасения Европы, а может быть, и мира. Достоевского обвиняли в мессианизме, в мистицизме – в то время к этим вещам относились очень скептически, даже насмешливо. Вторая половина XIX века – торжество реализма, тогда говорили: «Надо сначала накормить людей, решить социальные проблемы, а уж потом думать о высоких идеях». Говорили и другое: нам надо самим учиться у Европы, а вы говорите – Европу спасать! Если посмотреть публикации в газетах и журналах 1880 года и позже, больше было «против», чем «за». Вот такой парадокс: сначала объединились и признали, а потом пошла волна против.
Черновик речи Достоевского о Пушкине. Фото: общественное достояниеВ этом надо разобраться. А чтобы разобраться, нужно было собрать всё, что об этом событии писали, что я и сделал в этом сборнике. И получилась такая книга почти на тысячу страниц – полилог, всемирный спор.
– О чём же этот спор?
– О судьбе России. Надо ещё иметь в виду, что это 1880 год, время потепления отношений между обществом и государством – такая «оттепель» XIX века. Тогда носились в воздухе надежды на Конституцию, на либеральные реформы. И Пушкинский праздник случился очень вовремя: стране нужно было имя, которое могло бы объединить общество и поставить Россию в контекст мировой культуры. И это имя было найдено.
В европейских странах уже давно были известны писатели, представляющие культурный код нации: в Англии – Шекспир, в Германии – Гёте, в Италии – Данте и т.д. А для нас это, конечно, Пушкин. Но мы не сразу к этому пришли: был Писарев, который разгромил Пушкина, была «передовая молодёжь» – она превозносила поэтов социальной проблематики, прежде всего Некрасова. Ну а Пушкин что? Несовременный поэт, несвоевременный… И когда в 1859 году Аполлон Григорьев сказал: «Пушкин – наше всё», – его осмеяли! А Достоевский к этому вернулся. Он сказал, что Пушкин не только великий художник, но и великий мыслитель.
Если б провалилась Россия
Достоевский сформулировал то, что мы сегодня назвали бы Русской идеей. Он возражает всем, советующим идти вослед Европе: этот этап мы уже прошли в эпоху Петра, когда Россия «прорубила окно в Европу» и открыла для себя все достижения западной цивилизации. И она их не только «усвоила», но и «присвоила». И Пушкин был в этом смысле продолжателем Петра. Так, в «Каменном госте» слышится испанский гений, в «Пире во время чумы» – британский, в «Скупом рыцаре» и «Сценах из рыцарских времён» – дух европейского средневековья и т.д. Русская культура шла к такой открытости, всечеловечности (по слову Достоевского) довольно долго, весь XVIII век. Карамзин с его «Письмами русского путешественника», Жуковский, который был, по существу, переводчиком: он брал прекрасные образцы европейской литературы и перекладывал на русский язык.
Портрет А. С. Пушкина кисти О. А. Кипренского. Фото: Государственная Третьяковская галереяС одной стороны, Россия опоздала: она пришла в Европу, пережившую и эпоху Возрождения, и эпоху Просвещения. Тогда как Русь, по существу, только-только вышла из средневековья. Но быстро сформировалась современная культура, высшей точкой которой стал Пушкин. И эта культура с её всеотзывчивостью восприняла европейское как своё. Тот же Достоевский говорил, что Шиллер нам, наверное, дороже, чем самим немцам. Для него эта всеотзывчивость была не просто особенностью самого Пушкина, но особенностью национального менталитета. Первым об этом сказал Чаадаев: наше назначение – в спасении западного мира. Достоевский уточнил: а что мы несём этому миру? Всеотзывчивость, всечеловечество. А что это такое? По существу, это братство. Но какое? Не братство по крови, а братство во Христе. Как считал Достоевский, Россия восприняла христианство глубочайшим образом и несёт его всему миру. Да, в мире не один христианский народ, но русский народ сформировался преимущественно как народ христианский. Эта идея была ещё до Достоевского – у славянофилов, у Тютчева («Всю тебя, земля родная, в рабском виде Царь Небесный исходил, благословляя»)… У Чаадаева, который пережил коренную перемену своих взглядов. Но именно Достоевский в своей Пушкинской речи всё это собрал и ёмко сформулировал.
Пушкинская речь современна потому, что и сейчас есть эти настроения: «Ну что такое Россия? Что она дала миру? Мы обречены всё время плестись в хвосте, мы сами из себя ничего не представляем…». Один тургеневский герой даже заявил: «Если б провалилась Россия, то не было бы никакого ни убытка, ни волнения в человечестве». И это настроение в русской интеллигенции очень заметно и сегодня.
