Никто и не вспомнил, как исполнилось 200 лет со дня смерти графа Жозефа де Местра, знаменитого консерватора и – чтобы уже ничего не упустить из страшилок для публики – ученика иезуитов (он испытал сильное влияние с их стороны, хотя и не был лично членом Общества) и масона. Нас сейчас интересует один сюжет, связанный с его деятельностью в России, а именно – его роль в создании Царскосельского лицея, точнее – в том, что лицей стал таким, каким он стал. Инициатором создания лицея был знаменитый – тогда ещё не граф – М.М. Сперанский, предвидевший большую потребность в образованных чиновниках в связи с грядущими административными реформами. По идее, таковых должна была дать реформированная образовательная система империи: университеты (в Москве, Казани, Харькове, Дерпте), губернские гимназии… Увы, было очевидно, что это не так. Героическая попытка заставить чиновников учиться была предпринята в августе 1809 года – чин коллежского асессора можно было получить только по экзамену. «Чины сделались страстию русского народа», – писал Пушкин в знаменитой записке о народном воспитании. Но – при всей сложности оценивать коррупцию на расстоянии – выскажем осторожное предположение, что тезис этой записки – «а так как в России всё продажно, то и экзамен сделался новой отраслию промышленности для профессоров. Он походит на плохую таможенную заставу, в которую старые инвалиды пропускают за деньги тех, которые не умели проехать стороною» – недалёк от истины.
Священству не доверишь
Первое письмо настаивает на том, что потребности наций не одинаковы и определяются их характером. И нельзя сказать, чтобы о русских он отзывался очень деликатно: «Кто знает, например, созданы ли русские для наук? Не существует пока никаких доказательств этого». Впрочем, это не повод уважать себя меньше: в таком случае русские разделяют судьбу римлян. «Всеобщее внимание было привлечено к наукам, а из морали сделали что-то вроде добавочного блюда, превратив её в чистую условность. Такая система, предпринятая для борьбы против иезуитов, породила менее чем в тридцать лет ужасающее поколение, которое опрокинуло алтари и растерзало французского короля». (В скобках отметим: обычно, рассуждая о причинах Французской революции, в их числе не упоминают изгнание иезуитов в 1773 году; а между тем вряд ли мы сильно ошибёмся, предположив, что такая крутая перемена в образовании сильно повлияла на умы молодёжи.)
Всего лучше было бы доверить воспитание священству; в России это трудно: «Клир, к несчастью, отделён от общества в России и не исполняет никаких гражданских обязанностей». Впоследствии эта мысль (или, если угодно, констатация) будет повторена тем же знаменитым лицеистом в написанном незадолго до смерти письме к П.Я. Чаадаеву: «Согласен, что нынешнее наше духовенство отстало. Хотите знать причину? Оно носит бороду, вот и всё. Оно не принадлежит к хорошему обществу». Для человека с взглядами де Местра естественно говорить, что вне Рима нет цивилизации, и здесь мы можем его не слушать. Пётр в его глазах скорее задержал развитие. Оно должно осуществляться естественно: «Пока не будет обнаружено внутреннее брожение, которое всем бросится в глаза, всякая попытка укоренить науки в России будет не только бесполезна, но и опасна для государства, поскольку эта попытка сможет только заглушить здравый смысл нации, который во всех странах является всеобщим охранителем, и наполнить Россию бесчисленными толпами полуучёных, во сто раз худших, чем самые невежды, с умонастроением ложным и гордым, разочарованных в собственной стране, вечных критиков правительства, почитателей иностранных вкусов, языков и мод, всегда готовых уничтожить то, что они презирают, то есть всё». Прежняя мера государственного секретаря находит в нём язвительного критика: «Государство должно дать науку своим подданным, стремящимся к ней, но оно не должно и не можетдать её тем, кто её не хочет. Напрасно правительство будет делать тот или иной род знаний непременным условием получения тех или иных чинов; пока необходимость не будет проистекать из самой природы вещей, закон станет предметом насмешек и научные степени станут в короткое время пустыми титулами, тарифы на которые будут всем известны». И здесь язвительный критик становится гасильником: «вместо того чтобы расширять круг знаний в России, его необходимо сузить, для блага самой науки; это совершенно противоположно той энциклопедической горячке, которая стала одной из величайших болезней момента».
«Или юные Русские –ангелы, или их наставники сошли с ума»
Второе письмо затрагивает уже непосредственно лицейскую программу. Оно начинается с изложения семиступенчатой иезуитской модели (на этот раз мы не будем входить в подробности). Много предметов не нужно. «Обратите внимание, г. граф, на мудрость наших предков. Поскольку все (я имею в виду высшие классы) должны уметь хорошо мыслить, хорошо говорить и хорошо писать, они ограничили общее образование этими тремя пунктами. Затем каждый принимал своё решение и предавался той отдельной науке, которая была ему нужна. Никогда они не думали, что нужно было бы знать химию, чтобы стать епископом, или математику, чтобы быть адвокатом… Так были воспитаны Коперник, Кеплер, Галилей, Декарт, Ньютон, Лейбниц, оба Бернулли, Фенелон, Боссюэ и множество других; это весьма точно доказывает, что такая манера годилась лишь для того, чтобы исказить и сузить наш ум, как вещают краснобаи века сего». После этого вступления граф переходит к подробному разбору плана. И тут – уже один перечень предметов, представленных на его суд инициаторами Лицея, занимает много места. Приведём его.
