...Низкий и густой рёв охотничьего рога пронёсся над укутанными предрассветными туманами полями, ударился о свинцово-серые облака, нависшие со стороны запада над высоким берегом Дона, и вернулся обратно, к дубовой роще, где у княжеского шатра уже стояла конная дружина в полном боевом облачении.
Пора!
Как ни хотелось воинам спать в походных палатках, закутавшись с головой в овечьи шкуры и шерстяные плащи, но война есть война. Дружинники и ополченцы спешно одевались, подхватывали щиты с топорами да копьями и сквозь густой росистый ковыль шли на заранее присмотренные позиции.
– Эх, роса какая! – вполголоса переговаривались дружинники. – Все сапоги уже промокли.
– Зато к Боженьке в рай чистым попадёшь, хорошо!
– А я к Нему пока ещё и не собираюсь!
– Молчите, дурни! – цыкнул на весельчаков самый старый дружинник. – Будете много болтать, беду накличите...
Именно этот момент и написал Александр Бубнов на своём знаменитом полотне «Утро на Куликовом поле», вошедшем во все учебники истории: в рассветном тумане русские дружинники идут по пояс в ковыльном море туда, где им предстоит встретить атаку врага.
* * *
Сегодня уже невозможно представить, что «Утро...», отмеченное в 1947 году Сталинской премией, изначально было обычной договорной работой – то есть, по сути, заказом для украшения вестибюля какого-нибудь партийного Дома политпросвещения.
Стылой и голодной зимой 1942 года, когда большинство москвичей уехали в эвакуацию от рвущегося к столице фашистского зверя, художник Александр Бубнов работал художником-трафаретистом для «Окон ТАСС». Работа была не из лёгких: сутки напролёт в холодном подвале нужно было рисовать вручную – по трафаретам – сотни штук плакатов, которые моментально развозились по действующим частям Красной армии, поднимая бойцам настроение. Паёк давали скудный, и прокормить семью помогали только договорные заказы, которые иногда подбрасывали по линии Художественного комбината при Московском союзе советских художников (МССХ). В войну, правда, заказов было немного, но стоило товарищу Сталину в своей речи 7 ноября 1941 года упомянуть имена великих русских полководцев прошлого – Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова – как в МССХ пришла разнарядка: срочно нужны портреты полководцев! И ещё какие-нибудь батальные полотна с их участием. Срочно!
– Срочно – значит, срочно, – согласился Бубнов, забирая аванс.
Если партии нужны русские богатыри, будут ей русские богатыри – не хуже, чем у того же Васнецова. Только бы узнать, чем этот Донской прославился и кого он победил.
А.П. Бубнов, 1947г. Фото из семейного архива* * *
– Посмотрите, что вы видите на самом переднем плане картины?
– Дружинников?
– Траву! Степной ковыль!
Живописец Василий Александрович Бубнов, сын художника, сделал многозначительную паузу.
– Вообще-то как раз степь у отца и была главным героем. Колышащийся океан травы – вот что его на самом деле всегда привлекало, вот что он на самом деле всегда мечтал писать...
В таком буйном разнотравье и вырос художник – в деревне Бубновка, что стоит на берегу речушки Аткары в десятке километрах от города Аткарска Саратовской губернии. Вообще-то Саша Бубнов родился в марте 1908 года в Тифлисе, куда судьба забросила его отца Павла Семёновича, устроившегося вольнонаёмным почтальоном в армию. Но с началом Первой мировой войны, когда турецкие корабли без объявления войны обстреляли Севастополь и Одессу, Павел Сергеевич решил отправить семью подальше – в Саратовскую губернию, в дом своего отца – зажиточного мельника, владевшего собственной мельницей, что когда-то стояла на высоком холме над Аткарой.
