В рамках просветительского проекта «Русский университет» прошла дискуссия о том, какие уроки можно извлечь сегодня из судебной реформы Александра II. «Когда велит совесть» – так озаглавили организаторы разговор о том, почему эта великая во многих отношениях реформа 1864 года не смогла предотвратить трагические события, происходившие в России в XX столетии. И как парадоксальным образом она замедлила формирование правового самосознания и гражданского общества.
Основные участники дискуссии – Татьяна Борисова, историк и доктор права, доцент НИУ ВШЭ (Санкт-Петербург) и Александр Верещагин, профессор факультета права Московской высшей школы экономики, доктор права Эссекского университета (Великобритания), главный редактор журнала «Закон» – являются ведущими специалистами по этой теме.
«Когда велит совесть. Культурные истоки Судебной реформы 1864 года в России» – это, собственно, название книги Татьяны Борисовой. Она пишет о том, как начиная с 1830-х годов великая русская литература формировала своего рода этическое отношение к человеку, государству и законам. Понятие совести зачастую вступало в противоречие с понятием законности. И в итоге судопроизводство в России стало восприниматься как нечто безнравственное, аморальное. Судебные реформы как часть Великих реформ были призваны разрушить это восприятие суда как заведомо неправедного. Но в результате что-то пошло не так…
Книга «Когда велит совесть. Культурные истоки Судебной реформы 1864 года в России». Фото: издательство «Новое литературное обозрение»Александр Верещагин в своей работе «Кассационный сенат (1866–1917 годы)» дал первую полноценную научную биографию Верховного суда Российской империи в пореформенные годы. Эта книга – про практику реформы, её развитие сквозь призму дел, доходивших до кассации. В книге отражена атмосфера, в которой жили юристы, судьи и чиновники в России после Судебной реформы, и она позволяет понять в том числе и то, почему, как это часто бывает, благими намерениями оказалась вымощена дорога в ад.
«Милость и правда да царствуют в судах». Эти слова на горельефе ворот старого Арсенала в Санкт-Петербурге, цитата из Александра II, стали своего рода эпиграфом к Судебной реформе. В народ пошли лубочные картинки с этой фразой и портретом государя императора – ими предполагалось украшать «офисы» мировых судей, избы, где вершилось правосудие не по досконально прописанному процессуальному кодексу, а по совести.
Мировые судьи разбирали дела незначительные, житейские.
Но совесть должна была руководить и судом более высокой инстанции, где виновность подсудимых должна была определить коллегия из двенадцати присяжных, которые выносили свой вердикт после того, как в состязательном процессе выслушают адвоката, оправдывающего фигуранта дела, и прокурора, его обвиняющего.
Надо сказать, что очень быстро в России появились юристы такого уровня, как Анатолий Фёдорович Кони. И присяжные под влиянием этих удивительных людей стали всё чаще выносить оправдательные приговоры. Самый легендарный случай – оправдание террористки Веры Засулич, покушавшейся на петербургского градоначальника Трепова.
Портрет Анатолия Фёдоровича Кони кисти Ильи Репина. Фото: Государственная Третьяковская галереяЭта история потрясла не только Россию. Молодой Оскар Уайлд написал пьесу «Вера» по мотивам процесса Засулич (сегодня ему, а также А.Ф. Кони приписали бы оправдание терроризма).
Великий сатирик М.Е. Салтыков-Щедрин был соседом Трепова по дому и при встрече с ним отпускал едкие замечания. Бедному градоначальнику можно было посочувствовать: убийцу оправдали, а тут ещё сосед язвит! Такой вот парадокс русской жизни времён Великих реформ…
С одной стороны, закон, который должен быть равен для всех, а с другой – милость и правда. В условиях самодержавия милость была прерогативой монарха: только царь мог помиловать преступника на любой стадии (все мы помним, как был помилован уже ожидавший казни Фёдор Михайлович Достоевский и какой это произвело перелом в его сознании).