Де Местр продолжает: «Сомнительно, что ученики лицея смогут в конце курса хорошенько понять названия и собственные предметы детальных наук, включённых в этот нескромный перечень. Нет более надёжного метода привить навсегда отвращение к наукам несчастной молодёжи, у которой голова будет всегда завалена и, так сказать, захламлена этой колоссальной грудой непереваренных знаний, или, что ещё хуже, наполнить её всеми пороками, которые всегда влечёт за собою полузнание, не уравновешивая их ни малейшим преимуществом». Это сумасбродное нагромождение наук нужно разгрести. Что же следует выкинуть и как это аргументируется? Первой под нож должна пойти естественная история. «Когда ваши ученики соберут некоторое количество бабочек и ракушек, они возомнят себя Линнеями». Судьба обычной истории не лучше: «История. Никогда история – как предмет преподавания, требующий отдельного наставника, – не входила ни в одну систему общественного воспитания. Есть несколько специальных кафедр, доверенных выдающимся людям, которые рассуждают об истории, скорее нежели преподают её. Но это свободное преподавание, открытое лишь для того, кому заблагорассудилось бы пользоваться им. История – в книгах. Тому, кто захотел бы узнать её, следует только читать». Можно читать об истории вслух за трапезой. Но с осторожностью: «нет более зачумлённого рода словесности». Химия и астрономия просто не нужны. Эстетику, науку об искусствах у древних, археологию, нумизматику граф предлагает вычеркнуть «скопом, не вдаваясь в подробности». Физические науки и теории происхождения мира избыточны и опасны. Не следует самим распахивать двери перед отравой. Изложение системы познаний о человеке, идеология, психология, философские понятия о правах и обязанностях, отношения человека в обществе и вытекающие из сего обязанности, знание различных прав, – всё это и излишне, и потенциально вредно.
«В ранней юности об устройстве общества нужно знать только три вещи: 1) что Бог создал человека для общества, что доказано делом; 2) что состояние общества делает необходимым правительство и 3) что каждый должен повиноваться, быть верным и преданным до смертного часа тому, под чьею властию он рождён». Особенно интересна аргументация в пользу отказа от греческого языка, который сам де Местр ценит высоко (тот действительно пал жертвой сардинского посланника).
«Поверьте, г. граф, трудолюбивым людям, которые занимались этим языком, столь красивым и столь трудным: нет в России ни одного юноши, рождённого в высших классах общества, кто не предпочёл бы проделать три кампании и участвовать в шести регулярных баталиях, нежели затвердить назубок одни только греческие спряжения. Общее ослабление дисциплины уже изгнало греческий язык из общего образования, поскольку сил молодых людей, воспитанных в том, что мы называем изнеженностью, уже не достало бы на этот труд вдобавок к латыни… Шести лицейских лет хватило бы лишь на весьма посредственное знакомство с греческим языком, даже если не заниматься ничем более. Их хотят обучить всему – и именно поэтому не научат ничему».
Но вопрос о классическом образовании – фундаментальный: или вводить древние языки (и тогда – почти ничего более, только математика), или решительно от них отказаться. Это вещи, касающиеся программы; нас сейчас интересуют они, и рассуждения о служебных правах и преимуществах мы оставим в стороне. Министр просвещения сообщил соображения сардинского посланника императору, и тот рассудил, что они здравые. Программа была несколько почищена. Весьма легко усмотреть в рассуждениях графа обскурантизм. Это сделал даже такой просвещённый и благонамеренный человек, как Ю.Ф. Самарин. В книге «Иезуиты и их отношение к России» он писал:
«Поверенный иностранной державы, притом ещё иноверец… подступает к русскому министру народного просвещения, уставив в него строгий начальнический взгляд, хватает его за ворот, трясёт, поднимает с министерских кресел, садится на его место и, поставив перед собой как школьника, читает ему нотацию о том, что для России нужно и что не нужно, как управлять русскими и чему их учить, или, точнее, чему их не учить». Однако самый знаменитый лицеист (однажды назвавший своё воспитание «проклятым» и рвавший себе волосы, что у него нет классического образования) – свидетельство того, что граф оказал России большую услугу. Последствия первоначальной программы для самого выдающегося гения России могли быть весьма дурными. Со временем – нужно сказать – лицей весьма усовершенствовался по учебной части и стал выпускать прекрасно образованных людей, в числе которых были и министры народного просвещения, в частности граф Д.А. Толстой.
По часу в неделю
…Образовательная катастрофа – вещь не очень зрелищная. В отчётах всегда всё бывает гладко. Но неразумные образовательные программы мстительны, и заключается их месть в том, что ученик выходит из школы с тем багажом, с каким пришёл. Сейчас этим грехом страдает наша средняя школа. В духе рассуждений де Местра предлагаю взглянуть на восьмилетний курс русской гимназии толстовского покроя сравнительно со случайно попавшейся мне отечественной средней школой (семь лет). И, разумеется, сегодня мы не можем оставить иезуитскую программу в нетронутом виде – идеальная разработка для настоящей эпохи была бы компромиссом, и уж никто не стал бы изгонять из школы историю. Однако предложение ввести в программу новый предмет (любой) должно было бы рассматриваться как государственная измена… если бы наша школа и так не выдавала на выходе результат, который почти невозможно испортить.