Сегодня от прежней Бубновки, насчитывавшей в начале прошлого века почти четыре сотни крестьянских дворов, практически ничего и не осталось: исчезли и мельница, и крепкие амбары, и конюшни, и добротные «мыльни», стоявшие на высоких сваях у самого берега реки. Ныне в Бубновке насчитывается всего 55 жителей да десятка полтора домов на трёх улочках, расходящихся от старого моста.
Может быть, запах остался прежний: смесь ароматов парного молока, испарений земли, горьковатого дыма из печных труб и пряного благоухания степных трав и цветов.
В Бубновке Саша прожил до самого окончания мировой войны, когда вернувшийся с Закавказского фронта отец решил перевезти семью в Аткарск – богатый уездный город, разбогатевший на торговле хлебом.
Вокзал на станции Аткарск, начало XXв. Фото: Ушаков П.М / www.etoretro.ruСашу отдали учиться в реальное мужское училище (с 1926 года училище переименовано в школу № 3). Именно здесь в 1919 году он встретил своего первого настоящего педагога – преподавателя художественной студии Николая Яковлевича Фёдорова, который увидел в своём ученике склонность к рисованию и всячески поощрял занятия живописью.
Надо сказать, что Аткарск в годы Гражданской войны представлял собой страшное зрелище. Город несколько раз переходил из рук в руки, его брали то красные, то белые, то восставшие чехи с австрийцами, то «зелёные» анархисты, и каждый раз появление новой власти сопровождалось погромами, поборами и публичными казнями богатеев-купцов, не успевших сбежать из города.
Но вот руководителя изостудии, который в это сумасшедшее время как ни в чём не бывало водил своих учеников на этюды в степь, показывая им древние половецкие курганы, не трогали ни красные, ни белые – дескать, ну вот такой чудак-человек, что с него возьмёшь? И потом – кто ещё будет им рисовать всякие лозунги и объявления для горожан?
Так юный Саша Бубнов получил первый урок для выживания в этом мире.
В 1927 году Бубнов едет в Москву и поступает в Московский художественно-технический институт (ВХУТЕИН), где учится у знаменитого художника-авангардиста Константина Истомина, а потом – у признанного мастера монументальной живописи Николая Чернышёва.
* * *
После окончания института его по распределению отправили на Кузнецкстрой – так в 1930 году именовали первую ударную всесоюзную стройку, когда в тайге на склоне Старцевых гор, что на левом берегу Томи – прямо напротив старинного сибирского городка Кузнецка, – партия приказала построить с нуля крупнейший в мире металлургический комбинат.
Но название «ударная стройка» только в газетах звучит красиво, на деле же более 50 тысяч человек – раскулаченных ссыльнопоселенцев, заключённых «врагов народа» из окрестных лагерей Сиблага, ну и, конечно, добровольцев-комсомольцев – были просто брошены на голую землю с выданными киркомотыгами и топорами для строительства бараков.
Днём поселенцы строили бараки, а ночью разжигали костры и делали застил из высохших деревьев. Так и спали вповалку, укрываясь брезентом.
О совершенно нечеловеческих условиях выживания строителей Кузнецкстроя остались воспоминания писателя Александра Бека, побывавшего с агитвизитом на «ударной стройке»: «Шёл обложной дождь… С потолков на стены, на нары падали коричневые капли. Оказалось, сверху для тепла бараки были укрыты слоем навоза из совхозных пригонов. Ноги и под крышей скользили в хлюпающей грязи. Сквозь щели задувал и погуливал ветер… Бараки шили в одну доску… Щели конопатили, но почти вся пакля выпала. Вошёл рабочий. Не разуваясь, лёг. Доски нар не стали оттого грязней – новая грязь не отличалась от старой, тоже сырой, непросыхающей, чёрной».
Сам Саша Бубнов жил в заводоуправлении, спал под столом. Это была его единственная привилегия как представителя «рабочей интеллигенции».