Достоевский не был понят современниками. Его слова «смирись, гордый человек» истолковали неправильно. Слово «смирение» многими и многими образованными людьми к концу XIX века понималось уже по-другому, далеко от изначального смысла. Они говорили с Достоевским на разных языках. В христианской традиции смирение – это способ соработничества с Богом. А большая часть уже секуляризованной, неверующей русской интеллигенции путала смирение с сервилизмом.
Скитальцы
У Пушкина два главных образа – Онегин и Татьяна. Причём «тип Онегина» берёт своё начало ещё в поэме «Цыганы», в образе Алеко. А за ними пошли и другие герои русской литературы, которых назвали «лишними людьми». Достоевский в своей речи называет их одним словом – скитальцы. Алеко в табор ходил, говорит он, а сейчас идут в социализм – это то же самое скитальчество. Люди озабочены не тем, чтобы послужить своему Отечеству, а ищут где-то на стороне – где лучше, где уже всё сделано.
Во времена Достоевского это было хорошо видно: значительная часть русских помещиков после освобождения крестьян, получив выкупные платежи за землю, отправилась в Европу тратить эти денежки. Вместо того чтобы вложить их в развитие родной земли. Очень немногие распорядились ими по-другому.
– То же самое мы наблюдаем и сейчас: люди зарабатывают деньги в России, а тратят за её пределами – там, где жизнь устроена не ими. Но не хотят потрудиться, чтобы и у нас было хорошо жить.
– И к этим людям Достоевский обращается: «Смирись, гордый человек, и прежде всего… потрудись на родной ниве». Вложи свой ум, свои способности, свои средства, наконец, в собственное отечество, а не скитайся в поиске, где лучше.
Алтай. Фото: Aleksandra Sapozhnikova / UnsplashНа рубеже нового века, когда пришли русские религиозные философы, начиная с Владимира Соловьёва, отношение к Пушкинской речи и к Достоевскому стало меняться. Потому что они говорили на одном с ним языке и понимали, что он хотел сказать. К сожалению, они трагически опоздали: наша история уже пошла совсем в другом направлении – ударилась в то самое «скитальчество», о котором говорил Достоевский.
О всемирном братстве
– Достоевский, конечно, очень осторожно говорит о братстве, о том, к чему предназначен русский народ: «указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловечной и всесоединяющей… а в конце концов, и изречь окончательное слово великой общей гармонии, братского окончательного согласия всех племён по Христову евангельскому закону!».
Он не делает акцента на православии, потому что знает: аудитория его не поймёт. Ведь бо́льшая часть его слушателей – та интеллигенция, которая уже ушла из церкви. Однако когда речь была напечатана, Достоевского всё же обвинили в мистицизме. Он сам в одном из писем признавался: «За что меня ругают? За Бога!». На самом деле то, что обозвали мистицизмом, – это идея всего послекаторжного периода его творчества – идея возвращения России в лоно христианства.
Продолжение спора
Но он не принял этих обвинений, он вступает в спор. 12 августа 1880 года выходит специальный номер «Дневника писателя». Это ежемесячный журнал философско-литературной публицистики, который издавал он сам, он же был его главным редактором и единственным автором. Фёдору Михайловичу приходило огромное количество писем с разными вопросами, и ответы или реакцию на них он и публиковал в этом журнале. Это была обратная связь с читателями, которой он дорожил, особенно с молодёжью. Сейчас некоторые даже называют Достоевского первым блогером.
В этом августовском номере 1880 года он отвечает своим критикам, выводит разговор в философскую плоскость и формулирует суть своего расхождения с оппонентами: вы говорите, что нам нужно просвещение, но какое просвещение? Пётр I заботился о научно-техническом прогрессе, в котором мы отстали. Но ведь есть ещё и духовное просвещение, и оно должно быть ведущим. Не развитие только интеллекта, а просвещение души – сердца, ума, становление нравственной личности человека прежде всего. А если развивать только интеллектуальную составляющую, кем будет человек? Это будет волк с компьютером. Можно иметь все современные технические достижения и жить по волчьим законам. К чему это приводит – мы с вами сегодня хорошо видим, к сожалению. А в перспективе это означает конец цивилизации.
В этом номере «Дневника писателя» Достоевский углублённо обсуждает вопрос: что нам нужно в первую очередь, без чего невозможно дальнейшее движение? Это нравственное воспитание. Он понимал, что прежде надо самим исцелиться. Современники возражали: что, нам всем теперь в монастырь пойти? Что, надо забросить социальные вопросы? Они не приняли пророчества Достоевского: социальное и экономическое процветание находится в зависимости от нравственного состояния общества.
Фото: Max Titov / Unsplash– Ну, собственно, ХХ век это и показал – когда пытались обустроить социально-экономическую жизнь, отринув духовную составляющую.
