У восстания декабристов долгая историческая память: отмечается вот уже 200-й юбилей драмы на Сенатской площади. Эта долгая память, конечно, контрастирует с быстрым провалом выступления, показавшим полную изолированность его участников от российского общества. Идеи декабристов в 1825 году не пользовались широкой поддержкой: армия, на которую они рассчитывали, оставалась верна монархии, а крестьянство и городские слои попросту не понимали, чего от них хотят заговорщики.
Тем не менее к середине XIX века «декабристская» логика – вера в миссию просвещённой элиты и право говорить от имени народа – постепенно начинает превращаться в интеллектуальный мейнстрим. В новых условиях она получает философское обоснование, язык «науки» и морали и оформляется в народничество. И именно благодаря этому развитию декабристской идеи, оставшемуся за кадром событий 1825 года, само восстание превращается в поистине культовое событие российской истории.
Интеллектуальные «потомки» декабристов жили в иное время. Середина XIX века и его начало резко контрастировали между собой в плане изменения общественных настроений. Если на старте нового столетия подавляющее большинство дворян выступало за сохранение крепостного права и патриархально смотрело на крестьян, то к 1850-м годам крепостничество вызывало моральный дискомфорт у значительной части элит.
В первую очередь этот сдвиг был вызван культурными причинами. Всё больше русских получали европейское образование, принося на свою родину новые идеалы. Развивалась литература, в которой зачастую постулировались те же гуманистические ценности. Образованному человеку становилось трудно мириться с тем фактом, что в его стране одни люди владеют другими. В этих умонастроениях и была проведена реформа 1861 года.
Однако части прогрессивного дворянства этого оказалось мало. Они требовали большей справедливости, отъёма земли у помещиков и её равного перераспределения между крестьянами внутри общины, которая провозглашалась идеалом общественного устройства. При этом представления об этой самой «общине» нередко носили отвлечённый, сконструированный характер. Постепенно это движение оформилось в то, что в историографии принято называть народничеством.
Народничество – поистине уникальное и интересное явление. До чего же романтичными выглядели истории дворянских юношей, отказывавшихся от обучения в университете и перспективной карьеры ради ухода в деревню, где они намеревались либо научиться у крестьян правильной общинной жизни, либо, наоборот, разогреть у них жажду революции. Правда, на практике крестьяне часто реагировали на городских гостей настороженно и нередко сами сдавали их полиции. Сразу вспоминается выразительная картина Репина «Арест пропагандиста», хорошо передающая разрыв между ожиданиями народников и реальностью.
Картина И. Репина «Арест пропагандиста». Фото: Государственная Третьяковская галереяИстоки народничества
Сам термин «народничество» во многом закрепился за русскими социалистами-утопистами уже благодаря их полемике с марксистами в 1890-х годах. Ленин называл их «экономическими романтиками». В основу советской историографии, влияние которой чувствуется и поныне, легла именно такая интерпретация. К ней добавилась и трактовка народников как мелкобуржуазной реакции на наступающий капитализм. Это, конечно, выглядит странно, учитывая, что самих крестьян, то есть «мелких буржуа» по марксистской классификации, в числе идеологов народничества практически не было.
Большую часть 1860-х годов в русской общественной мысли доминировало движение так называемых «просветителей», в первую очередь к ним относят Чернышевского. В советской иерархии «просветители» выступали как те, кто ещё не успел отреагировать на капитализм, а лишь боролся с феодальными пережитками. Они по-прежнему верили в объективный прогресс и в силу разума, способного этот прогресс ускорить при правильной организации общества.
На почве «просветителей», уже в пореформенный период, и выросло народничество, которое более чётко артикулировало неприятие капитализма как экономической системы и пагубность его проникновения для России. При этом народники подвергли рефлексии саму идею прогресса. Если их предшественники стремились поднять крестьянство через просвещение, то теперь всё чаще допускалось, что, наоборот, именно крестьяне несут с собой истину, утраченную образованными слоями. В 1868–1870 годах были опубликованы три важнейшие работы: «Исторические письма» Петра Лаврова, «Что такое прогресс?» Николая Михайловского и «Положение рабочего класса в России» Василия Берви-Флеровского. Первые две публикации носили преимущественно теоретический характер, тогда как третья живо и публицистично описывала, как внедрение рыночных отношений приводило к обнищанию трудовых масс в России.
Василий Берви-Флеровский. Фото: общественное достояниеИнтеллектуальное созревание народничества происходило в атмосфере господства позитивизма на Западе. Масса новых открытий в естественных науках, появление теории Чарльза Дарвина и промышленная революция заставили философов задуматься, что, возможно, общество и человеческая мысль также подчиняются определённым законам, а значит, могут быть научно поняты и направлены. Эти умонастроения нашли своё воплощение в философии позитивизма, создателем которой по праву считается француз Огюст Конт. Среди русских мыслителей он пользовался заметной популярностью.
