Национальный язык – очень подвижное явление, чутко реагирующее на всё происходящее в народе. Вместе с народом язык может испытывать труднейшие времена, когда становится не способным точно отразить и передать реальность. Но также с народом он может воспрять и стать плотью великой культуры.
Можно считать, что сегодня русский язык находится в самой опасной зоне за всё время своего существования. Он испытывает мощное давление иностранных языков и советского новояза. Иммунитет русского языка разрушило и уничтожение в XX веке целых пластов общества, имевших свои глубокие исторические языковые традиции (дворянства, купечества, духовенства, крестьянства), и связанное с этим оскудение национальной литературы.
Но в русском языке есть один ресурс, возможно, незаметный для большинства его носителей, – переводы, когда язык должен напрячь все силы, чтобы адекватно, точно передать смыслы, которые на этом языке ещё полноценно не прозвучали.
«Трудно поверить, но ещё в начале XIX века русская мысль, мир чувств по-русски не изъяснялся, – говорит доктор филологических наук Юлия Балакшина, доцент Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена. – Помните, у Евгения Онегина:
Доныне дамская любовь
Не изъяснялася по-русски,
Доныне гордый наш язык
К почтовой прозе не привык.
В том, что русский язык освоил многие регистры, большая заслуга, например, Василия Андреевича Жуковского, который начал с перевода немецких баллад, философской лирики, затем „Илиадыˮ и „Одиссеиˮ, вводя греческую культуру в русскую».
Особое место в переводах на национальные языки занимает перевод Библии и богослужения, молитв и христианских песнопений.
В конце концов, в 1844 году Жуковский взялся и за перевод Библии, всё время подчёркивая, правда, что это совсем уж частное семейное дело. Его можно понять: за двадцать лет до этого сожгли 9 тысяч экземпляров неполного перевода на русский Ветхого завета, а в 1841 году за самодеятельный перевод Писания попал под следствие протоиерей Герасим Павский – действительный член Императорской академии наук, профессор Санкт-Петербургской духовной академии. Тогда же нескольких преподавателей академии уволили, триста экземпляров перевода по приказу обер-прокурора Синода графа Николая Протасова уничтожили.
«Иван Киреевский напишет Жуковскому о его “домашнем” переводе Нового завета, что он “совершил великий подвиг, который может дать нашему языку то освящение, которого ему ещё не достаёт”, – говорит Юлия Балакшина. – Киреевский отмечает, что ничто не заменит славянский язык для России, но благодаря переводу Жуковского русский получает какое-то особое измерение, способность выражать сложнейшие религиозные, духовные смыслы, которые он доселе не имел».
Московский митрополит Филарет считал, что русский перевод Библии может оказать «благодеяние русскому языку», который из-за демагогического «словоупотребления и словосочинения людей грубых, необразованных и безграмотных… теряет чистоту и правильность». А «если Бог благословит дело перевода Священного писания на русское правильное и чистое наречие и он войдёт в домашнее употребление народа, то он может споспешествовать установлению языка и удержанию его от падения, каковое действие перевода Священного писания и у других народов замечено».
Возможно, митрополит Филарет имел в виду Ломоносова, которым было замечено ранее: «Как немецкий народ стал священные книги читать и службу слушать на своём языке, тогда богатство его умножилось и произошли искусные писатели». Замечательно и само название труда Михаила Ломоносова, откуда взяты эти слова, – «Предисловие о пользе книг церковных в российском языке».
«Митрополит Филарет видел задачу в создании особого библейского языка, языка священного, – говорит Кирилл Мозгов, преподаватель церковнославянского языка в Свято-Филаретовском институте. – И в русской традиции, действительно, к Писанию и языку Писания, если мы говорим о переводе, сложилось отношение как к эталону. Но почему-то в XIX веке мы не видим влияния языка Писания на язык русской литературы, как и обратного, – это параллельные реальности. Филолог Иван Евсеев в 1916 году прямо называет язык синодального перевода “отсталым”, “старообразным”, не желающим видеть “блестящего расцвета русской литературы, когда неслись рядом с ним, сверкая и очаровывая своим блеском, драгоценные алмазы из глубоких родников родного слова”».
Русские переводчики Священного писания XIX века боялись нарастить дистанцию с привычным для богослужения славянским языком, приблизить Писание и к литературному языку, и к народной речи – вовсе не обязательно к просторечью.