На стройке он числился младшим архитектором – помогал чертить планы строительства посёлка Верхняя Колония с романтичными названиями улиц: Коллективная, Коксовая, Батарейная, Индустриальная, Коммунальная. Также он спроектировал первый памятник на первую официальную братскую могилу, которая появилась здесь после серьёзной аварии 1931 года. Но на самом деле могил было больше, просто это была первая авария, в которой погибли не заключённые и ссыльные, а добровольцы.
* * *
Вырвавшись из Кузнецкстроя обратно в Москву, он дал себе слово никогда больше не попадать в такие места, а сделать это можно было только одним способом – стать самым лояльным живописцем Страны Советов.
Картина «Погиб в бою». А.П. Бубнов, 1932 г. Источник: yavarda.ruВ своей автобиографии, написанной для советских газет, сам Александр Бубнов так описывал свой дальнейший путь: «Попробовал писать, убедился, что мало что умею делать. С этого времени начал работать очень много. Первую работу – „Погиб в боюˮ – выставил на выставке „15 лет РККАˮ, вторую – „Белые в городеˮ – на выставке молодых художников в 1934 году.
В 1936 году я написал картину „Октябриныˮ, которая была выставлена на выставке „Индустриализация социализмаˮ».
Октябрины – это, если вы не знали, изобретённый большевиками обряд, призванный заменить христианский обряд крещения.
– Кстати, отец любил эту картину, – вспоминает Василий Бубнов. – Ведь в образе женщины с ребёнком он написал свою родную сестру. Так что, когда он смотрел на «Октябрины», он любовался портретом сестры.
Картина «Октябрины». А.П. Бубнов, 1936 г. Источник: Ульяновский художественный музейКартина действительно получилась очень тёплой – впрочем, возможно, из-за того, что конъюнктурная составляющая осталась только в названии. Измени название – никто и не обратит внимание.
После этого Бубнов, как говорится, входит «в обойму»: его берут в пропагандистскую поездку НКВД на Дальний Восток, после чего он пишет «Пограничники в засаде», «На Дальнем Востоке».
И вот наконец вершина карьеры: в 1939–1940 годах Бубнов участвует в создании живописных панно («Знатные люди Страны Советов» для международной выставки в Нью-Йорке и «Мастера стахановских урожаев» для ВСХВ). Наконец худсовет Художественного комбината при МССХ ему доверяет сделать портреты Сталина для плакатов.
* * *
Сразу после начала войны Бубнова взяли на работу в ТАСС, где решили возродить традиции «Окон РОСТА», выпускавшихся при участии Маяковского.
Поначалу «Окна ТАСС» выходили в трёх экземплярах – написанные гуашью или акриловыми красками плакаты выставлялись на мольбертах в окне старого здания ТАСС на Тверском бульваре, а также в витринах первого этажа гостиницы «Москва» и редакции газеты «Известия».
Плакаты сразу заметили. Газета «Труд» в июне 1941 года опубликовала репортаж из мастерской: «Маяковского нет среди нынешних сотрудников „Окон ТАССˮ, но он как бы незримо присутствует здесь... Страна ждёт сейчас от поэта и художника молниеносного отклика на события. Не успеет родиться тема плаката, как он тут же поступает в производство. Художники работают как на бивуаке. М. Черемных расположился прямо на полу, А. Бубнов стоит у мольберта, Б. Ефимов и Н. Долгоруков устроились в углу, Ф. Решетников чертит эскизы на краю стола…»
Вскоре плакаты стали выходить еженедельно, а потом и ежедневно, причём в Кремле потребовали присылать плакаты и в передовые части, сражавшиеся уже на подступах к Москве, – дескать, почему это товарищи художники из ТАСС поднимают настроение товарищам в тылу, а чем наши защитники хуже?!
И художникам приходилось работать с пулемётной быстротой. Как только по радио передавали сообщения Совинформбюро, художники моментально набрасывали эскиз, а поэты писали стихи. Как только самый удачный вариант утверждался Главлитом, то есть партийным цензором, то эскиз сразу же отдавался в производство: одни размножали набросок плаката, другие вырезали трафареты, третьи по готовым трафаретам множили плакаты.
