Брошенные собаки Донбасса 

Зарисовки с пепелищ отвоёванных земель 

Фото: Андрей Васенёв

Фото: Андрей Васенёв

Там очень много собак. Для Мариуполя и окрестностей это проблема. Те, кто успел выбраться из города до штурма или где-то в самом его начале, далеко не всегда успевали забрать питомца с собой. За три года те собаки, что выжили, кучно размножились и обжили брошенные дома, гаражи, усадьбы. Они не знают, кто там настоящие хозяева, – теперь они там живут, сбиваются в стаи, защищают свои владения. 

Но особенно царапают взгляд ухоженные когда-то породистые псы, блукающие среди развалин. Они стали очень самостоятельны, могут пройти мимо, даже не взглянув. Стоишь и думаешь, что за важные дела у них, по которым они так уверенно трусят куда-то за поворот.

Фото: Ксения Цветкова
Фото: Ксения Цветкова

В Авдеевке на обломках плит у разрушенной девятиэтажки сидел джек-рассел-терьер. Поджарый, с рыжим ухом, одинокий, он глядел на то, что когда-то было его домом, а теперь торчало из земли пыльной обгрызанной снарядами и пожаром громадой, с обвисшими лоскутами бетонных плит. Он ждал. Я глядел на него в окно нашего «Ларгуса» с полминуты, пока мы проезжали мимо, хлюпая днищем по лужам и ухабам, и всё это время он спокойно сидел там, как странник из другого времени. У него есть душа, она тоскует, но нет духа, чтобы посмотреть на себя, этот дом и наш «Ларгус» из вечности. Поэтому он весь превратился в ожидание. Кроме этой преданной собачей памяти и звериных инстинктов у него ничего нет. А у людей есть. 

У людей есть то, что отличает нас от всего живого в этом мире. Именно из этой своей глубины мы способны переживать то, что психически вынести невозможно. Про таких и говорят, что они сильные духом. 

Фото: Андрей Васенёв
Фото: Андрей Васенёв

В Мариуполе мы видели немало потухших людей. Их как будто отключили от сети, от токов жизни и вдохновения. Те, кому мы привозили лекарства или продуктовые пакеты, без всякой паузы начинали рассказывать нам свои воспоминания о штурме. Мэри (ей 77 лет) рассказывала, как снайпер ВСУ выгонял её из квартиры. Ему была нужна высокая огневая точка для обстрела сектора. А это значит, что при обнаружении позиции по ней гарантированно идёт работа миномёта или артиллерии. Старушка вышла, попрощалась с домом, но идти ей было некуда, улица простреливалась, поэтому она пережидала время у подъезда или в подвалах, а потом вернулась в свой дом с пустыми и холодными оконными глазницами. По счастью, прямого прилёта не было. Но все окна и внутренние двери были выбиты, стены посечены. 

Татьяна с Николаевской улицы говорит, что с подвалом им повезло. До войны в нём оборудовали спортзал, поэтому там было относительно комфортно, но мама этого всё равно не пережила. Несколько дней она пролежала дома, завёрнутая ковёр, а потом её похоронили во дворе. Парень, который опекал местных стариков, приносил им, подобно сталкеру, какой-то провиант и вещи, помог вырыть могилу. Через два дня его убило снарядом там же, на углу их панельки. 

Алле Фёдоровне 89 лет. Она преподаватель русской и украинской словесности. Святой человек. Её дом так сильно побило осколками и окрестными взрывами, что ей стыдно пригласить нас к себе в гости. Во время штурма она была дома с мужем Иваном, он на пять лет старше. Сын Сергей живёт в 500 метрах от неё, но перейти и узнать, живы ли родители, не было возможности: центр города был под постоянным огнём если не артиллерии, то миномётов или снайперов. А когда Серёжа всё-таки добрался до родительского дома, отца уже не было в живых. Алла Фёдоровна утешила сына: 

Андрей Васенёв, Олег Глаголев, Сергей Иванович, Ксения Цветкова и Алла Фёдоровна. Фото: Андрей Васенёв
Андрей Васенёв, Олег Глаголев, Сергей Иванович, Ксения Цветкова и Алла Фёдоровна. Фото: Андрей Васенёв

 –  Не плачь, Серёженька, папа прожил хорошую долгую жизнь. Он ушёл тихо, спокойно. Просто попросил у меня картошечки в мундирах, а где я ему возьму? Говорю: «Ваня! Уже кашки сварила тут на костре. Давай покушай кашки, а потом что-нибудь придумаем». Папа покушал, прилёг, отвернулся на диванчике и заснул. А после я пришла к нему, а он уже и не просыпается. Так что давай лучше думать, как мы папу хоронить будем… 

Много ли таких историй? Уйма! 