«Язык синодального перевода, конечно, очень славянизирован, – говорит поэт Ольга Седакова, старший научный сотрудник Института мировой культуры МГУ. – Ведь статус библейского текста такой, что нужно было искать высокий стиль. Это задача очень трудная из-за того, что высокий регистр русского языка – так сложилось исторически – это славянский. Русский сам не вырабатывает этого стиля, потому что всегда он может обратиться к славянскому. Создаётся такая ситуация, что мы не можем сказать ни в каком тексте, что “ангел посмотрел своими глазами” – ангел смотрит “очами”. И мне, например, то, что получилось в синодальном переводе, скорее нравится, потому что славянская стихия тут соединяется с русской. Синодальный перевод наследует от славянского, я бы сказала, такую труднопостигаемость многих мест текста. Поэтому, когда мне нужно что-то понять, я открываю Иерусалимскую Библию на французском или на итальянском – там всё гораздо яснее, чем в Синодальном переводе».
«Синодальному переводу Библии наследует и перевод на русский язык “Собрания древних литургий” под редакцией Евграфа Ловягина, – считает литургист Зоя Дашевская, старший преподаватель Свято-Филаретовского института. – Мы до сих пор не оценили или как-то забыли тот колоссальный труд, который был опубликован в журнале “Христианское чтение” в период с 1874-го по 1878 год. Там цитируют Псалтирь по Синодальному переводу. И мне кажется ценным, что они тоже искали способ адекватно передать молитвы на русском языке, хотя по своему назначению это издание было научным, а не богослужебным. Тем не менее, я считаю, сам факт появления такого текста повлиял на русский язык, как и на язык нашей молитвы».
«Как первая русская Библия, так и перевод древних литургий, и другие богослужебные переводы, которые нам известны уже с конца XVIII века, неожиданно нам показали, как не надо переводить, – считает священник Георгий Кочетков, духовный попечитель Преображенского братства, переводчик православного богослужения на русский язык. – Они использовали именно тот регистр русского языка, который смотрится сейчас очень нелитургически. Мы не можем использовать на богослужении переводы XIX века, в том числе синодальный перевод Библии, а ищем более современные и более литературные. Но и то, что переводы XIX века показывают, как не надо, – это тоже результат, это стимулировало поиск других регистров, и русский оказался достаточно богатым. Нельзя было переводить так, как Пушкин переводил некоторые молитвы, но нельзя и так, как переводили профессора духовной академии или тот же архимандрит Макарий (Глухарев). Это движение от противного может иметь очень хорошие результаты, но надо было бы быстрее всё делать – потребность Церкви очень велика».
«Я поделюсь такой картинкой, – вспоминает Юлия Балакшина. – Недавно мы ходили в один большой петербургский приход, не элитный. Там людям перед началом богослужения раздавали листочки с русским переводом Священного писания. Это было, с одной стороны, даже комично, потому что вышел дьякон в центр храма – ни одного слова не было понятно из того, что он прогудел по-славянски, но весь храм стал таким белым, потому что все подняли эти листочки и с жадностью читали, желая прорваться к смыслу происходящего. Видно, что людей, которые хотели бы просто стоять и тупо медитировать, не понимая ни одного слова в богослужении, всё меньше и меньше».
«Людям это как воздух нужно, им всё труднее точно выражать мысли на русском языке, – убеждён отец Георгий. – Эта привычка говорить на каком-то ломаном полуанглийском, полурусском, полутарабарском. Если ещё мы промедлим десять-двадцать лет, люди друг друга просто перестанут понимать. И церковь, на мой взгляд, допустить этого не может. Поэтому дело святителя Филарета – великое дело перевода священных текстов, конечно, должно продолжаться. И даже если Господь даст нам такую благодать, и силы, и разумение, чтобы завершить перевод основного корпуса годового круга православного богослужения, – это точку всё равно не поставит».
«Опыт последнего года, когда мы стали транслировать богослужение на русском языке для всех желающих, показал, что люди с огромным удовольствием в нём участвуют, – говорит отец Георгий. – Рождается какой-то совершенно новый пласт народа. Можно даже назвать его элитой, которой у нас пока нет. Это понятно – элитарные слои были выкорчеваны в русском народе, и сейчас в этом есть огромная потребность».