Окно ТАСС №13. Болтун – находка для шпиона. Источник: Wikimedia CommonsПричём трудились художники без различия чинов и званий: допустим, прославленные Дейнека и Нисский могли резать трафареты по эскизу Кукрыниксов, а с трафаретами работали поэты и театральные художники Комарденков и Артюхова, акварелистка Ромодановская и скульптор Столпникова. При таком бригадном подряде срок изготовления плаката – от утверждения эскиза до доставки в передовые части – составлял 10–12 часов, а в отдельных экстренных случаях – не более 4 часов! В подобном головокружительном темпе создавались плакаты, посвящённые обороне Москвы и Сталинграда, битве на Курской Дуге, освобождению наших городов от фашистских захватчиков.
Труднее всего пришлось работать после того, как в октябре 1941 года в Москве объявили осадное положение и многие художники отправились в эвакуацию. Кукрыниксы поехали в Казань. Дмитрий Моор, автор знаменитого плаката «Ты записался добровольцем?», эвакуировался в Самарканд, Михаил Черемных отбыл с женой в Бийск, где возглавил мастерскую «Окон», – рисовал плакаты, а жена делала подписи к ним.
В Москве же осталась горстка художников, не пожелавших никуда уезжать. Среди них был и Александр Бубнов.
Поэт Михаил Вершинин вспоминал, как на следующий день после эвакуации сотрудников «Окон ТАСС» он зашёл в мастерскую «Окон» на Кузнецком Мосту, а там в холодных комнатах, согнувшись над листами, работали с трафаретами оставшиеся в городе Соловьёв, Нисский, Бубнов и Радлов.
– А вот и поэт! – весело воскликнул Павел Петрович.
– Значит, всё в порядке!
Художники работали сутками напролёт и ночевали в мастерской; когда же комнаты из-за отсутствия отопления совсем выстуживало, отправлялись греться на станцию метро «Площадь Революции» (руководству метрополитена была дана команда «окнотассовцев» не трогать!). Впрочем, не хватало не только дров, но и обычного растворителя для краски. Пришлось проявлять смекалку: заменили растворители… клопомором, из-за паров которого художники то и дело теряли сознание. Их вытаскивали отлежаться на снег, а товарищи продолжали работать.
В результате только за октябрь-декабрь 1941 года в мастерской удалось выпустить около 200 «окон», а растрафаретить и отправить на фронт более 16 тысяч экземпляров!
Москва. На улице Горького москвичи читают «Окна ТАСС», 1941г. Фото: С.Н. Струнников / Wikimedia CommonsРазумеется, в таких условиях браться за создание монументального батального полотна было решительно невозможно, но аванс за полотно представлялся ему той самой соломинкой, способной спасти его семью от голодной смерти.
К работе над договорной картиной Бубнов приступил только в конце 1943 года, когда вермахт был изгнан от Москвы, а бои шли уже на Украине и в Белоруссии. Но и тогда художник понял, что быстро справиться с заказом он не сможет просто по той причине, что ничего не знает ни о самом князе Дмитрии Донском, ни о Куликовской битве.
И чем больше он погружался в исторические исследования, тем более явственно понимал, что именно эта картина способна изменить в его жизни буквально всё.
* * *
До речи Сталина советские историки не особенно интересовались персоной Дмитрия Иоанновича: князь жил в феодальную эпоху, в классовой борьбе участвовал не очень активно, а «разборки» с Ордой были новой историографии не интересны. Если со святым благоверным Александром Невским хотя бы боролись по антирелигиозной линии, то Дмитрию Иоанновичу в советской версии истории было уготовано полное забвение.
К примеру, Михаил Покровский в первых советских учебниках истории о Куликовской битве вообще не упоминает.
Не особенно жаловали князя и дореволюционные историки.
