Карамзин родился в правление Екатерины II (1766), а умер спустя несколько месяцев после воцарения её внука – Николая I (1826). Но имя Карамзина живо и в наши дни. И не только имя. Живо наследие Карамзина-писателя, политического мыслителя, историка.
Карамзин и русский язык
Традиция связывает с именем Карамзина появление множества слов, прежде неизвестных или малораспространённых. Среди них есть слова иностранного (французского, греческого, латинского) происхождения, адаптированные для русской речи. Например, тротуар, катастрофа, гармония, аудитория. Но были слова и совершенно русские: влюблённость, впечатление, утончённость, достопримечательность и ещё очень многие. Так, из старого русского слова «промысел» Карамзин будто бы произвёл «промышленность». Слово это существовало и до Карамзина, но в несколько ином значении: «промышленность» как «способ или род промысла, в чём кто упражняется, особенно занимается. Всякой живёт своею промышленностию. Промышленность полезная и честная». Промышленность как аналог французского industrie появляется именно у Карамзина. Вопреки легенде, букву «ё» изобрёл не Карамзин. Её создательница – княгиня Екатерина Дашкова. Но вошла в русский язык она во многом благодаря усилиям именно Карамзина и его дальнего родственника, поэта и баснописца Ивана Дмитриева. Карамзин жил в эпоху формирования современного литературного русского языка, процесса объективного. 4 июля 1789 года Карамзин вместе со своим спутником, неким Д., пришёл в православный храм, построенный в Потсдаме. Храм охранял старый русский солдат, который жил в Германии ещё со времён Анны Иоанновны. Солдат был очень рад соотечественникам: «Слава Богу! Слава Богу», – восклицал он своим «дрожащим голосом». Однако вскоре выяснилось, что солдат и русские посетители едва понимают друг друга: «Нам надлежало повторять почти каждое слово, а что мы с товарищем между собою говорили, того он никак не понимал и даже не хотел верить, чтобы мы говорили по-русски. “Видно, что у нас на Руси язык очень переменился, – сказал он, – или я, может быть, забываю его”. – И то и другое правда, – отвечали мы».
Защитник «благородного» сословия
Карамзин – западник, русский европеец, франкмасон, космополит, издатель и редактор журнала «Вестник Европы». Он же – убеждённый консерватор, сторонник не только самодержавия, но и крепостничества, противник не только революции, но и реформ: «Всякая новость в государственном порядке есть зло, к коему надо прибегать только в необходимости», – писал он. Мировоззрение Николая Михайловича было предопределено уже самим его воспитанием. Карамзин принадлежал к русскому провинциальному дворянству, детство провёл в уездном Симбирске. В 1774 году к городу подошли войска Емельяна Пугачёва. Взять его не смогли, но зато разграбили многие окрестные усадьбы, а их хозяев просто убили. Когда Карамзин убеждал императора Александра не освобождать крестьян, он наверняка вспоминал о событиях своего детства. Русское провинциальное дворянство было гораздо консервативнее правительства. В Российской империи можно было собственным умом, трудолюбием и доблестью добиться дворянского звания. Но это не нравилось потомственным дворянам. Они осторожно просили ещё императрицу Екатерину IIотменить заведённую Петром Великим Табель о рангах, «дабы дослужившиеся из подлородных до штаб и обер-офицерских чинов правом дворянским не пользовались».
Русский европеец
В 14 лет Карамзина увезли в Москву, в пансион Иоганна Матиасса Шадена, профессора Московского университета. Там учили современным европейским (живым) и классическим (мёртвым) языкам, истории, географии, математике, статистике, Закону Божьему. В распоряжении учеников была одна из лучших московских библиотек. Так Карамзин получит блестящее европейское образование и в самом деле будет считать себя космополитом, но, впрочем, очень недолгое время. Сравните «Письма русского путешественника», скажем, с «Зимними заметками о летних впечатлениях» и в особенности с письмами Достоевского. Взгляд Карамзина гораздо более доброжелательный. Европа – это родная и близкая страна, пусть и разделённая тогда границами многочисленных государств. Карамзин знакомился с властителями дум, германскими и общеевропейскими: Иммануилом Кантом, Иоганном Готфридом Гердером. От взгляда Карамзина не укрылись пробитые ядрами кирпичные стены крепостей, не починённых со времён Семилетней войны. Упомянул он и вонь от сточных канав в Берлине, которая не чувствовалась лишь на Липовой улице, то есть на Унтер-ден-Линден. Был возмущен порядками в гетто Франкфурта-на-Майне, где евреев на время воскресной службы запирали, как в клетке, не позволяя им выйти раньше, чем окончится богослужение в христианских храмах. И всё же «верхнюю часть Германии можно назвать земным раем, – пишет молодой Карамзин. – Дорога гладка, как стол, – везде прекрасные деревни – везде богатые виноградные сады – везде плодами обременённые дерева – груши, яблони и грецкие орехи растут на дороге (зрелище, в восторг приводящее северного жителя, привыкшего видеть печальные сосны и потом орошаемые сады, где аргусы с дубинами стоят на карауле!)». Даже революционная Франция не напугала русского путешественника. Бастилия уже взята, а голова её несчастного коменданта отрублена на потеху толпе. Но ещё никто не предвидел якобинского террора. Пройдёт немного времени, на парижских фонарях станут вешать аристократов. На Гревской площади возведут гильотину, и отрубленные головы аристократов, буржуа и просто «подозрительных» французов полетят в окровавленные корзины. Карамзин превратится в противника не только революций, но и реформ. Он будет упрекать императора Александра в потворстве реформаторам, ведь государственные преобразования «потрясаютоснову империи». Между тем польза от этих преобразований «остаётся доселе сомнительной».