Те, с кем мы встречались, по большей части люди верующие, они живее. Одна Алла Фёдоровна всем ангелам фору даст по кротости, радости и силе жизни. Но по улицам Мариуполя ходит немало теней. 

Фото: Андрей Васенёв
Фото: Андрей Васенёв

В этом городе у моря сейчас большая стройка. На каждом углу есть харчевня, кальянная, столовая, рюмочная или ресторан, но нет ни одного книжного магазина. Приличный досуг – рыбная ловля с пирса. Там можно встретить людей любой масти и возраста. Они смотрят на матовую гладь воды, на белёсый горизонт, закидушки лежат у перил, лесками протянувшись в зелёную глубь, в пакете улов хвостом бьёт – так и день мерно тает, растворяется, будто туман над морем. Краеведческий музей сгорел полностью. В его фондах на заднем дворе стоят два памятника Ленину, один памятник Сталину, а впереди у входа красуются гранитные скифские бабы по 700 лет каждой. По этой же улице работает Музей Жданова. На сих столпах будет стоять культура? 

В этом плане Донецк разительно отличается своими людьми: гвозди калёные, они уже давно решили, что жить будем – не помрём. Поэтому те, с кем мы общались, звучали как люди с решением, с особой внутренней тягой и силой жизни. Смотрю и удивляюсь, насколько нам в наших далёких от фронта городах не хватает этой жилы. А может ли она окрепнуть без таких испытаний? Значит ли это, что суждено нам или ослабнуть вовсе, или пережить нечто подобное? Быть может, есть такой путь, как Божье чудо? Верим ли мы в него? 

Майя, у которой мы жили в Мариуполе, в храм не очень-то ходит. Она в музеях местных не бывает и не пойдёт уже, пожалуй. Говорит, что в городе стало скучно. Дочка с внуками у неё живёт в Париже, но уехать к ней здоровье не позволяет. Нам она рада, но мы мешаем ей спокойно курить у себя на балконе. А пока мы в чебуречной ели густой айран в граненых стаканах, она пенила у себя в кружке тёмное жигулёвское и смотрела на нас, как на пионеров. На прощанье поцеловала каждого, сказала, что любит, и пригласила погостить у неё дома снова, если случится нам тут бывать. Она вообще-то не грустит, но вечерами ей некуда и не с кем сходить, к тому же она ужасно боится собачьих стай, особенно опасных поздним вечером и ранним утром. 

Фото: Андрей Васенёв
Фото: Андрей Васенёв

Заматеревшие уличные псы не выживут без человека, но и признать людей за хозяев они не могут – руку, с которой кормятся, отгрызут на раз. Чем-то это напоминает лютый большевизм и поведение одурманенных беглых солдат, разносящих в щепу барские усадьбы в годы революции и гражданской войны. Оказывается, мало человеку вернуться домой. Там ещё нужно уметь жить по-хозяйски: с ответом за своих, в ладу с соседями и с Царём в голове. Ведь всякая война, по сути, начинается тогда, когда сумма внешних противоречий превышает по своей энергии именно эту гармонию единения человека с Богом, с ближним и с самим собой. Но вот теперь говорят, что на фронт уходят ребята с тусклым чувством родины, а возвращаются русскими. Говорят, что уходят – каждый сам по себе, но находят там братство, верное плечо. А что мешает нам обретать это всё в мирное время? 

Другими словами, нужно прирастать братством в себе и в тех, кто с тобой рядом. Только так эта земля будет русской и мирной. Очаги этой жизни уже есть.

 

Читайте также