Во-первых, потомки Мамая – крымского темника, разбитого Донским на Куликовом поле – позже стали основателями российских дворянских фамилий. (Например, от Мамая вёл своё происхождение и род Глинских, а, между прочим, Елена Глинская стала мамой царя Иоанна Грозного.) К тому же с петровских времён в общественном сознании для формирования образа врага приоритетным стало «западное» направление.
Историю же допетровской России считали временем тёмного варварства и дикости, где по определению не могло быть ничего примечательного.
Впрочем, иногда о Дмитрии Донском вспоминали – всякий раз, когда того требовала политическая обстановка. К примеру, после войны с Турцией 1787–1791 годов, когда османы попробовали было отвоевать Крым, тема «Дмитрий Донской и Куликовская битва» была внесена в список конкурса для выпускников Академии художеств. Причём профессура академии чётко сформулировала задачу, на что именно следует сделать идеологический упор при изображении князя: «Представить великого князя Дмитрия Донского, когда по содержании победы над Мамаем, оставшиеся князья русские и прочие воины находят его в роще при последнем почти издыхании, кровь струилась ещё из ран его: но радостная весть о совершенном поражении татар оживляет умирающего великого князя...»
Именно таким в 1805 году и написал князя Орест Кипренский, получивший Золотую медаль Академии художеств.
В середине века, когда в воздухе запахло уже скорой Крымской войной, образ великого князя Дмитрия Иоанновича было решено поместить в строящемся храме Христа Спасителя, задуманном как храм-памятник героям войны 1812 года. Полотно было заказано французскому баталисту Ивону Адольфу, который написал вполне типичный для того времени парадный портрет: Дмитрий Донской на белом коне в самой гуще битвы рубит головы врагам.
Кстати, в том же году по инициативе первого исследователя великой битвы обер-прокурора Священного Синода Степана Дмитриевича Нечаева был установлен памятник-колонна на Куликовом поле – вернее, на том месте, которое Степан Дмитриевич указал в качестве Куликова поля. Интересно, что «то самое» поле нашлось в собственном имении Нечаева в Тульской губернии, но спорить с обер-прокурором желающих не нашлось.
Наконец, уже на рубеже веков свой взгляд на события Куликовской битвы выразил и Михаил Нестеров, выпускник Московского училища живописи, ваяния и зодчества. Правда, эскиз «Благословение Сергием Радонежским Дмитрия Донского на Куликовскую битву» так и не был завершён Нестеровым.
Впрочем, непростые отношения Дмитрия Иоанновича и церкви – это тема для отдельного разговора.
* * *
Александр Бубнов сотню раз продумал и передумал каждый нюанс композиции.
Для картины ему позировали и случайно встреченные люди, и его друзья. Так, в образе воина со щитом изображён саратовский скульптор Евгений Тимофеев, а для колоритной фигуры ополченца в центре картины, слева от Дмитрия Донского, позировал другой земляк – скульптор Александр Кибальников. В роли ополченцев позировали крестьяне из Аткарска и его родной Бубновки.
С такой же скрупулёзностью он продумал детали экипировки и вооружения русских ратников. Художник изучал труды историков, исследователей, опыт русских исторических живописцев, литературные памятники, знакомился с бытом Руси XIV века: обрядами, обычаями, одеждой, военным делом того времени, покупал по базарам подходящий реквизит – одежду, оружие. Варежки, рубашки, верёвки на пояса он даже плёл сам.
– В годы войны в Москве работало огромное количество антикварных лавок, в которых отец находил древние боевые шлемы, кольчуги, а однажды он даже купил древнерусский щит, – говорит Василий Бубнов. – По-моему, на скупку кольчуг и оружия он потратил весь аванс, который получил за картину, и даже остался ещё должен.