О вреде реформ
Мы привыкли хвалить реформаторов и ругать консерваторов. Между тем в аргументации Карамзина был вполне рациональный смысл. Скажем, он был решительным противником экзаменов для чиновников, которые завёл было реформатор Михаил Сперанский: «Доселе в самых просвещенных государствах требовалось от чиновников только необходимого для их службы знания: науки инженерной – от инженера, законоведения – от судьи и проч. У нас председатель Гражданской палаты обязан знать Гомера и Феокрита, секретарь сенатский – свойство оксигена и всех газов. Вице-губернатор – пифагорову фигуру, надзиратель в доме сумасшедших – римское право», – иронизировал Николай Михайлович.
В разгар реформ он передал царственному либералу свою «Записку о древней и новой России», где половину текста посвятил жесткой критике внешней и внутренней политики императора. Карамзин и обличает, и увещевает царя, напоминает о долге перед подданными и об особенностях верховной власти в нашей стране: «В России государь есть живой закон: добрых милует, злых казнит, и любовь первых приобретается страхом последних.
Не боятся государя – не боятся и закона! В монархе российском соединяются все власти: наше правление есть отеческое, патриархальное». При этом самодержец – не тиран, власть его ограничена не конституцией, но человеческой совестью и законами Божиими.
Запрещённый консерватор
Записка «О древней и новой России» долгие годы оставалась запрещённой. Если же и печаталась, то с большими цензурными изъятиями. Полное издание появится только в 1914-м, то есть через 100 с лишним лет. Удивляться нечему. Редкий либерал и далеко не всякий революционер подверг русских царей столь жёсткой, беспощадной критике, как монархист и консерватор Карамзин. Даже любимейшей императрице Екатерине он не прощает грехов: «Горестно, но должно признаться, что, хваля усердно Екатерину за превосходные качества души, невольно воспоминаем ее слабости и краснеем за человечество…». Это он бесстрашно пишет царственному внуку Екатерины. Об отце же Александра судит жёстче: император Павел «считал нас не подданными, а рабами; казнил без вины, награждал без заслуг…». Но более всего впечатляет критика Петра I. В России тех лет Пётр Великий представлялся величайшим национальным героем. Годовщину Полтавской битвы отмечали как национальное торжество, вроде теперешнего праздника Победы. Карамзин ставит этого царя высоко, но, похвалив, тут же обличает за ненужные, бессмысленные, но при том унизительные для национальной гордости деяния – от введения иноземного платья до бритья бород: «Искореняя древние навыки, представляя их смешными, хваля и вводя иностранные, государь России унижал россиян в собственном их сердце». В те времена редкий человек мог сказать такое, тем более написать: «Со времен Петровых упало духовенство в России. Первосвятители наши уже только были угодниками царей и на кафедрах языком библейским произносили им слова похвальные. Для похвал мы имеем стихотворцев и придворных – главная обязанность духовенства есть учить народ добродетели, а чтобы сии наставления были тем действительнее, надобно уважать оное.
Если государь председательствует там, где заседают главные сановники церкви, если он судит их или награждает мирскими почестями и выгодами, то церковь подчиняется мирской власти и теряет свой характер священный…». Эти слова и сейчас читаешь не без душевного волнения. В 1802 году Карамзин – убеждённый монархист, сторонник самодержавия –написал повесть «Марфа-посадница, или Покорение Новгорода». Там говорится о событиях XVвека, когда великий князь Иван III(Иоанн) подчинил московскому государству древнюю Новгородскую республику. История, по мнению Карамзина, на стороне московского великого князя, но самые сильные, эмоциональные реплики даны новгородцам. Марфа Борецкая поднимается на эшафот со словами «Подданные Иоанна! Умираю гражданкою новогородскою!..». Новгородцы с «безмолвною горестию и слезами, как нежные дети за гробом отца своего» идут за вечевым колоколом, символом новгородской вольной, республиканской жизни. Символом, который Иван IIIвелел снять и отправить в Москву – как военный трофей. Карамзин знал, что Марфу Борецкую не казнили, а отправили в монастырь, где она прожила ещё много лет. Но он хотел ярче представить «античную» трагедию новгородцев, обречённых роком истории, но до конца верных своим древним вечевым обычаям.
Русский историограф
В 1803 году император даровал Карамзину невиданное прежде в России звание историографа с «пансионом» (сейчас бы сказали – «грантом») 2 000 рублей в год. Деньги большие, но как издатель «Вестника Европы» Карамзин зарабатывал все 6 000 в год. К тому же ради нового дела Карамзину пришлось уйти из мира привычной с юных лет литературно-издательской жизни. Много лет жить затворником, только читать, писать, работать из года в год. Карамзин поселился в Остафьеве, имении своей второй жены Екатерины Андреевны Колывановой (внебрачной дочери князя Вяземского). Во время пожара 1812 года московская библиотека Карамзина погибнет, но его рукописи, хранившиеся в Остафьеве, сохранятся.