Присяжные, которые выбирались из всех слоёв общества (ими могли стать и князья, и их вчерашние крепостные, причём это была обязанность – за уклонение предусматривался серьёзный штраф), решали судьбу человека. Они получили право миловать, которое принадлежало лишь царю. И было ли это правильно?
Александр Верещагин вспомнил случай, приведённый в журнале «Русский архив» П.А. Бартеневым (история эта тем более поучительна, поскольку дискуссия проходила в стенах Свято-Филаретовского института). Святитель Филарет Московский имел беседу с императором Александром Николаевичем о том, что планируется судебная реформа с тем, чтобы судьи судили не по букве закона, а по человеческой совести. Он напомнил царю: «Римское право, в лице Пилата, было готово отпустить Христа. А человеческая совесть, в лице кричащей “Распни” толпы, Его приговорила».
Портрет святителя Филарета Московского кисти Владимира Гау. Фото: Свято-Троицкая Сергиева ЛавраЧто же такое совесть применительно к обществу, существует ли общественная совесть или это чисто индивидуальное свойство различения добра и зла?
Судебная реформа 1864 года дала судам огромное поле для правотворчества, суды творили право. Особенно интересно, по свидетельству Александра Верещагина, эти процессы шли в кассационном сенатском суде. Если западный подход подразумевает детальный список поводов для кассации, обжалования приговоров, то в России были даны максимально общие формулировки, которые позволяли живой русской жизни диктовать праву свои нормы.
Попытка судить по совести была замечательной и дала огромный импульс русской общественной мысли. «Но где же они прокололись? Что мы, зная, как дальше будут развиваться события, сделали бы по-другому?» – спрашивает себя и свою коллегу по дискуссии Татьяну Борисову Александр Верещагин. Понятно, что это риторический вопрос, но если на него не ответить, на следующем цикле реформ, который неминуемо будет, можно наступить на те же грабли полуторастолетней давности. Проблема, которая повисла в воздухе в 1864 году, так и висит.
Татьяна Борисова акцентирует внимание на том, что была сделана радикальная попытка изменить общество, увидеть живую душу в другом человеке, в том числе в другом человеке на скамье подсудимых. Но это свойство общественного дискурса 1860-х – апроприировать совесть, назначать кого-то совестью народа, говорить от имени совести – завело общество в некие юридические и моральные дебри. Владимир Даль в своём словаре определяет совесть как «тайник души», позволяющий судить о добре и зле.
«Мы застряли в больных вопросах XIX века. Может быть, стоит их переформулировать? Не “кто виноват”, а “почему виноват”. Не “что делать”, а “зачем делать”? Может быть, если задать вопросы по-новому, появятся новые ответы», – считает Татьяна Борисова.
Карикатура на российскую судебную систему, конца 1850-х годов. Фото: коллекция С. ГригорьянцаОбщество середины XIX столетия было слишком разным. Образованный класс чувствовал своё отставание от Запада и страдал от чувства вины перед народом. А необразованный народ ссылался на свою неразвитость и прикрывал ею массу неблаговидных вещей. С отменой крепостного права и началом индустриализации эти разные слои начали перемешиваться. И провозглашенное Судебной реформой равное право на правосудие стало наталкиваться на огромную пропасть в ценностях. Так, Александр Верещагин приводит случай, когда в российском законодательстве кража лошади стала караться чуть ли не строже, чем убийство. Невысоко ценился ущерб личности, очень высоко – ущерб имуществу. Малая ценность прав личности для русских крестьян ещё аукнется нам в XX веке.
Кодифицированное право и право «общественной совести» до сих пор сталкиваются в менталитете русского человека. То, что тогда называлось «обычным» правом – правом, основанным на обычаях, стало «понятийным» правом, более распространённым в мире разного рода криминальных элементов. По-прежнему запрос на справедливость не может найти удовлетворение.
Алексей Наумов, руководитель фонда «Жить вместе», в конце дискуссии заметил, что общественное проявление совести – это соборность, состояние взаимосвязанности. И тут реформами сверху дело не исправить. Соборность и умение жить вместе надо растить снизу.