Сложно сказать, каким образом средневековые кольчуги попадали в антикварные лавки: возможно, прямиком со стройплощадки Дворца культуры ЗИЛа, который возводили буквально на костях – на месте древнего некрополя Симонова монастыря, где хоронили героев Куликовской битвы. Очевидцы вспоминали, что в ходе строительства экскаваторы вскрыли братские могилы русских богатырей, лежавших словно в боевом строю – плечом к плечу, в шлемах и кольчугах.
Наконец, художник отказался от традиционного батального драматизма, изобразив на переднем плане полотна не саму битву, не князя в расшитом золотом плаще и не отборных княжеских дружинников в сверкающих шлемах и кольчугах, крушащих головы врагам, но обычных русских мужиков – крестьян, устало идущих на передний край разношёрстной толпой. Один идёт с топором, другой – с дубиной-шестопёром, иные и вовсе с охотничьими самострелами. Посыл был очевиден: главный герой любого сражения – это простой народ.
Картина «Утро на Куликовом поле», А. П. БубновРазумеется, такой эскиз не мог не понравиться худсовету.
Но одновременно Бубнов написал и то, что привело в восторг и самого Сталина. Присмотритесь внимательно: да, на полотне ещё ничего не произошло. Но полки уже расставлены, солдаты вышли на заранее присмотренные позиции, и именно в это минуту был предрешён исход всей войны.
* * *
Только дилетанты считают, что успех в сражении зависит от количества войск. Нет, конечно, военная сила важна, вот только Мамай привёл на Куликово поле в три раза больше войск, чем собрали все русские княжества. И у татар был настоящий контингент профессионалов. Основу ордынской армии составляла конница девяти улусов, усиленная наёмниками и войсками вассальных союзников. Основу же русского войска составляло народное ополчение, то есть люди, порой не имевшие ни боевого опыта, ни профессиональной военной подготовки.
Нет, в основе всякой победы лежит прежде всего правильная стратегия и тактика, то есть умение навязать сопернику сражение в нужном месте и в нужное время. Князь Дмитрий Иоаннович владел этим военным искусством в совершенстве.
Ещё 1378 году он встретил войско ордынцев под предводительством мурзы Бегича во время переправы через реку Вожу. Русские войска спокойно выждали в засаде, пока татары не начнут переправу, и когда всё войско Бегича оказалось в воде, безжалостно перебили.
Сейчас же Дмитрий Иоаннович, получивший известие о начале похода Мамая, решил сам переправиться к нему навстречу через Дон, чтобы в полной мере использовать фактор внезапности.
Разведчики донесли, что войско Мамая в ожидании подхода полков литовского князя Ягайло расположилось лагерем неподалеку от слияния реки Воронеж с Доном. Тогда эта безлюдная местность была настоящим диким полем. И, судя по всему, татары никак не ожидали нападения русских дружин, позволив таким образом князю Дмитрию Иоанновичу заманить себя в ловушку.
Князь сам выбрал место для сражения – болотистое Куликово поле (кулик – птица, которая селится только на болотах), которое с трёх сторон было ограничено реками Дон и Непрядва, не позволявшими татарам применить свой излюбленный приём окружения войск противника лёгкими конными отрядами.
Другой вопрос: как заставить татар пойти в атаку на ставшую в глухую оборону пехоту, ощетинившуюся длинными копьями?
Очень просто: рано утром Дмитрий Иванович во главе конников Сторожевого полка (по сути, это были разведчики, прокладывавшие дорогу основным силам) сам напал на лагерь ордынцев.
И разъярённый Мамай был вынужден начать сражение в явно невыгодной для себя позиции. Атака велась вслепую – без разведки местности, и только этим и можно объяснить, что опытные ордынцы прошляпили, что в зелёной дубраве, оставшейся у них за спиной, притаилось более 15 тысяч закованных в сталь конных дружинников во главе с князем Владимиром Андреевичем Серпуховским и опытным воеводой Дмитрием Михайловичем Боброком-Волынским.