– Тем не менее, пройдя трудный путь, мы неизбежно пришли к тому, что утверждал Достоевский, – к пониманию первичности духовного устроения человека.
Контекст Пушкинской речи
– В 1880 году Достоевский работал над «Братьями Карамазовыми». Он прерывает работу над романом на полгода, когда готовится к Пушкинской речи. Возвращается к ней уже после того, как вышел августовский «Дневник писателя». И эти два произведения получаются связанными между собой общими мыслями. Там выстроена одна иерархия ценностей: Алёша и старец Зосима – они как раз этот нравственно устроенный мир и созидают (начиная с себя).
Последний «Дневник писателя» был написан в январе 1881 года, он вышел уже после смерти автора. А через месяц – 1 марта 1881 года – произошло убийство Александра II. Красное колесо покатилось с сокрушительной силой, и его некому было остановить.
Достоевский о финансах
В последнем «Дневнике писателя» Достоевский обратился к финансовым проблемам. Он пишет, что падение рубля и т.д. невозможно остановить исключительно финансовыми механизмами. «Капиталы… нравственного спокойствия ищут». Всё дело в том, что сами финансы должны стать другими – здоровыми. Нужно оздоровление финансов. А что это такое? Это оздоровление почвы, на которой эти финансы вырастают. То есть опять – «потрудись на родной ниве». Тогда и финансы не будут, по словам Достоевского, неправильными, т.е. мошенническими. Я думаю, сейчас как раз наступила эпоха мошенников. И даже цифровизация привела к тому, что открылось море возможностей добывать деньги путём обмана.
Фото: Nahel Abdul Hadi / Unsplash– Как, по-вашему, сегодня мы можем воплощать эту отзывчивость, эту братскость? Как это может быть?
– Эта мысль сформулирована в Евангелии, и не случайно евангельское слово стало народным словом – «за други своя». Это глубоко сидит в русском народе. И Достоевский писал об этом, когда Россия вступилась за балканских славян в 1877 году. Мы тогда воевали не за приобретение территорий, а за спасение братьев-христиан от османского владычества.
И ещё одна мысль следует из Пушкинской речи Достоевского. Она впервые сформулирована Тютчевым: в Россию надо верить. Если человек не верит в себя, он ничего в жизни не добьётся. Так и народ: только поверив в себя как в народ, в свои силы, он может чего-то достигнуть. Мы слишком долго собой пренебрегали. А литература наша этому сопротивлялась, как могла. Николай Страхов писал, что вся русская литература начиная с XVIII века – с Ломоносова, Державина, Карамзина и вплоть до Толстого – жила верой в Россию. Великой русской литературы не было бы, если бы русские писатели не верили в Россию. Но нашей интеллигенции этого, к сожалению, недоставало. Вот очень простая и очень актуальная идея Пушкинской речи Достоевского, к которой, я надеюсь, мы начинаем поворачиваться и которую нам предстоит осмыслить.
– Можно сказать, что причиной того, что Россия сорвалась в катастрофу ХХ века, было неверие в Бога и в себя как народ?
– Это явилось причиной поражения господствующего класса. А на стороне большевиков вера была. Она была другая, но это была вера. Эта другая вера создавала другой строй жизни, и она победила. Победили те, кто верил в себя. Мы нашу историю должны понять во всей её сложности, по слову Пушкина, «такой, какой нам Бог её дал». И путь к истокам нравственных начал нам предстоит долгий. Но мы на него вступили. По крайней мере хочется в это верить.
– Чем похожи мыслящее общество времён Достоевского и современное?
– Тем, что это общество расколото. Как тогда было расколото, так и сегодня. Сама речь стала моментом истины, когда все, кто слушал, поняли, что все они русские люди и все хотят блага своему Отечеству, хотя и по-разному его понимают. А потом вернулись к междоусобице.
Ведь в то время уже был написан Манифест Коммунистической партии, «призрак коммунизма» вовсю бродил по Европе. И прогнозы на будущее Достоевский давал неутешительные: он говорил, что через всё это предстоит пройти. Правда, он думал, что Россия устоит. А получилось наоборот: Россия через это прошла по полной программе, заплатив огромную цену, но и приобретя бесценный опыт. Споры белых и красных не затихнут, наверное, никогда, но нельзя при этом поддаваться агрессии. Поэт сказал, что он молится за тех и за других. Мы должны друг друга понять и не кидаться в крайности, как это нам свойственно. Потому что, как говорил Достоевский, «идеи меняются, сердце остаётся одно».
Пушкинская речь заставляет нас размышлять над тем, кто мы и как нам сохранить себя как народ. И если мы это поймём, тогда, я думаю, у нас есть будущее.