Огюст Конт представлял историю человеческого разума, а вместе с ним и историю человечества в целом, как прохождение трёх стадий: теологической, метафизической и – в финале – позитивной, на которой люди осознают ограничения своего ума и отказываются от спекулятивных объяснений мира. Ключевым моментом этой схемы было то, что проводником развития человечества выступают интеллектуальные элиты, именно они двигают общества вперёд по историческим стадиям. Оппозиционно настроенные юноши в России, не имевшие возможности реализоваться в политике или экономике, легко узнавали себя в этой роли. Позитивизм давал им ощущение научной легитимности и исторической миссии одновременно: они были не просто недовольными, а, как им казалось, носителями объективного прогресса.
Пётр Лавров
Фигура Петра Лаврова во многом показательна для народничества в целом. Именно у него стремление к научности, моральный пафос и вера в особую историческую миссию интеллигенции впервые складываются в цельную систему. Эта система выглядит логичной и даже гуманной, но при ближайшем рассмотрении оказывается построенной на абстрактных рассуждениях и почти не связанной с реальными социальными процессами в России.
Лавров стал одним из первых, кто в полной мере сформулировал основные позиции народничества. Вобрав в себя позитивизм Конта и острое чувство несправедливости из-за социальных реалий тогдашней Российской империи, Лавров из ссылки публикует сборник статей «Исторические письма». Эти тексты быстро делают его известным на всю Россию мыслителем, и вскоре он бежит из ссылки в эмиграцию. Дальнейшую жизнь Лавров прожил вне России и не всегда участвовал во внутрироссийских дискуссиях, что само по себе показательно для его теоретического взгляда на общественные процессы.
Статья «Цена прогресса» стала наиболее влиятельной и заметной частью «Исторических писем». Её основная мысль заключалась в том, что возможность интеллигенции заниматься умственным трудом и развиваться была достигнута за счёт длительной эксплуатации трудового населения. Следовательно, интеллигенция, по Лаврову, находится в моральном долгу перед народом и обязана этот «должок» вернуть – прежде всего через служение и покаяние.
Пётр Лавров. Фото: общественное достояниеИсторию Лавров понимает в своеобразном кантианском духе с примесью позитивизма. Для него история представляет собой цепь разрозненных событий, которые затем «критически мыслящая» часть социума конструирует в единую линию исторического развития. При этом сам критерий выделения линии прогресса остаётся субъективным. Прогресс может выражаться как в экономическом росте, так и в развитии в людях чувства справедливости. Лавров сознательно отдаёт предпочтение второму варианту, поскольку в его представлении основой человеческого общества является солидарность, а не хозяйственная эффективность.
В рамках такой концепции подлинная история начинается лишь тогда, когда её осмысляют и конструируют «критически мыслящие» страты. В России эту функцию, по Лаврову, выполняла интеллигенция. Приняв эту систему координат, социалисты могли почувствовать себя не просто участниками общественной жизни, а вершителями исторического процесса, несмотря на то что к реальной политике и реальному управлению страной они имели весьма отдалённое отношение.
Подобные попытки рационального конструктивизма на практике оборачивались опасной утопией. Вообразив себя носителями истинной науки, разума и прогресса, социалисты начинали считать морально оправданными любые средства, вплоть до откровенного терроризма. Они искренне желали блага народу, однако само это «благо» народники определяли самостоятельно, исходя из собственных теоретических построений. Сам народ при этом никто не спрашивал.
Николай Михайловский
Помимо Огюста Конта, другим ведущим философом позитивизма являлся англичанин Герберт Спенсер. В отличие от своего французского коллеги, Спенсер больше ориентировался на теорию эволюции Чарльза Дарвина, которую он попытался экстраполировать на социум. Если у Конта двигателем прогресса были идеи и философия, то у Спенсера общественное развитие подчинялось законам естественного отбора. Социумы развиваются путём постоянной адаптации, борьбы и конкуренции, и вперёд выходят те, кто лучше приспосабливается к меняющимся условиям. Идеи и философия в этой схеме вторичны по отношению к характеру и уровню развития самого народа.
Николай Михайловский. Фото: общественное достояниеСпенсера достаточно быстро перевели на русский язык ещё в 1860-х годах, спустя всего десять лет после публикации в оригинале. Социалистическая интеллигенция болезненно отреагировала на его сочинения. В спенсерианской модели общественного развития ей практически не оставалось места, поскольку влиять на реальные социально-экономические процессы в России она не могла.
Николай Михайловский в своей ключевой для народничества статье «Что такое прогресс?» во многом выстраивает рассуждение как полемику со Спенсером. В первую очередь он настаивает на том, что английский философ смешивает общественный прогресс и прогресс индивидуальный. Ценность первого Михайловский ставит под серьёзное сомнение, поскольку тот, по его мнению, развивается в ущерб второму.
С развитием капитализма и углублением разделения труда человек, как считает Михайловский, утрачивает свою целостность. Индивид превращается в функцию, в узкого специалиста, теряющего полноту человеческого бытия. Крестьянин, который одновременно и рыбак, и охотник, и земледелец, и своего рода философ, в этой логике оказывается более развитым и гармоничным, чем городской учёный или мыслитель.