И едва татары попытались прорвать оборону на слабом правом фланге (Дмитрий Иоаннович намеренно поставил там меньше дружинников), как ордынцы влетели в болото. Началась свалка, и тут в тыл татарам обрушился бронированный кулак засадного полка.
Войско Мамая было разгромлено полностью. Мамай с небольшим количеством воинов бежал с поля боя.
Именно к такой стратегии и призывал сам товарищ Сталин: побеждать врагов не числом, но умением. И на его территории.
* * *
Картина «Утро на Куликовом поле» произвела фурор ещё прежде, чем она была закончена.
Василий Бубнов вспоминает:
– Я помню, как к отцу в мастерскую приехала киносъёмочная группа. Установили софиты, и киношники под камеру сняли, как отец подписал картину: «Александр Бубнов» – в правом нижнем углу. После этого картину вынесли из мастерской и на грузовике повезли в зал Союза художников на Кузнецком Мосту, где открывалась персональная выставка отца.
На открытии выставки побывал сам Василий Сталин, который рассказал интересную историю. Оказывается, Бубнов является любимым художником «отца народов». Дело в том, что в журнале «Огонёк» уже в послевоенное время была опубликована репродукция картины Александра Бубнова «Младенец спит», написанная с его сына Василия. Сталин, увидев портретное сходство между маленьким Василием Бубновым и Василием Сталиным, вырезал страницу с репродукцией и с помощью обычных канцелярских кнопок повесил картину над своей кроватью на даче в Кунцево.
После этого присуждение Бубнову Сталинской премии 1947 года в области литературы и искусства стало восприниматься как нечто само собой разумеющееся.
Александр Бубнов в белом кителе, который сшили на заказ. С этой фотографии художник рисовал портрет И.В.Сталина. Фото из семейного архиваТочно так же – само собой – выяснилось, что картина сменила владельца: Худкомбинат, бывший формальным владельцем полотна, передал его в дар Третьяковской галерее.
В том же году Русский музей – вечный соперник Третьяковки – заказал Бубнову написать парадный портрет Сталина.
«Утро на Куликовом поле» действительно изменило всю жизнь живописца. У Бубнова появилась новая просторная мастерская в престижном Доме художников на Нижней Масловке в Москве, интересные заказы: теперь ему по большей части заказывали писать картины из русской истории, Бубнов иллюстрировал русские былины, «Бориса Годунова» Пушкина и произведения Гоголя.
– Конечно, весьма неприятным моментом был развод родителей, – вспоминает Василий Бубнов. – Я тогда учился в пятом классе художественной школы. Но когда я стал постарше, мы вновь наладили прекрасное общение с отцом: я вообще всё свободное время проводил в его мастерской. Он часто уезжал на этюды – на озеро Синеж и в Вышний Волочёк, где он себе потом построил дом, в котором он так, к сожалению, и не успел пожить. Он уезжал, и мастерская оставалась в моём полном распоряжении. Сами понимаете, насколько это было важно для столичного подростка...
Все дети и внуки Александра Бубнова тоже стали художниками. На фото – Василий Александрович Бубнов в мастерской на Нижней Масловке. Фото: Владимир ТихомировАлександр Павлович Бубнов тоже наслаждался творческой свободой – никто уже больше не мешал писать именно то, что ему действительно было интересно. Никаких больше портретов вождей и передовиков производства. Живописец создаёт серию сельских полотен: «Хлеб», «Встречные», «Разговоры», «Лето», «Вечер на пашне» и т. д. И на каждом из них – тот самый волнительный океан травы, который так с детства будоражил его воображение.
– Однажды он сказал мне слова, которые в то время заставили меня задуматься. Да и сегодня я их часто вспоминаю, хотя мы с ним почти никогда и не говорили про политику. «Знаешь, сынок, – сказал он мне, – больше всего я горжусь тем, что достиг всего и при этом ни разу не нарисовал портрет Ленина». Да, Сталина он рисовал, но вот Ленина – ни разу!
